Чертоцвет. Старые дети
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 25

Ни летом, ни зимой Эва не выбиралась из дома. Лишь на минутку выходила ома за порог, когда надо было принести ведро воды из колодца. Постепенно запах балок старого дома впитался в одежду Эвы. Временами ей казалось, что и сама она одна из этих балок, расположенных где-то в нижнем ряду, верхние же венцы давят на нее, и ей никак не выбраться наружу.

Может, Эва вздремнула и темные стены ей приснились? Голова ее устала от рассказов Роози, теперь ей и самой начинает мерещиться всякая всячина. Давно ли это было, когда Роози в полдень вздремнула на стуле, голова ее склонилась на плечо, спицы выскользнули из рук на пол. Тут же она выпрямила шею, в ее широко раскрытых глазах читался ужас.

Эва, едва слышно позвала она, — подойди, взгляни — не утащило ли это колесо мои ноги?

Уже не первый раз Роози видела во сне огромное колесо, которое катилось со стороны болота так, что с треском ломались деревья и кусты. По словам Роози, колесо катилось прямо на Виллаку и разрезало дом напополам, как буханку хлеба, и, поскольку Роози не могла убежать и спрятаться от устрашающего диска, он отсекал ей ноги.

В таких случаях Эве приходилось долго и терпеливо успокаивать Роози. Ей приходилось садиться перед Роози на корточки, заворачивать ей юбку кверху и по одной приподнимать омертвевшие ноги, чтобы Роози могла увидеть свои икры и ступни. Эва с ужасом замечала, что ноги Роози усыхали и становились все тоньше. Если б спина больной каким-то чудом и стала здоровой, то эти ножки-палочки все равно не смогли бы держать тело.

Видения Роози пугали Эву. Кто знает, какое несчастье предвещало Виллаку это колесо. Она жалела, что у нее нет дара угадывать предзнаменования.

Однако рассказ Роози о колесе навел Эву на одну мысль. Она стала с интересом разглядывать стулья и скамейки. Оставаясь одна в комнате, она переворачивала иные сиденья низом вверх и изучала ножки. И надо ж им быть такими тонкими! Как сделать так, чтобы у каждой ножки было маленькое колесико? Жизнь у Эвы полегчала бы, она возила бы Роози по комнате, даже если б той вздумалось хоть десять раз на дню прокатиться от шкафа к окну. Может, и кошмарные боли внутри со временем бы исчезли, если б не пришлось больше перетаскивать Роози вместе со стулом с места на место.

Смутная мечта о маленьких колесиках словно вселила в Эву новую веру в жизнь. Удивительно, что для счастья вовсе и не требовалось чего-то большого, необъятного, бесконечного, не требовалось ни мачтового леса, ни господской усадьбы, всего-навсего лишь четыре маленьких, с дзиньканьем катящихся колесика. Так же как для счастья Роози не требовалось ничего, кроме ног, которые держали бы ее тело и могли отходить зараз хотя бы четверть версты.

Мысль о четырех маленьких колесиках так разрослась, что уже не умещалась в сознании Эвы. Довелись этой мечте сбыться, Эва могла бы начать ждать дня, когда в семье Виллаков на радость Иоханнесу родится еще один сын.

Четырех маленьких колес хватило бы, чтобы откатить прочь груз забот.

Однако радостные мысли, от которых она прямо-таки пьянела, приходили лишь на мгновение. Крошечные колесики Матис смог бы вырезать ножом, но как закрепить их к ножкам стула? Страшно представить, если вдруг колесики одно за другим станут ломаться и отскакивать от ножек стула! Стул кренится, Роози зовет на помощь, упаси бог, если вдруг соскользнет на пол и повредит себе еще что-нибудь. Иоханнес рассвирепел бы: ты, Эва, хочешь облегчить себе жизнь, ты совсем не думаешь, как страдает несчастная Роози. Нет, никакие колеса не выдержат тяжести Роози; хотя ноги у нее — кожа да кости, телом она все время полнеет. За обедом Роози наворачивает, как мужик, и, оправдывая свой аппетит, говорит, что хоть одно удовольствие должно быть в этой жизни у человека.

Но все-таки что-то ведь должно означать это мчащееся на Виллаку огромное колесо!

Однако не каждому событию предшествовали предзнаменования — в этом Эва тоже убедилась.

В прошлом году перед рождеством выпало много снега. Быть может, толстый белый ковер похоронил под собой все таинственные шорохи, скрипы, карканье и шумы? Почему никто из жителей Медной деревни не сумел предугадать надвигающегося несчастья?

Потом-то умных много. Одна старуха поведала о том, что их петух уронил посреди кухни черное перо из хвоста. Перо своим концом указывало в сторону Россы. Очевидно, старуха сама размахивала метлой, подметая пол перед рождеством, и перо вылетело через устье очага во двор. На том предзнаменование и позабылось.

Якоб много лет подряд один управлялся с хуторским хозяйством — батрак с батрачкой в подмогу. Кто знает почему, но он медлил с женитьбой. Ява и Матис уже давно жили со своими детьми в баньке на краю болота. Никто не стоял у Якоба поперек дороги и не оспаривал его прав.

Хотя Иоханнес и сильно опередил хозяина Россы с договором на покупку хутора, но и значительно более молодой Якоб был не из слабого десятка. Несколько лет тому назад и он расписался под важной бумагой. Тоже решил откупить хутор — Росса должна была стать собственностью Якоба и его потомков. Однако что касается матери его будущих детей, тут Якоб еще не принял решения. Жители Медной деревни диву давались, как это Якоб до сих пор не обзавелся помощницей — пара молодых крепких рук пришлась бы ему весьма кстати, не надо было бы держать работницу и платить ей жалованье.

Неизвестно, то ли подействовали разговоры жителей деревни и на сердце у Якоба защемило, то ли ему стало тоскливо жить без спутницы, — во всяком случае, он решил на рождество распрощаться с холостяцкой жизнью. Так, как Якоб, никто раньше в этих краях невесту не выбирал. Он созвал полволости девиц и сколько-то парней — разбавить общество. В россаской избе гостей ждала бочка пива. Якоб зарезал свинью, и девушка-работница целый день возилась со свиными кишками, настряпав несметное количество кровяной колбасы.

К смотринам невесты готовились на широкую йогу. Впоследствии соседи рассказывали, что россаский батрак то и дело носился к колодцу и зачерпывал ведерком воду, труба беспрерывно дымила — так что убогим и увечным нищим хватало времени нюхать ветер. Эти забытые богом люди должны были заранее знать, к воротам какого хутора стоит являться в праздник с пустой котомкой за поясом.

Вечером, в канун праздника, россаская изба была битком набита. Сквозь стены доносились взвизгивания девушек и смех парней, потревоженные деревенские собаки без конца лаяли. В разгар музыки и танцев Якоб подал знак батраку посильней раздуть огонь в печи, скоро девушка вынесет из холодной комнаты колбасу и поставит сковороды на угли.

Но до того, как колбаса была сунута в печь, искры из щели в трубе попали на крышу, и она вспыхнула подобно кудели. Снег на гребне крыши в один миг испарился и освободил дорогу огню. Поскольку в избе стоял страшный шум и гам, никто вовремя ничего не заметил. Когда же языки пламени набрали силу и взметнулись в небо, страшное шипение и треск внезапно заставили замолчать и застыть на месте всех собравшихся.

С того времени Иоханнес то и дело тщательно месит глину и замазывает трещины на трубе Виллаку.

Когда оцепенение ужаса миновало, в сенях началась страшная давка. Девушки с головой зарылись в кучу одежды, и каждая старалась заполучить свою шубу. Парни помчались к колодцу, кое-кто впопыхах плашмя растягивался на льду, но тем не менее ковш вскоре заходил из рук в руки, только толку от этой возни не было никакого.

Посреди Медной деревни полыхал пожар, сквозь шум долетали вопли и крики. Надо же, чтобы в свое время хутора строили так близко друг от друга! Горящие пучки соломы взлетали над головами людей, внезапные порывы ветра раскидывали вокруг языки пламени, трещали и плевались искрами балки. Человек может отбежать подальше и сунуть голову в сугроб, если жар станет нестерпимым, а старые крыши никакими силами не спасти, и нет большой разницы, загорится ли стреха от уголька или от горящей головешки. Так за одну ночь сгорело пять хуторов, вся сердцевина Медной деревни. К утру там не оставалось ни одного окна, которое глядело бы на Долину духов, и ни одной балки от стен, лишь закоптелые остатки труб торчком стояли посреди пепла, и снег отступил от сердца Медной деревни. Спасенные великим трудом животные понуро стояли у обгоревших елей.