Убийство к ужину - Клюпфель Фолькер - Страница 12

Как же ему раньше-то не пришло в голову? После всего, что он узнал о фигуранте, трудно поверить, будто тот сам стал бы вешать шторы. Да и такая чистота в квартире совершенно не свойственна холостяку. Поскольку с женой он давно не жил, а его пассии вряд ли наводили порядок, то определенно у него имелась домработница. При его-то деньгах! А значит, она может стать главной свидетельницей. По крайней мере в плане того, что в доме оказалось не так или могло исчезнуть.

Комиссар решительно встал и как человек, решивший трудную задачку, с облегчением пошел к выходу. Во дворе он все-таки остановился и, дабы ублажить свое самомнение, нажал на кнопку звонка. Раздался нежный мелодичный перелив. Удовлетворенно кивнув, он направился к своему старенькому «пассату».

Время перевалило за полдень, для Клуфтингера это стало открытием. Неужели он так долго проторчал в квартире Вахтера? Уже сидя в машине, он почувствовал голод, а добравшись до Кемптена, вообще сойдет с ума. Не долго думая он свернул к ледовой арене, перед которой виднелся вагончик быстрого питания. Он даже не поинтересовался, что за фирма, когда резко затормозил. Сейчас для него главное — что-нибудь проглотить. Но когда перед ним вырос черноволосый амбал в белом переднике в угодливом ожидании заказа, он вздрогнул. «Кебабы». Ничего лучшего он выбрать не мог. «Ч-черт побери», — подумал комиссар и осмотрел пути к отступлению. Гора мускулов тем временем сдвинулась в тот угол вагончика, где грудой лежали свежие артишоки, томаты, перцы и поблескивал слезой овечий сыр. Нет, пути к отступлению не оставалось. И не только потому, что великан продолжал дружелюбно улыбаться, а просто ему самому теперь стало бы стыдно так бесславно ретироваться. Клуфтингер набрал в легкие воздуха и выдохнул так, будто мечтал об этом все утро:

— Один кебаб, будьте добры.

— Со всем?

Вопрос застал его врасплох.

— Да, пожалуйста, — упавшим голосом ответил он, с ужасом наблюдая, как белый фартук извлек из синего пакета четвертинку лаваша, засунул его в микроволновку и электрическим ножом настругал с вертела тонкую стружку. Это был один из тех вертелов с прессованным мясом, о которых Клуфтингер где-то читал. Вместо аккуратно порезанных кусков с кружочками лука и томатов поверх продавец накладывал на разогретый лист бесформенный комок, больше напоминавший ливерный паштет. Хотя за булочку с настоящим печеночным паштетом он сейчас многое отдал бы.

Между тем огромные ручищи продолжали увеличивать массу, сваливая туда же всяческую овощную всячину. Клуфтингеру уже приходилось пробовать дёнер-кебабы, но так они никогда не выглядели. Некоторое время назад его сын, любитель экзотической кухни, еще жил с ними и иногда притаскивал домой нечто подобное. Фрау Клуфтингер, бывая в городе и желая сэкономить время, тоже приносила с собой пару-тройку, на радость отпрыску и к неудовольствию супруга. В таких случаях Клуфтингер распотрашивал «завертку» и ел все по отдельности с куском нормального хлеба.

Но с этим дёнером такой номер не пройдет. Вдобавок ко всему продавец щедро посыпал его смесью красных специй и, протянув через прилавок, с улыбкой напутствовал: «Острое хорошо в жару». Клуфтингер поблагодарил, а поскольку не представлял себе, как довезти этот шедевр до президиума в целости и сохранности, пристроился к одному из столиков под уличным зонтом от солнца, за которым перекусывали два турецких строителя, припозднившихся с обеденным перерывом.

Он улыбнулся соседям и надкусил дёнер-кебаб. На глаза мгновенно навернулись слезы. Господи, как же это оказалось остро! Он непроизвольно начал хватать ртом воздух. Рабочие хрипло расхохотались. «Острое хорошо в жару», — примирительно сказал один из них. Клуфтингер кивнул и, желая показать, что ему нипочем, отважно куснул второй раз.

Собравшийся внизу под начинкой белый йогуртовый соус смачно брызнул на брюки.

— Черт вас всех побери и турецкого пашу туда же! — невольно вырвалось у комиссара. Вот уж некстати! Клуфтингер покосился на соседей, но те только еще больше развеселились. Аппетиту него окончательно пропал. Он бросил дёнер в урну и побрел к своему «пассату», спиной чувствуя на себе насмешливые взгляды. Заведя мотор, он так рванул, что покрышки взвизгнули. И лишь когда палатка-закусочная в зеркале заднего вида скрылась с глаз, он смог выдохнуть. Дурнее ситуации не придумаешь, как бы поскорее вычеркнуть ее из памяти!

Когда Клуфтингер поднимался по лестнице на свой этаж, его щеки еще пламенели. Фрейлейн Хенске, которая старательно отстукивала отчет по командировочным расходам, на секунду оторвалась от компьютера, кивнула вошедшему шефу и снова углубилась в работу.

Комиссар остановился.

— Фрейлейн Хенске, будьте добры, позвоните обеим дочерям и вызовите их ко мне. Срочно.

Санди подняла удивленные глаза:

— Что, простите?..

Она была увлечена делом и расслышала лишь последнее слово. Клуфтингер терпеливо повторил просьбу и добавил, что еще ему нужен Майер.

— Конечно, господин комиссар.

Он уже направился к своему кабинету, как вдруг она протянула ему вазочку с мятными леденцами.

— Возьмите, очень помогает от запаха лука…

Ее улыбка выглядела столь невинно и обаятельно, что Клуфтингеру ничего другого не оставалось, как взять парочку леденцов.

Несколькими минутами позже в дверь постучали, и фрейлейн Хенске препроводила к нему обеих дам. На этот раз Клуфтингер предпочел вести разговор в гостевом уголке и предложил дочерям Вахтера занять места в мягких кожаных креслах.

Тереза Ферро предстала перед ним впервые. Конечно, в ее лице угадывались черты сходства со старшей сестрой, однако впечатление она производила совсем иное. Было в ней что-то изящное и хрупкое. Длинные каштановые волосы высоко подняты и заколоты, карие глаза выразительно подчеркнуты сдержанными тенями. Стройное тело казалось почти костлявым, облаченное во все черное: шаровары из тонкого льна и полупрозрачную шелковую блузу дополняла черная переливчатая шаль на плечах. Ее траур по отцу оказался строже, чем у сестры. Единственным цветовым пятном во всем туалете были большие медные серьги, подернутые зеленоватой патиной, в форме птиц с этрусскими мотивами. Клуфтингер распознавал искусство этрусков после того, как жена уговорила его на недельную автобусную экскурсию в Тоскану, во время которой экскурсоводша не переставала чирикать о «фантасмагоричности художественной культуры этих загадочных племен». На груди Терезы красовалась брошь с теми же зелеными птичьими мотивами, к которой притягивали взгляд пламенеющие красные камушки, изображавшие глаза птиц. Зная, что она художница, Клуфтингер вполне обоснованно предположил: эти ювелирные изделия вышли из-под ее руки.

В отличие от сестры, которая и сегодня явилась в темном деловом костюме, весь облик Терезы выдавал натуру артистичную и неординарную. Роскошные волосы, вроде бы собранные в строгую прическу, на самом деле оказались с небрежной легкостью схвачены на затылке деревянной заколкой, вероятно, тоже созданной по собственным эскизам. Стиль ее одежды Клуфтингер определял — когда бывал раздражен — как стиль «бабы, сдвинутой на экологии». Каждой осенью эти создания слетались в его деревню, вероятно, для пополнения своих гардеробов и годового запаса ароматических палочек. Правда, Тереза Ферро не совсем подходила под это определение, тем не менее она всем внешним видом явно демонстрировала свой независимый образ жизни, отличный от типично бюргерского старшей сестры.

— Добро пожаловать в Альгой, госпожа Ферро. Примите мои искренние соболезнования, — приступил Клуфтингер. — К сожалению, мне придется задать вам ряд, возможно, тягостных для вас вопросов. Тереза, скажите, какие отношения у вас сложились с отцом?

— Папа, он был для меня… он был моей семьей.

Выслушивая ответ, Клуфтингер краем глаза следил за старшей сестрой, однако не заметил никакой реакции.

— Он стал для меня всем, после того как мать настояла на разводе и уехала в Южную Америку. Сначала мы узнавали о ней из писем, которые она присылала. Потом письма приходили все реже, и наконец мы совсем перестали их получать.