Последнее пристанище (СИ) - Соот' - Страница 25

Она готовила для Руна отвары: такие, чтобы разжечь страсть, и такие, чтобы привязать его к себе. Да только не помогала ни одна трава. Чем больше времени проходило, тем сильнее отдалялся от нее Рун. Пока не ушел совсем и в самом деле не превратился в мертвеца.

Сигрун не верила до конца в то, что произошло. В то, что возлюбленный ее в самом деле мог пасть от Льефова меча. Сколько знала она этих двоих, они, пусть и ссорились, но всегда были как братья и никогда не желали друг другу зла.

И в безумии своем тогда она вспомнила гальдр и магию саамов — все те руны и все те заклятья, что творить было запрещено.

— Жизнь — это колесо, — нашептывала она, творя свои заговоры над огнем. — Что было однажды — то будет еще.

Но и сама Сигрун не знала, каков будет результат.

Шли годы. Не осталось в живых ни конунга Эрика, ни его сыновей. Следом за Льефом проклятый галл отправился на погребальный костер.

Но Сигрун смотрела на свои руки и видела, что на них не прибавляется морщин. Так же, как не сходит с лица оставленный опаленной головней шрам.

Каждый месяц ходила она к могильным плитам, под которыми обрели свой покой Льеф и Рун — следила, чтобы те не зарастали травой. Но со временем серость северных дней все сильнее угнетала ее, и она стала приходить раз в год, а потом и вовсе покинула бесплодные каменистые земли севера и отправилась в путь.

Тогда-то и повидала она села и города, замки и глухие леса. Тогда-то и увидела, что куда не придешь — везде творится одно.

Она все еще возвращалась в родные края раз в несколько лет, чтобы коснуться ладонью камня и убрать траву. Пока в один весенний день не обнаружила, что нету больше камней — увезли их пришлые с юга, выкорчевали, как выкорчевывали из земли многие древние камни для строительства своих крепостей.

Снова взялась Сигрун за ворожбу, в надежде, что та приведет ее следом за камнем — потому что не было у нее родных, кроме тех, что остались лежать под землей.

И немалым было удивление ее, когда, попросившись на ночлег в постоялый двор, она увидела, как сидит у камина в белоснежном плаще с красным крестом Рун — ее Рун.

Немало времени ушло на то, чтобы он заметил ее — как никогда ясно ощутила Сигрун свое уродство, и слезы душили ее по ночам от понимания того, что никогда уже ей не быть рядом с ним — даже если это и правда Рун.

Крестоносец заглядывал в ее избу, пил отвар из трав — и даже брал ее, но никогда не смотрел на лицо, и сердце Сигрун все сильнее сжимали цепкими пальцами тоска и злость.

А следом за Руном явились Кадан и Льеф. И тогда уже Сигрун поняла точно, что не ошиблась — проклятие обрело жизнь.

Злость ее на этих двоих и на то, что, несмотря на колдовство, они все так же вдвоем, была настолько сильна, что Сигрун попросту не могла не отомстить.

Она смеялась, когда пламя пожирало ее тело, потому что ей было все равно. Потому что она устала бродить в одиночестве по земле. И потому что знала, что родится опять. Всей душой желала она родиться той, что станет суженой Руна, и, умирая, просила об этом древних богов. Так и произошло.

Силвиан де Робер была наречена Раулю де Лузиньяну в супруги задолго до того, как он стал понимать, что такое "жена" и чем мужчина и женщина могут заниматься вдвоем.

Им было по тринадцать, когда они увиделись в первый раз, и Сигрун ликовала — так хорош собой был ее будущий супруг. Золотые кудри Рауля струились по плечам, он был хрупок, но гибок, будто рожден для того, чтобы упражняться с мечом. И Сигрун хотелось заботиться о нем — а пуще того, чтобы он был рядом с ней всегда.

Раулю едва исполнилось шестнадцать, когда отец отослал его служить в мушкетерский полк.

— Зачем? — спрашивала она, пристально вглядываясь в лицо Эрика. Но Эрику было все равно, о чем думает будущая жена, никакие соблазны столицы не волновали его — только Рауль и юный Луи, растущие бок о бок и с детства не терпевшие друг друга, как будто в каждом жила память прошедших веков.

Силвиан не знала никогда, помнит ли что-то Эрик — и если да, то зачем он снова привел убийцу и предателя в свой дом. Она хотела одного — чтобы Рауль женился на ней. Но даже этого получить ей было не суждено.

Тщетно сжимала она кулаки от злости, слыша вести о новом столичном романе ее жениха. Любовники его сменяли друг друга, как лето сменяет зиму, и исчезали с новой зимой — пока Рауль не нашел для себя одного.

Силвиан не могла поверить, хотя и догадывалась, кто это может быть. Не могла поверить от того, что никогда бы галл по доброй воле не забрался к ее суженому в постель — однако, приехав в Париж, собственными глазами увидела, что это в самом деле произошло.

Не было предела ее отчаянию, но она еще надеялась остановить колесо, неминуемо грозившее замотать на спицы их всех. Но даже свадьба ничего не изменила в ее судьбе — едва коснувшись новоявленной супруги, Рауль помчался в Париж, и больше Сигрун уже не видела его.

В четвертый раз ей повезло. Казалось, судьба ей благоволит, и отец Рафаэля сам предложил ей вступить с сыном в брак. Сам привел ее в дом, сам завещал любить Рафаэля и беречь его.

Да что толку любить, когда Рафаэль смотрел и смотрит мимо нее.

Сигрун поняла наконец, что как бы ни старалась, какую бы магию ни пускала в ход — Рафаэль не посмотрит на нее никогда.

Она устала. Цель, такая желанная, была теперь у нее под боком — и не была достигнута все равно.

Не к чему было стремиться, и проклятье потеряло смысл. Оно лишь завело бы по новой круг, и новая одинокая жизнь ожидала ее впереди. Сигрун предпочла бы навеки почить в земле.

Да и сам Рун изменился так, что Сигрун с трудом узнавала его. Исчезли твердый взгляд и уверенность воина, которого она полюбила много веков назад. Сигрун смотрела на него и не могла понять, что произошло. Не могла поверить, что в этом хрупком, избалованном теле скрывается та же душа, к которой она стремилась столько лет.

Она уходила без жалости, потому что этот Рун, которого звали Рафаэлем, был для нее совсем чужой — несмотря на все те годы, что они провели бок о бок.

Сигрун знала, что это последний поворот колеса, потому что не было больше воли, которая вращала бы его. Но эту, последнюю жизнь, она хотела прожить не одна.

У нее снова были тело и лицо, которые желало бы множество мужчин, и она не собиралась больше отказывать им ради того, кто никогда не полюбит ее.

Карета Сигрун остановилась у дома ее отца, но она не успела войти внутрь.

Навстречу по лестнице сбежал пожилой лакей, причитая на ходу и то и дело повторяя:

— Молодая госпожа, ох, молодая госпожа. Вас уже ждут.

— Кто? — мрачно спросила Софи, на ходу натягивая перчатки. Она не хотела сейчас видеть никого, а более всего боялась, что это граф Лихтенштайн приехал уговаривать ее.

— Молодой господин. Говорит, что он ваш супруг.

Софи замерла, и если бы не стоявший под боком слуга, не стала бы сдерживать стон.

— Прогоните его, — не двигаясь с места, приказала она.

— Никак не могу, госпожа. Он сказал, что не уйдет, даже если его силой поволокут, и разогнал всех слуг.

Софи поджала губы, прищурилась и решительно направилась в дом.

Войдя в залу первого этажа, она замерла надолго, когда взгляд ее утонул в обилии живых цветов, украсивших помещение.

— Вам не жалко денег вашего отца? — сухо спросила Софи, а едва успела договорить, сильные руки подхватили ее, как было уже очень, очень давно, и губы Руна накрыли ее рот.

Софи попыталась вырваться, но не смогла — тот крепко держал ее.

— Хватит, Сигрун, — приказал Рун — или Рафаэль, и губы его почти коснулись ее уха, когда он говорил. На мгновение она замерла, услышав имя, которым ее не называли уже много веков, и не веря своим ушам.

— Я не прощу тебя, Рун. Ты мне надоел, — она все-таки вывернулась из его рук, но Рун снова поймал ее и прижал к себе.