Воин Храма (СИ) - "Нэйса Соот' - Страница 18

Ролан оказался рядом с Леннаром как по волшебству — но оба молчали. До окончания молитвы нельзя было завести разговор и даже после следовало избегать пустых и ненужных слов.

Только когда служба подошла к концу, Ролан, все еще державшийся подле Леннара, заговорил:

— Твой оруженосец меня оскорбил, — негромко произнес он.

Спина Ролана все еще зудела болью после того, как накануне, посреди двора, служитель, назначенный командором, отвесил ему двадцать плетей. Такова была первая часть его наказания. Второй же стало лишение мяса на десять дней.

Леннар молча двигался по коридору, не желая отвечать. Но в знак того, что услышал, все же кивнул.

— Я хочу, чтобы ты передал мне право его наказать.

— Если бы ты заслужил такое право — тебе дал бы его Капитул, — сказал Леннар и, более не обращая внимания на Ролана, ускорил ход.

Когда солнце опустилось за стены замка, Леннар отыскал Кадана на конюшне — тоскливо глядя перед собой, тот чистил коней.

— Пойдем, — коротко приказал Леннар.

Кадан, кивнув, поднялся и последовал за ним.

Они прошли в самый конец конюшни и остановились между двух стойл.

— Лицом к стене, — приказал Леннар.

Кадан сглотнул, силясь подавить обиду, и, отвернувшись от него, уперся ладонями в деревянную балку.

— Мне снять тунику? — спросил он, видя, что Леннар медлит.

— Да, — подумав, ответил тот и куда-то отошел.

За то время, пока он подбирал плеть, Кадан освободился от верхней одежды и теперь стоял перед ним с обнаженной спиной. Леннар подошел и замер, глядя, как подрагивают острые лопатки. Опустил руку на них и чуть погладил.

— Расслабься, — тихо сказал он.

Кадан кивнул, но дрожать не перестал.

Леннар все еще медлил.

— Ты боишься боли? — спросил он.

— Не знаю, — Кадан коротко усмехнулся, — я никогда не испытывал ее.

— Боль — только способ очистить себя, — произнес Леннар спокойно, продолжая успокаивающе поглаживать его по спине, как гладил бы взбудораженного коня. — С каждым ударом грех будет покидать тебя.

— Но я не…

— Грех будет покидать тебя, — повторил Леннар тверже, — если ты готов избавиться от него. Если ты признаешь, что совершил грех. Ты совершил его?

Кадан молчал. Рука Леннара исчезла и ему стало холодно.

— Ты считаешь, что да? — спросил он.

Леннар какое-то время молчал.

— Писание учит нас, — наконец сказал он, — что насилие и жестокость не приумножат число добра. Понимаешь?

Кадан не отвечал.

— Твой удар лишь разозлил брата Ролана. Он был унижен и испытал боль — и теперь захочет отомстить.

— Я тоже, — сдавленно произнес Кадан, — был унижен. И тоже испытаю боль.

— Вопрос не в том, чья боль сильней. До тех пор, пока ненависть и ярость управляют тобой, ты не сможешь разорвать круг вечного насилия и вечных смертей.

— Но почему я? Почему не он?

— Тому нет причин, — Леннар качнул головой, — но кто-то должен сделать это. И только тогда, возможно, его прощение наполнит миром и душу другого. А теперь расслабься, — немного резче закончил он и чуть отошел. Взгляд невольно падал на округлые ягодицы, обтянутые узкими шоссами.

Поколебавшись, Леннар подошел к Кадану еще раз. Обнял его одной рукой, положил руку на живот и развязал шнуровку. Член Кадана невольно скользнул по его руке, когда Леннар опускал шоссы вниз. Еще расслабленный, он уже начал наливаться кровью, когда Кадан понял, в какой позе сейчас стоит.

Зад его был бесстыдно оттопырен и теперь, лишенный последнего прикрытия ткани, был виден Леннару от и до.

Леннар коротко замахнулся и нанес удар. Плеть оставила на белой коже розовую полосу. Кадан коротко вскрикнул и закусил губу.

Леннар сделал то же самое — смотреть на эти белые полушария, покорно предоставленные ему, не было никаких сил.

— Один, — сказал Леннар.

И тут же нанес второй удар.

Кадан вскрикнул еще раз.

Леннар не выдержал. Подошел и погладил то место, где только что прошлась плеть, силясь снять боль.

Кадан слабо застонал и прогнулся навстречу его руке.

У Леннара перехватило дух. Он все отчетливее понимал, что каждое мгновение этого наказания становится испытанием лично для него.

Невыносимой была сама мысль о том, что он причиняет Кадану боль. И в то же время эта мысль возбуждала, заставляя кровь бежать быстрей.

Леннар ударил еще раз — и тут же поймал третий вскрик в ладонь. Наклонился к самому уху Кадана, с трудом удерживаясь от того, чтобы запечатлеть на его шее утешающий поцелуй.

— Тише… — шепнул он, и горячее дыхание, коснувшись нежной кожи юноши, вызвало новую дрожь.

Кадан кивнул, и Леннар с неохотой отстранился, а затем нанес еще один удар.

Каждый новый удар распалял его все сильней. Он постепенно забывал, что гладит Кадана лишь для того, чтобы облегчить боль — пальцы сами собой стремились забраться в узенькую ложбинку, и Кадан не сопротивлялся, выставляясь лишь сильней.

Восемнадцатый удар пришелся уже туда, по розовой звездочке, вид которой вызывал у Леннара нестерпимую жажду и мучительную злость.

Кадан коротко вскрикнул и почти что проплакал:

— Лен-нар.

Леннар ударил еще раз, наискосок. И не удержавшись в последний раз — снова по розовым складочкам.

На глазах Кадана показались слезы от нестерпимой боли, но Леннар поспешил накрыть его собой и обнять. Плеть выпала из его рук.

Кадан обернулся и, прижавшись к его груди, разрыдался.

Леннар знал, что не должен его утешать — потому что Кадан получил то, что заслужил. Потому только прижимал его к себе и гладил его по волосам, силясь справиться с желанием вдохнуть их аромат.

Епитимья Кадана, тем не менее, продолжалась, и он день ото дня становился все мрачней.

Леннар отлично видел это, но поделать ничего не мог.

Кроме того, со дня наказания его преследовало видение, которое теперь уже не ограничивалось только сном. Он без конца видел Кадана, прогнувшегося перед ним, будто бы готового ко всему.

Ролан на некоторое время пропал с глаз — по крайней мере, он не приближался ни к одному, ни к другому несколько дней. И все же Леннара не переставали беспокоить его просьба и то, что произошло. Хоть он и знал, что Ролан бывает излишне жесток, но не представлял себе, что могло заставить того перейти черту и тронуть чужого оруженосца. И, если тот уже пересек черту — что помешало бы ему перейти ее еще раз.

Как-то вечером, когда обитель уже отходила ко сну, Леннар услышал негромкий, но пронзительный голос, похожий на плач или скрип сломанного колеса. Он не сразу понял, что голос не снится ему, потому что уже слышал его во сне несколько раз.

Леннар оставил свои дела и отправился на звук.

Миновав серые корпуса гарнизона, он поднялся по лестнице и увидел, что Кадан стоит на стене, глядя на запад. Он изменился и мало походил на того юношу с нежным лицом, спрятанного в бархат и шелка, которого Леннар увидел несколько месяцев назад.

Фигура Кадана осталась такой же стройной, и теперь черная туника послушника обрисовывала ее достаточно хорошо. Волосы все так же стлались по плечам, хотя и спутались немного, а от локонов пропал и след. Контуры лица заострились, и в уголках губ залегла печаль.

И песня Кадана тоже стала другой. Голос теперь был негромким, и больше Леннару не казалось, что он властвует над стихией и взывает к богам. Кадан казался тростинкой, колышимой на ветру — гнущейся под ветром и покорной ему.

Леннар бесшумно подошел к нему со спины и опустил ладони на плечи.

— Вы так грустны, — тихо сказал он, — вам совсем не по нраву та роль, что вы приняли на себя.

Кадан вздрогнул в первую секунду этого прикосновения, но уже через мгновение совладал с собой. Однако не подался Леннару навстречу, как это бывало до того. Он ссутулился и замер, устало глядя на горизонт.

— Я совру, если скажу, что понимаю ваш путь, — после долгого молчания произнес он, — но я готов разделить его.