Твой друг
(Сборник) - Рябинин Борис Степанович - Страница 6

Наше оружие — собаки.

Не знаю, известно ли вам, какой полезной оказалась собака на этом очень специфическом участке нелегкого воинского труда, какое число людей обязано своими жизнями этому животному.

Всем понятен страшный смысл фронтовой поговорки: сапер ошибается только один раз. Так вот: сапер почти перестал ошибаться, когда его помощником стала собака. С применением собак эта специальность стала для человека если и не совсем безопасной, то, во всяком случае, в значительной степени потеряла свой прежний характер непрерывного неравного состязания со смертью, не говоря уже о том, что сам процесс разминирования ускорился во много раз.

Но не все сразу. Сначала — о людях нашего подразделения, моих товарищах по фронтовой жизни и труду.

Мне нравится наш командир, капитан Александр Павлович Мазорин — человек волевой, мужественный. Капитан худощав и подтянут, по-военному аккуратен, никогда не теряет выдержки и самообладания. Солдаты говорят, что храбр.

Кроме того, он образован и начитан, знает немецкий и английский, любит музыку.

Когда я была еще девчонкой-пионеркой, он уже был известным человеком в среде собаководов. Собак он знает в совершенстве, чего я не могу сказать про себя. Во времена моего детства у нас был Бобик, которого я заставляла служить, выделывать другие штуки, что он принимал с охотой и покорностью, характерной для большинства дворняжек. Мне очень хотелось иметь большую и породистую собаку, но мама не разрешала. Пришлось ограничиться посещением собачьих выставок. На одной из них я впервые увидела Александра Павловича — он там был судьей-экспертом. И вот теперь фронтовая судьба свела нас в одном подразделении.

Помощник командира — старший лейтенант Сигизмунд Христофорчик. Он рыжий как огонь, коротенький и толстый, но, несмотря на это, необычайно подвижный.

Христофорчик — полная противоположность капитану. Если капитан очень сдержан, этот всегда кипятится, всегда чем-то недоволен, донельзя раздосадован. Вид— постоянно озабоченный, запаренный. Так и кажется, что он не способен ни присесть, ни замолчать хотя бы на минуту.

Забавный номер выкинул Христофорчик сразу после моего приезда.

В подразделении я обнаружила несколько собак по кличке Динка. И вот неожиданно, на второй день, выводят их солдаты на занятия — а клички у них другие: Лида, Радда, Джима, одна даже Персик.

— Что случилось? — спрашиваю Христофорчика. — Почему собаки переименованы?

Тот покосился на солдат, потом наклонился ко мне:

— Неудобно, знаете!

— Что неудобно?

— Вас как зовут?

— Дина Петровна. По-моему, я вам уже говорила.

— Говорили, верно, Ну вот!

— Что «ну вот?» — недоумевала я.

— Не понимаете? — Старший лейтенант энергично пожал плечами, удивляясь моей недогадливости. — Вы Дина, и собака Дина… Запоперечится какая-нибудь собака, боец рассердится и закричит: «Динка!» Нехорошо получится…

Я рассмеялась и попросила его отменить распоряжение о перемене кличек. Он долго не соглашался, доказывая, что по его будет лучше, и уступил с большой неохотой.

Сердиться на него было невозможно и — бесполезно.

При всем том, Христофорчик — умница и большой специалист в своей области. Он быстро ориентируется в любом вопросе, а страсть к собакам (именно страсть, другого слова я не нахожу) доходит у него до какого-то помешательства. Обидеть при нем собаку — нажить врага на всю жизнь.

У меня Христофорчик вызывает довольно противоречивые чувства. Он и нравится, и раздражает. Правильно сказал капитан, что Христофорчика можно терпеть лишь в малых дозах. Но сам капитан, однако, отлично переносит его в любых количествах: они — друзья и в неофициальной обстановке говорят друг другу «ты». Их связывает увлеченность своим делом, очень серьезная и глубокая привязанность к собакам. Любовь к животным постоянно внушается и солдатам. Первая заповедь в подразделении — будь внимателен к животному. Это и понятно. Я уже говорила: собаки — наше оружие; а солдат без оружия — не солдат.

А теперь — о собаках, этих незаметных тружениках войны.

Вы уже знаете, что у нас есть несколько Динок (почему-то эта кличка очень распространена среди армейских собак). У каждой из них свой служебный номер, но не будешь же его всякий раз называть, тем более что номера иногда многозначные, поэтому в ходу прозвища: Динка-черная, Динка-чепрачная, Динка-тощая, Динка-толстая.

Затруднение возникло с пятой Динкой. Она вроде серая, а вроде и черная, не толстая, но и не худая.

Один из бойцов как-то сказал, обращаясь к ней:

— Эх, ты… штопаная…

Я спросила:

— Почему — штопаная?

Он показал, раздвинув шерсть на се боку:

— Осколком задело… Потом зашивали.

С этого времени пятую Динку стали звать Динка-штопаная.

Все Динки хорошие работницы.

Есть у нас две сестры — Нера и Ара. Обе попали в армию годовалыми. Теперь это громадные собаки, очень злобные, но в руках своих вожатых — послушные и дисциплинированные.

Еще можно упомянуть двух Затеек: Затейка-московская и Затейка-свердловская. Первая подарена Московским клубом служебного собаководства, вторая — с Урала, поступила через Свердловский клуб.

Есть Лель, Зай (был Заяц, но солдаты переделали кличку по-своему), Дозор. Дозор — крупный, мрачного склада пес. Он хромой: наступил на противопехотную мину, когда еще учился, оторвало пальцы. Думали, будет бояться. Ничего, работает!

Имеется, конечно, и непременный Джульбарс (после кинофильма «Джульбарс» эта кличка по распространенности может смело соперничать с Динкой).

В нашем подразделении почти все собаки — овчарки. Человек, чуждый нашему делу, различит их только по цвету шерсти да по величине, но для нас все они разные и по характеру, и по повадкам. Есть у нас пес по кличке Чингиз. Если он влезет в воду — не дозовешься. Как-то на стоянке, в начале мая, прибегает ко мне боец:

— Товарищ младший лейтенант! Чингиз уплыл!

— Как уплыл? Где он?

Я тогда еще не знала об этой особенности Чингизова нрава.

— В реке, товарищ младший лейтенант!

Погода— холодище, вода — как лед, а Чингиз плавает, хоть бы что! На вожатого — никакого внимания: рад, что дорвался до воды. Еле выманили. После купали только на длинном поводке. Но уж зато в одном отношении вожатый мог быть спокоен: с Чингизом — не утонешь!

Есть и совсем смешные причуды. Зай, например, корм съест — и чашку разобьет. Глиняную, фаянсовую — не давай.

Но, пожалуй, самые интересные экземпляры — это трофейный пес Харш и любимая собака капитана Альф.

Харш— толстый, жирный флегматик. Такой же толстый фашист сел в машину, когда его арестовали, отдал поводок; собаку посадили в другую машину. Они даже не посмотрели друг на друга — редкое равнодушие, особенно со стороны собаки, которая, как бы ни был плох хозяин, всегда привязана к нему.

Харш — как гитлеровский солдат: так же вымуштрован, так же бездумен. Прикажут лечь — ляжет, скажут «сидеть» — будет сидеть, пошлют за апортом — сходит и принесет, но все — как автомат, без искринки живости, без всякого выражения. Подлинная флегма. Я никогда не предполагала, что могут быть такие собаки. Дисциплинирован исключительно, но — и только.

Одно желание доступно ему: есть! Не случайно бойцы очень метко переиначили его кличку на Харч. Оживляется лишь, когда увидит еду. Когда ест — не подходи: делается злой. Как-то к нему в бачок сунулась другая овчарка. Он молча ее за ухо — цоп! И — нет уха!

— Ты хам! Нахал! — кричал на него Христофорчик.

Харш был невозмутим. Ни слова, ни интонации не трогали его. Не спеша доел корм, облизнулся и потом долго стоял неподвижно, глядя в землю: слушал или дремал, переваривая пищу, — не разберешь.

Его довольно быстро удалось научить искать мины. Работает прекрасно, но медленно — взбесишься!

За Харшем хорошо ходит ефрейтор Сузов, пожилой, в усах, немногословный человек. Но дружбы между ними нет.

Но все же оказалось, что и в Харше можно пробудить некоторые чувства. Мне первой удалось достичь этого. Теперь он раз пять в течение ночи придет, лизнет в лицо, разбудит и уйдет спать. Меня сердит, но и трогает эта его привычка. Поскольку он в силу полного отсутствия темперамента никогда не затевает драк с другими собаками и не стремится убежать, его оставляют без привязи.