Заговор профессоров. От Ленина до Брежнева - Макаревич Эдуард Федорович - Страница 24

Прогневил он партию тем, что на ее съезде в мае 1918 года шокировал кадетов своим заявлением о том, что односторонняя ориентация на страны Антанты не рациональна, лучше политика «открытых рук» и мира с Германией.

Что тут началось! Ему кричали: а большевики-то тоже за мир с Германией. Но им-то, понятно, власть надо сохранить. А нам, кадетам, на что это?! Зарвался Устрялов.

Как он ни пытался своими страстными монологами достучаться до однопартийцев — ничего не вышло. А ведь как убеждал!

— Мы, хотя и партия либералов, но народ нас не приемлет. Ни одного голоса на выборах в Учредительное собрание не получила партия от крестьян. Надо менять политику. хватит воевать, народ ждет мира, пусть даже с Германией.

Не вняли партийцы-либералы речам Устрялова. И устроили ему хорошую взбучку. Кончилось это изоляцией калужской делегации, лидером которой он был. А значит, и его изоляцией. Дело кислое, с партией — конфликт, свои смотрят косо.

А тут большевики уже навострили кулак диктатуры, чтобы прихлопнуть эту партию, после разгона Учредительного собрания в январе 1918 года. А Устрялов, хотя и подвергшийся обструкции, известен был не только лекциями в Московском университете, а более деятельностью в кадетской партии, и прежде всего выступлениями с трибуны и в печати, — блещущими свежестью, метафорами, и при этом прошибающими логикой, и с трибуны, и в печати. Когда интересовались партией, интересовались прежде Устряловым.

И тогда чутье ему подсказало — бежать! Но куда? Да хотя бы в Пермь. Город на Каме, в центре России: политические страсти вихрятся умеренно, с едой — хорошо, а университет отличный, библиотека стоящая. Чем не благо для профессора, к званию которого он так стремился?

И он едет в Пермь, едет вместе со своей верной женой Наташей. И на вопрос людей своего круга, что его забросило в Пермь, он готов смело ответить: жажда свободы от партийного диктата и большевистской диктатуры.

В Перми он недолго прожил. С мая 1918 года мятежный Чехословацкий корпус крушил советскую власть в приволжских и уральских городах, прокладывая путь колчаковскому войску. В декабре хозяевами в Перми уже были колчаковцы. На место власти красной пришла белая.

Куда же податься приват-доценту, публицисту, оратору, да еще одному из лидеров кадетов? Ну не отсиживаться же на кафедре Пермского университета? Не тот масштаб. Да, оказывается, и есть нечего в Перми. В столицу, в столицу колчаковского края — в Омск спешит Устрялов. И с ним верная супруга Наташа. Весь скарб — пять чемоданов, по большей части с книгами.

Февральский Омск встретил вьюгой. Вот она, Сибирь. Не ластится, норов показывает, в теплую комнату толкает. А где она, теплая? Хороший друг Ключников выручил. Предложил комнату родственника, надолго уехавшего в Томск. И всего за 350 рублей. Весьма недорого по тем временам.

Ключников уже освоился в Совете министров у Колчака. Он и с работой помог — выхлопотал для Устрялова должность юрис­консульта при Управлении делами «верховного правителя», то есть Колчака. Но с перспективой.

Жизнь налаживалась, Колчак при силе, а на душе неспокойно. Иначе откуда в дневнике1 такие строки, помеченные 9 февраля 1919 года: «Сам по себе Омск занятен, особенно по населению. Сплошь типично столичные физиономии, столичное оживление. На каждом шагу — или бывшие люди царских времен, или падучие знаменитости революционной эпохи. И грустно становится, когда смотришь на них, заброшенных злою судьбой в это сибирское захолустье: — нет, увы, это не новая Россия, это не будущее. Это — отживший старый мир, и ему не торжествовать победу. Грустно. Это не авангард обновленной государственности, это арьергард уходящего в вечность прошлого. Нужно побывать в обеденные часы в зале ресторана “Россия”, чтобы почувствовать это живо и осязательно…»

На неделе раза три-четыре в «России», когда с женой, больше один или в компанейском кругу. А разговоры в ресторанном сообществе все о России, о русском бунте в видении Пушкина, о наследниках Петра и русской монархии, ушедшей в мир иной, и о будущем, конечно. Что от него ждать? Но и прошлое не оставляет, держит как ноющая рана. И зал стихает, когда ресторанная певичка поет, да еще на удивление с искренним чувством:

Но в Омске нет голода, здесь не думаешь о еде, потому что она прекрасная — «гуси исключительно жирные, каждый день молочница приносит по крынке молока, сахара вволю — понятно, что пермское истощение как рукой сняло». Это запись в дневнике от 4 марта 1919 года.

А вот и новость приспела. Назначен директором правительственного пресс-бюро, правда, которое нужно еще только создать. Помещение нашли быстро, дом недалеко от Управления делами Верховного правителя. Теперь Устрялов ищет людей в штат. Но одновременно пишет план пропагандистской работы, заказывает брошюры, плакаты, листовки. За собой оставляет сочинение острых памфлетов. Радует новый сотрудник, некто Деминов, — предлагает оригинальные приемы для разложения большевистских армий. В общем, выдвинутые цели заставляют приходить на службу к восьми утра.

Вот так и наладилось дело, именуемое пропагандой. Известно оно печатанием листовок для сибирской провинции, писанием статей, набросками тезисов устных выступлений. В случае Устрялова — еще и созданием картотеки фактов и высказываний, которые могут быть приняты городом и деревней. Только бы армия не подвела. А то вон начальник Генштаба генерал Марковский, самый умный генерал в окружении Колчака, уже ставит вопрос о двух-трех японских дивизиях на фронте, без которых, оказывается, трудно одолеть большевиков. И пишет Устрялов в дневнике 9 марта: «Войска наши посредственны, офицеров совсем мало, мобилизация проводится ставкой бессистемно и бессмысленно… У большевиков много офицеров, даже офицеров Генерального штаба».

Все эти наблюдения — предвестники будущей катастрофы. Но пока на фронте везде наступление, большевики откатываются. И приближающаяся Пасха сладостно пахнет победой.

Торжественная служба в соборе в Великую субботу 19 апреля. Устрялов стоял недалеко от Колчака. Всматривался. Что же этот человек принесет России? Уже дома записал в дневнике: «Физиономия не совсем русского типа. Интересные черты. Худой, сухой какой-то, быстрые, черные глаза, черные брови, облик, напоминающий собою хищную птицу… Если вдаваться в фантазию, можно, пожалуй, сказать, что чувствуется на этом лице некая печать рока, обреченности… За всю службу он перекрестился всего один раз, да и то как-то наскоро, небрежно, да еще в конце, когда прикладывался к плащанице, дважды опустился на колени и крестился уже, кажется, как следует».

А работы прибавляется. Теперь уже ответственность не только за правительственное пресс-бюро, но и за Русское общественное информационное бюро, что организовано для обслуживания русской и зарубежной прессы. Да еще постоянные собрания кадетского комитета. Ну и частые вечера все в том же ресторане «Россия» — интеллигентские посиделки для души. Да, были бы для души, если не совали бы туда нос офицеры контрразведки, столь презираемые интеллигентской публикой при любых режимах.

Начальник колчаковской контрразведки полковник Злобин не чурался застолий в «России». И привлекали его по большей части не шумные офицерские компании, не лихие предпринимательские гулянки, а чинные заседания, где господа интеллигенты под водочку, под местную наливочку наслаждались интеллектуальными разговорами. Там-то он и обратил внимание на Устрялова, привлеченный его смелыми оценками людей и событий.

Случилось нечто, после чего Злобин приказал завести агентурное дело на Устрялова. Это нечто оказалось связано с американцами.