Наставники. Коридоры власти
(Романы) - Сноу Чарльз Перси - Страница 8

— Вы, значит, уже видели его? — полувопросительно проговорил он.

— Видел, — ответил я.

— И что же?

— Грустно.

— Мне и самому грустно, — сказал Кристл. Его колючую решительность люди часто принимали за агрессивность. Сегодня он казался особенно резким. По его лицу с хищным ястребиным носом, по твердому взгляду было видно, что он привык отдавать приказания.

— Мне и самому грустно, — повторил он. Я видел, что он и правда расстроен. — Вы разговаривали с ним?

— Конечно.

— Мне тоже надо его навестить. — Кристл твердо, уверенно посмотрел мне в глаза.

— Он очень утомлен.

— Я не буду у него задерживаться.

Мы прошли несколько шагов в сторону Резиденции.

— Да, прискорбно, — сказал Кристл. — Видимо, нам надо подыскивать преемника Ройсу. Совершенно не представляю себе, кто его может заменить. А преемник необходим. Сегодня утром ко мне заходил Джего.

Он в упор посмотрел на меня и резко проговорил:

— Весьма прискорбно. Ну, нечего нам тут зря стоять.

Меня не обидела его бесцеремонность. Потому что он переживал известие о болезни Ройса гораздо тяжелей, чем другие наставники колледжа. Ройса и Кристла нельзя было назвать друзьями: за последний год они встречались в домашней обстановке только на официальных обедах, которые давал ректор; так уж вышло, что между ними сложились чисто деловые отношения; но когда-то Кристл был учеником Ройса и с тех пор искренне преклонялся перед своим учителем. Как ни странно, этот решительный, энергичный и преуспевающий человек под пятьдесят не потерял способности преклоняться перед другими людьми. Он пользовался исключительным влиянием среди коллег — да и в любом обществе было бы то же самое. Волевой, удачливый, откровенно властолюбивый, он вместе с тем весьма разумно определял границы своих возможностей и всегда выполнял задуманное. Его общеуниверситетская известность поддерживалась тем, что он, как член Сената, постоянно заседал в различных комитетах и комиссиях, а у нас в колледже ему была поручена должность наставника-декана — правда, этот мирской, некогда высокий пост отчасти утратил в нынешнем столетии свою административную определенность. Кристл был гораздо обеспеченнее среднего университетского преподавателя. Три его взрослые дочери уже вышли замуж за состоятельных и уважаемых людей. Он боготворил свою жену. И все же был способен самозабвенно преклоняться перед знаменитыми людьми, причем это скромное преклонение часто принимало самые причудливые формы. Иногда его кумиром вдруг становился богатый делец, иногда — прославленный генерал или известный политик; ему, по всей вероятности, импонировали власть и успех как таковые, а ведь он превосходно знал пути к ним, потому что в нашей университетской жизни сумел достичь и того и другого.

Но его преклонение перед Ройсом было давним, устойчивым и особенно глубоким. Вот почему он сорвался сейчас на грубость.

— Жизнь-то продолжается, — сказал он, — и у меня куча дел. Нам необходимо наметить преемника. Я должен определить свой собственный выбор. Мне нужно поговорить об этом с Брауном. И с вами тоже.

Когда мы прощались, он добавил:

— Но есть еще одно дело, о котором мы с Брауном хотели бы вам рассказать. И я считаю, что оно даже важнее будущих выборов.

Профессорскую мягко озаряли отблески огня. Я пришел первый, электрические лампы еще не горели, но пламя в открытом камине освещало розовыми бликами оконные шторы и бокалы на овальном столе, уже накрытом для послеобеденного десерта. Я налил себе хереса, взял вечернюю газету и устроился в кресле возле камина. Стол был накрыт только на шестерых, его не заставленная посудой полированная столешница багрово поблескивала, а у председательского места я заметил бутылку кларета.

Джего и Винслоу пришли почти одновременно; Винслоу бросил свою университетскую шапочку с прямоугольным верхом на одно кресло, сам сел в другое и кивнул мне с чуть саркастической, но отнюдь не враждебной улыбкой.

— Вы позволите налить вам хересу, казначей? — слишком, на мой взгляд, официально спросил его Джего: он с трудом находил естественный тон, обращаясь к Винслоу.

— Это будет очень любезно с вашей стороны. Очень.

— Кажется, я расплескал чуть ли не половину рюмки, — принялся извиняться Джего.

— Нет-нет, вы необычайно любезны, — в тон ему ответил Винслоу.

Появился дворецкий и подал Винслоу список обедающих.

— Сегодня нас будет очень немного, — сказал Винслоу. — Мы с вами, Кристл, почтеннейший Браун да юный Льюк. — Он посмотрел на бутылку кларета и закончил: — Но зато нам, видимо, предстоит отметить какое-то радостное событие. Я уверен — и готов поручиться за это еще одной бутылкой, — что кларет заказал почтеннейший Браун. Хотелось бы мне знать, какой у него сегодня праздник.

Джего недоуменно покачал головой и спросил:

— Налить вам еще хереса, казначей?

— Это будет очень любезно с вашей стороны, мой друг. Очень.

Винслоу не спеша прихлебывал херес, а я украдкой наблюдал за ним.

В профиль его лицо казалось странно уступчатым — из-за длинного носа и выдвинутого вперед подбородка. Его полускрытые тяжелыми веками глаза, худые щеки и запавшие виски вдруг напомнили мне — по контрасту — полное, округлое лицо Ройса. Но движения краснолицего долговязого казначея были по-молодому живыми и проворными, хотя он был старше ректора на два или три года.

Казначей, несмотря на свою всегдашнюю язвительность, держался более чопорно, чем другие наставники. Он был богат и любил упоминать про своего деда — торговца тканями, — но умалчивал, что тот происходил из весьма уважаемой в своем графстве дворянской семьи, хотя и был лишь младшим сыном.

Винслоу никогда не ладил с Ройсом, однако леди Мюриэл изредка называла его по имени, — только он один и удостаивался этой чести, потому что ее снобизм не позволял ей признавать других членов Совета равными себе в социальном отношении.

Из-за яростной вспыльчивости и злого языка Винслоу перессорился почти со всеми коллегами. О его давней ссоре с Ройсом ходили разные слухи, и я не знал, которому верить. Он и Джего были совершенно несовместимы. Кристл не выносил его. В общем, похвастаться ему было нечем. Кончая университет, он специализировался по классической филологии, но не опубликовал ни одной интересной работы. Обязанности казначея выполнял добросовестно — и только. Однако коллеги смутно ощущали в нем незаурядного человека и как бы помимо воли бывали весьма уважительны с ним, если он удостаивал их своим вниманием.

Он уже допивал второй бокал хереса. Джего, пытаясь задобрить его, почтительно спросил:

— Вам передали мой отчет об израсходованных стипендиях?

— Передали, благодарю вас.

— Надеюсь, я ничего не упустил?

Глядя на него из-под тяжелых полуопущенных век, Винслоу секунду помолчал и ответил:

— Весьма вероятно. Весьма вероятно. — Потом снова помолчал и добавил: — Я буду вам чрезвычайно признателен, если вы при случае объясните мне, о чем, собственно, идет речь.

— Я приложил все старания, чтобы отчет был предельно ясным, — подавив раздражение, со смехом проговорил Джего.

— В том-то и дело, что ясность обыкновенно достигается размышлениями, а не стараниями.

Тут уж Джего рассвирепел.

— Меня пока еще никто не обвинял в том, что я не умею выражать свои мысли!

— Наверно, всему виной моя предельная тупость, — сказал Винслоу. — Но понимаете ли, когда я читаю ваши заметки, у меня туманятся мозги.

— Не кажется ли вам, господин казначей, — взорвался Джего, — что вы — директор школы, а я — нерадивый ученик?

— Иногда кажется, любезнейший старший наставник, иногда кажется.

Джего со злостью схватил газету, но в это время дверь открылась и вошли Кристл с Брауном. Браун — дородный и ладный, с широким румяным лицом — тотчас насторожился, его добрые, но зоркие глаза за стеклами очков мгновенно стали остро пронзительными, потому что, мимолетно глянув на Джего и Винслоу, он сразу же почувствовал назревающую ссору.