Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка
(Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна - Страница 36

Заметив, что его никто не слушает, мужчина обиженно умолк.

Беженцы и хозяева были заняты тем, что уплетали ветчину с хлебом. В промежутках между чавканьем слышался гул голосов, прощальный вечер начался, как подобает.

Теперь встала Бенита.

— Прошу дорогих гостей поднять кружки и вместе со мной выпить по случаю одного печального события. Здесь, в Рихве, жил великолепный баран по кличке Купидон. О его силе, хитрости и напористости ходили легенды. Затем в Рихву явился один ученый человек, он осмотрел животное и сказал, что баран опасно болен. А баран происходил из редкого племени, он был единственным в своем роде, впрочем, так думают о всех купидонах. Ничего не поделаешь, миф кончился. Купидону пришлось отрубить голову!

Последнюю фразу Бенита произнесла с каким-то особым нажимом и злобой.

Женщины с удивлением смотрели на хозяйку. Рикс не сводил подозрительного взгляда со своей бывшей соученицы, и только Парабеллум как будто что-то понял и рассмеялся.

— Я родился совершенно синим, и моя дорогая мамочка решила, кто-кто, а этот ребенок наверняка не жилец. А затем повивальная бабка отшлепала меня как следует, и я заорал. Я вертелся, барахтался ужас как — кому охота получать колотушки. С тех пор я берегу свою шкуру и смотрю, как бы избежать побоев. На войне мне тоже отчаянно везло, позапрошлой зимой пуля прошла сквозь грудь и продырявила легкое — чтоб воздух лучше проникал в него. В госпитале с грехом пополам склеили ребра и сказали: «Парень стал лучше прежнего». Похвалили меня, что грудью пошел на исконного врага, и пообещали железный крест с дубовым венком. Однако я так и не получил его. Адъютант генерала наскочил на мину и вместе с железным крестом взлетел на небо — отправился раздобывать себе деревянный крест. А получи я крест, я бы тут же поехал в гости к Марике Рокк[7]. Два года слал ей со всех концов света любовные письма, пока ей не надоело, и она мне ответила. Она была дамой изысканной и свой ответ дала размножить в типографии на меловой бумаге. Ответ звучал так: «Дорогой воин! Я надеюсь, что пламя вашей любви поможет вам бороться Против врагов Великой Германии и западной цивилизации. Готова буду с благодарностью пожать вам руку, если вы станете героем».

Вообще-то мне повезло, что я не получил креста. Иначе быть бы мне сейчас в гостях у Марики вместо того, чтобы сидеть в таком приятном обществе на исконном эстонском хуторе. И валяться бы мне на немецких пуховиках вместо того, чтобы из края в край носить на своих ногах священную пыль родной земли.

Живы были бы мои друзья, те, что погибли от жажды в Африке, в жарких песках Тобрука, и те, что замерзли в сталинградских сугробах на Восточном фронте, взял бы их в компанию и вновь провозгласил бы Эстонскую республику. Сам я удовольствовался бы весьма скромным портфелем, я — парень не гордый. Но настоящие люди под землей, а по земле, словно личинки, ползают желторотые сосунки. Каждый дрожит за свою шкуру. В сущности, чем плохо было бы сделать республику. Мы знаем из прошлого, что самое милое время для устройства республики — это когда немцы и русские между собой дерутся. Ну, так как, возьмемся, а? — Парабеллум хлопнул ладонью по столу и, посмеиваясь, огляделся вокруг.

Дети, прильнув к краю стола, с интересом глазели на Парабеллума. Рассеянно слушавшие взрослые, чтобы не показаться равнодушными, улыбались.

— По правде говоря, с этими республиками возня. Все время гляди в оба, чтобы какая-нибудь свинья не начала подтачивать основы демократии, а посему давайте и дальше искать веселых приключений, каждый — сам по себе, и пусть эта страна и этот народ отправляются к чертовой бабушке. Интересы народа — они ведь как резина. Один думает так, другой эдак. Этот твой спаситель, тот твой спаситель, и в итоге получается — спаситель спасает от спасителя. Сперва бей поклоны одному усачу, затем — другому. На что мы жалуемся! Даже у магометан есть и Мекка, и Медина…

Парабеллум пододвинул к себе кружку с самогоном.

— Чтобы люди не рассохлись и не развалились подобно старым бочкам, сделаем по глоточку.

Однако беженцы не вняли словам Парабеллума. Они усердно жевали. Набить собственные желудки казалось им гораздо важнее.

— Расскажи-ка лучше, как ты ездил в Париж, — попросил Рикс. — А учредительное собрание по устройству республики мы проведем позднее, когда придет срок.

Парабеллума не пришлось долго упрашивать. Он сам решил чуть-чуть растормошить людей, отупевших от еды и питья.

— Одно время я служил в Италии, и вот однажды мой генерал, Италиано Апеннино, и говорит мне: «Голубчик, соверши-ка вылазку в Париж и привези мне оттуда два ящика коньяка». Такой уж это был генерал, никакого коньяка, кроме французского, не признавал. От остальных марок язык у него сразу чернел, точно дно кастрюльки. А у генерала была презлющая жена Наполина, она терпеть не могла, когда пьют, все только в церковь ходила. Как только генерал Апеннино заявлялся домой с работы, Наполина заставляла его показывать язык. Если язык был черный, как дно кастрюльки, жена тут же хватала первую подвернувшуюся под руку мадонну и разбивала ее о голову мужа. У них в углу комнаты стояла целая корзина черепков от мадонн. Поэтому генералу и пришлось послать меня в Париж за коньяком. У него уж слюнки текли, так ему хотелось поскорее выпить.

Я до блеска начистил сапоги и предстал перед своим Апеннино. Ударил челом и говорю: мой светлейший генерал, я готов выполнить военный приказ. А генерал в ответ: «Благородный бамбино эстоно, сейчас тебе подадут самолет».

Я уселся в самолет один-одинешенек, словно господин какой, три мотора впереди взревели, и полет начался. По дороге я то и дело высовывался и смотрел, когда же наконец покажется этот Монблан. Как только увидел, приоткрыл дверцу самолета и плюнул — угодил в самую вершину. Не то чтоб я почему-либо презирал эту гору, но я эстонец, а каждый эстонец хочет быть в чем-то первым. Итак, я был первым эстонцем, плюнувшим на вершину Монблана. У нас ведь такой чертовски маленький народ, мы просто должны пролезать в первые ряды, иначе нас никто и не заметит. Один человек рассказывал, что дедушка американца Форда якобы был родом с Сааремаа. До того как эмигрировать, они жили на хуторе Норд, и дедушка мастерил крестьянам оси для телег. Американский паспортист перепутал буквы, так из сааремааского Норда получился американский Форд.

Что говорить, на эстонской земле высокому дереву не дадут дорасти до неба. Но, несмотря на это, пусть не затухает в нашей душе национальная гордость!

Из Италии было сообщено по радио, что самолет генерала Апеннино поднялся в воздух. На парижском аэродроме заблаговременно выстроился духовой оркестр, с цветами в руках пришли и марианы в национальных одеждах. На девчонках были галльские юбки и кофты, очень похожие на наши ямеялаские, только вырез поглубже, это и понятно, грудь тоже дышать хочет. Да и для глаз приятнее.

Беда оказалась в том, что хоть из Италии и сообщили, что самолет генерала Апеннино находится в пути, но не сказали, что сам генерал на этот раз не прибудет. Сам-то он, возможно, и приехал бы ненадолго в Париж поразвлечься, но Наполина не разрешила. Генеральша боялась, что парижские девочки сразу же подцепят ее муженька на крючок.

У меня не было, да и до сих пор нет ни Наполины, ни Мийны. Я мог делать все, что душе угодно.

К самолету подкатили лестницу, оркестр что-то заиграл, и я вышел во всем своем великолепии. Мне такой почет вроде бы и ни к чему, но как бы я хотел, чтобы моя покойная мамочка увидела меня в дверях самолета. Она всегда говорила: «Ты, парень, едва ли пойдешь далеко, камень, который катится, мхом не обрастает». Ну, я сделал подобающую мину, прошел петушиным шагом по красному ковру — двое парней раскатывали его передо мной, двое позади скатывали, оркестр гремел и народ смеялся. Девчонки в галльских костюмах протолкались ко мне и вручили цветы. Славные люди — эти французы, не стали раздувать чепуховое дело. Главное, чтобы весело было. Да и как бы ты стал смеяться над генералом Апеннино, его надо было бы встречать со всей серьезностью, а это смертельно скучно, как молитва перед едой.