Малышка - Балл Георгий Александрович - Страница 4

Малышка взглянул печально на Дуняшу и закивал головой.

— Кхе-кхе! Сейчас мы поглядим, какие такие болезни у него завелись, — громыхнуло над головой телёнка.

Малышка зажмурился и глянул сквозь ресницы.

Над ним топорщились рыжие усы. Они зашевелились, будто живые. Это было очень страшно. Телёнок закрыл глаза.

Большие, сильные руки начали мять ему бока и живот.

Долго человек в белом халате ощупывал да осматривал телёнка и, наконец, спросил:

— Скажи-ка, Дуняша, а утром он пил?

— Утром-то пил, даже у Зорьки полбадейки отнял — вон у той беленькой тёлочки. — Дуняша указала пальцем в угол клетки, где стояли Зорька и Звёздочка.

Прижавшись друг к дружке, они со страхом и интересом глядели на рыжеусого дяденьку.

— А может, в обед он тоже к соседке в бадейку заглядывал? Ну-ка, ушастенький, скажи. Да ты встань!

— Он не может, Василий Васильевич. Ножки подвернулись, не двигаются.

Дуняша всхлипнула.

— Как его зовут?

— Малышкой.

И вдруг Василий Васильевич засмеялся:

— Ха-ха-ха! Не Малышкой его надо звать, а Притворишкой.

Василий Васильевич неожиданно хлёстко шлёпнул телёнка по боку, как раз по белому пятну.

Малышка вздрогнул и тут же вскочил на ноги. Он стоял перед рыжеусым человеком, низко опустив голову.

— Ишь, морду воротит. Знает — напроказничал! Девочку обманул, — сказал Василий Васильевич. Ты думаешь, он простецкий? Куда там! Он хитрющий зверь, погляди только на него: шерсть-то, шерсть обезьянья, а уши заячьи, а хвост, как у льва, а глаза, как у Лисоньки Патрикеевны. Вот он какой!

Василий Васильевич вытер усы, откашлялся и спокойно сказал:

— А теперь, дочка, достань-ка нам сенца. Будем кормить твоего зверя. Что же его молоком баловать?

Дуняша опять закачала головой:

— Не станет, уж пробовала.

— Это ему, наверное, кислое, осочное сено попалось. Вот он и не ест. А ты ему принеси мелкое, люцерновое да из рук дай.

Дуняша достала из кормушки пучок душистого сена.

— Ешь, Малышечка! — попросила она.

Телёнок потянулся к сену, ухватил губами пучок и начал медленно жевать.

Малышке теперь сено казалось особенно вкусным. Тонкие, дрожащие стебельки пахли мёдом.

— Так-то лучше! И для здоровья полезно, — громыхал рядом голос Василия Васильевича.

Но Малышка его уже не боялся. Этот дяденька с соломенными усами начинал ему нравиться.

Василий Васильевич повернулся к Дуняше:

— Видишь, как уплетает за обе щеки! А скоро и травку будет щипать. Весна уж на дворе. Телята тоже весну чувствуют. Хочется им и побегать, и пошалить. Верно, рыженький?

Когда Василий Васильевич ушёл, Дуняша поменяла Малышке подстилку, почистила клетку. Потом подошла к телёнку и принялась гладить его пушистые уши, крутую шею, шелковистую шерсть на морде.

— Ах ты, бессовестный зверь — лев, обезьяна, заяц и Лиса Патрикеевна, — приговаривала Дуняша. — Ишь, что надумал! Обмануть меня захотел? Из-за тебя вот ветеринара Василия Васильевича обеспокоила. Ну, теперь меня не проведёшь. Все твои проделки знаю.

Малышка слушал, виновато склонив голову набок, хитро поглядывал, будто хотел сказать: «Ой, не зарекайся! Всех моих шуток не узнаешь».

И вдруг лизнул Дуняшину щёку шершавым языком: видно, прощения просил.

Но Дуняша вовсе и не сердилась. Уходя, она оставила в кормушке охапку душистого сена.

Надвинулись предвечерние сумерки. За стеной, в поле, ветер молотил остатки снега. Где-то далеко тарахтел трактор.

На ферме стало тихо-тихо.

Малышка нежился, развалившись на свежей подстилке. На его широких зубах приятно похрустывали ссохшиеся головки люцерны.

«Зачем это приходил дяденька с рыжей соломой над губами? — думал Малышка. — Он всё говорил: „Весна… весна…“ А потом велел дать мне вот это, вкусное, хрустящее. А-а-а! Наверное, это и есть весна».

Двери фермы были широко открыты. Телята выбежали на волю, бросились врассыпную.

Пастух Матвей Никитич зорко следил за ними. А телята на него и не глядели: шагает себе человек, кому какое дело?

Матвей Никитич был невысокий, невзрачный, в больших сапогах, в телогрейке, туго схваченной широким ремнём. С одного плеча Матвея Никитича свесился длинный кнут, точно хвост тянулся за пастухом.

Но вот взял Матвей Никитич кнут в руки — и тот будто ожил: просвистел над головой, метнулся чёрной змейкой хвостец, и вдруг грохнуло рядом. Вздрогнули земля и небо. Шарахнулись телята. Испугались. Вот он, оказывается, какой человек, Матвей Никитич. С ним шутки плохи.

Постепенно телята собрались в стадо, стали двигаться ровнее — впереди Малышка, за ним Зорька, Звёздочка и все остальные.

Рядом с Малышкой шагала Дуняша. Они с мамой помогали пастуху выгонять телят в поле.

— Шевелитесь, ну! Ножками двигайте! — покрикивала сзади тётя Кланя.

И голос её, такой знакомый и понятный, успокаивал телят.

Земля тянула их к себе. Опустив голову, они принюхивались. Множество запахов — острых, сладких, горьких и ласковых — вливалось им в ноздри. Телята фыркали, чихали. Они глядели по сторонам. Незнакомые, непонятные вещи окружали их. Всё вызывало удивление — избы, речка, плотина. Ведь телята первый раз покинули свой дом. И ничего-то они ещё не видели, ничего не знали на этой большой земле.

Дуняша будто догадалась.

— Вон, гляди, — говорила она Малышке, — там колодец. Воду оттуда вёдрами берут и вас, теляток, поят. А за колодцем дом под зелёной крышей. Там тётя Фрося живёт. Вы её не знаете. Она работает свинаркой, за поросятами ходит. У неё дома тоже есть поросёнок, Боря. Ох и смешной: когда есть захочет, перевернёт корытце и давай барабанить рыльцем. Такой звон поднимет, точно пожар. За домом тёти Фроси живёт председатель колхоза Пётр Фокич. Он самый главный у нас. Главней его нет. А нашего с мамой дома отсюда не видно. Он на другом конце деревни.

Малышка кивал головой: мол, всё понял.

Обойдя деревню краем, телята вышли на широкую плотину. Кое-где из плотины торчали прутья лозняка. Телята вытягивали шеи и жевали губами: хотели попробовать, какие они на вкус, эти прутья.

— Но! Не балуйте! — прикрикнула Дуняша.

Вдруг откуда-то снизу, с крутого берега, на дорогу выскочил огромный лохматый пёс. Чёрная шерсть у него на загривке стояла дыбом. Он ощерился и залился глухим лаем.

Это был самый злой деревенский пёс Жук, всегдашний заводила свар и драк.

Заслышав Жука, залаяли собаки с ближайших дворов, а там и остальные подхватили. Поднялся невообразимый шум.

«Гав! Гав!» — неслось с одного конца деревни.

«А-а-ав! А-а-ав!» — раздавалось с другого.

Жук преградил телятам дорогу, грозно зарычал, готовый пустить в ход свои острые, как у волка, клыки.

Телята сбились в кучу. Задние, напуганные лаем собак, напирали.

Зорька попятилась, стала толкать Звёздочку в воду. Ещё секунда, и Звёздочка упала бы, расшиблась.

Но тут случилось вот что: нагнув голову и топая тонкими ногами, на Жука медленно стал надвигаться Малышка.

Жук заворчал отступая.

Малышка грозно сверкнул глазами, ещё ниже опустил голову, точно там уже выросли большие рога.

Жук отпрыгнул в сторону, готовясь наскочить сбоку.

На помощь другу уже спешила Дуняша. Она махала прутиком, кричала:

— Пошёл отсюда, злющий! Вот я тебя сейчас прутом ожгу!

Жук зарычал напоследок, повернулся и побежал вдоль берега.

Ребята, стоявшие на бугорке, всё это видели. И до девочки донеслись их слова: