Пять дней из жизни черепахи - Лев Феликс Григорьевич - Страница 5

Это ужасно для любой черепахи — оказаться в таком положении на голой земле Она становится совершенно беспомощной, и, сколько ни дрыгает в воздухе лапами, ей не перевернуться самой. Значит, всё кончено и она должна умереть? Сколько раз именно так и случалось с черепахами!

Вот когда было необходимо, чтобы кто-нибудь пришел к ней на помощь, — Серёжа или Фёдор Григория.

Но рядом никого не было.

Черепаха всё же надеялась на какую-то невероятную удачу. Шарила во все стороны лапами, изворачивалась, зацепила сухую травинку и не отпускала её: только в этой травинке и могло быть её спасение. Ещё несколько энергичных движений, накренилась на бок, ещё — и наконец всё же стала на лапы. Как ни в чём не бывало снова отправилась в путь, неуклюже заковыляла. Куда? Да разве сама она знала? Куда нибудь! Ведь когда-то жила она без людей, проживёт и теперь... И зачем они ей?!

Когда Серёжа вернулся к луковой грядке, черепахи на ней не было.

Он искал её под широкими листьями лопуха, в траве, у дороги. Заглядывал под каждый куст, смотрел в канаве возле забора — её нигде не было.

Вернулся с работы Фёдор Григории, и они продолжали поиски вместе.

Становилось прохладнее, солнце уже заходило за дальний зубчатый лес — черепахи всё не было.

Нашли её совершенно случайно: за огородом, в саду. Намотав на себя длинную траву, она спала в ней, будто в копёшке сена — ее бы и не заметить, если бы Серёжа не споткнулся об эту копёшку.

Теперь он её ни за что не отпустит одну!

В сарае стояли ненужные старые доски, и в тот же вечер Фёдор Григории с Серёжей сколотили из этих досок ящик без дна — загончик для черепахи: чтобы не убежала, но могла в нём гулять и жить. Поставили возле крыльца, среди зелёной травы и жёлтых одуванчиков. И она ночевала в нём эту ночь.

Снились ей нескончаемые поля нежной, сочной травы, снилось солнце, расплывшееся по всему небу, снились черепахи, черепахи, черепахи...

Люди не снились, и вообще ничего плохого не снилось — всё только самое лучшее. Проснувшись утром шестого дня, она не могла сначала понять, где она очутилась. Но потом вспомнила всё, что произошло с ней за эти пять дней, и с ещё большей настойчивостью принялась выкарабкиваться на волю.

Но кругом были стены из досок, слишком высокие для неё. А там, дальше, кто-то ходил, кричал хриплым голосом: «Укро-оп-мал-ла-коо!..», кто-то тяжело протопал возле ящика. Мальчик Серёжа заботливо принёс молоко и поставил блюдце в загончик: «Пей, черепаха...»

Ну чем ей было здесь плохо, среди людей, в этом ящике, в котором теперь предстояла ей долгая жизнь?! А?..

} ПОТОМУ ЧТО ОНИ КРАСИВЫЕ

}

Кто не любит цветов — они такие красивые!

Вот нежные незабудки; вот голубой колокольчик; вот молодой одуванчик, похожий на золотистое солнце; а это — львиный зев, похожий на пасть свирепого зверя, но совсем не страшный.

А что такое бабочки? Оказывается, это цветы, которые умеют летать! Я узнал об этом от мальчика Севы, когда мы с ним гуляли по лесу. Вдруг он заметил что-то интересное посреди поляны, остановился и подозвал меня шёпотом:

—    Погляди: он цветок, а притворился, что бабочка. Какой хитрый!

—    Зачем притворился? — спросил я как можно тише. Будто можно спугнуть цветок.

—    Как ты не понимаешь: он же хочет, чтобы мы его не срывали!..

И мы не стали его трогать: пусть растёт!

Так часто бывает: цветы притворяются бабочками, а бабочки — цветами.

Мы думали, это бабочка, а оказалось — цветок. Думали, что цветок, а он вдруг вспорхнул и улетел... Только зелёная травинка качнулась — поклонилась вслед своему «живому цветку», будто с ним попрощалась.

—    Наверно, бабочка спасалась здесь от какой-нибудь хищной птицы, — сказал Сева. — Ведь птицы цветов не клюют...

—    Или она хотела познакомиться с мохнатой пчелой, которая пролетала мимо, — сказал я. — Пчела подумает, что это цветок и что он сладкий... И станет кружиться возле...

—    А что дальше?

—    И они познакомятся, будут летать вместе, будут дружить...

—    Нет, — сказал Сева, — пчела собирает мёд, ей некогда. А бабочки просто летают.

—    Вовсе не просто: у каждой из них спереди есть тонкая трубочка-хоботок, бывает, не толще волоса. Когда бабочка летит, она сворачивает хоботок, как пружинку в часах, чтобы не мешал. А когда опускается на цветок, вытягивает и пьёт через него сладкий сок-нектар. Как будто через соломинку.

—    Значит, бабочки только мешают пчёлам?

—    Ничего не мешают! — сказал я сердито. — Разве мало цветов на свете? Всем хватает! Бабочки, если хочешь знать, тоже переносят пыльцу

—    с одного цветка на другой. И от этого в цветах зарождаются семена. А из семян вырастают новые цветы...

—    А почему ты рассердился? — спросил меня Сева, которому очень не нравилось, когда с ним так говорили. — Ты на меня рассердился?..

—    Нет, — сказал я, немного смутившись. Ведь я — взрослый, большой, а взрослым стыдно обижать тех, кто слабее и меньше. И я постарался загладить свою вину: — Просто мне показалось... я вдруг испугался... даже не знаю, как тебе это объяснить

—    Объясни так, как есть, — попросил Сева. — Я пойму...

—    Хорошо

И я рассказал ему об одном человеке, которого когда-то эн ал

—    -Я вдруг вспомнил об этом человеке, об одном своём знакомом. Он тоже всегда про всё спрашивал, а вернее сказать, задавал вопросы: на каждый вопрос он заранее приготовил ответ. И считал эти ответы самыми правильными.

—    Для чего же он спрашивал, если все знал?

—    Очень просто: он считал, что все люди должны думать точно так же, как он, не иначе. «Для чего нам нужны деревья?» — задавал он вопрос. И сам отвечал:    «Чтобы делать из них дрова». — «А для чего нужны коровы?»' — «Чтобы брать у них молоко».

Однажды он увидел бабочку и удивился: «Для чего нужны бабочки?» И не смог ничего ответить. Тогда он сказал: «Они летают ни для чего и только мешают мне отвечать на вопросы. Это значит, — произнёс он решительно, —    что бабочки не нужны». И с тех пор перестал замечать их, будто бабочек вовсе не существовало на свете. Так же, как в своё время перестал замечать цветы...

Прости, пожалуйста, — попросил я Севу, — но когда ты сказал, что бабочки только мешают пчёлам, я вдруг вспомнил этого человека. Это я на него, а не на тебя рассердился...

—    Нет, я всегда понимал, почему нужны бабочки, — помолчав, сказал Сева. — Потому что они красивые...

Когда мне было пять лет, мне подарили сачок. Чтобы я мог ловить бабочек. Вот поймаю, и будет у меня своя бабочка. Захочу — даже две или три. Посажу в стеклянную банку из под варенья или в спичечную коробку...

Я гонялся за ней целый час, пыхтел и хлопал сачком изо всех сил по ромашкам и кашкам. Но она каждый раз успевала меня опередить. Она взлетала и садилась на другой цветок, будто играла со мной в пятнашки. А я не играл с ней и не шутил. Ведь у меня был настоящий сачок для ловли бабочек. А она была бабочкой. Я подкрадывался и хлопал по тому месту, где она только что опустилась. Но её здесь уже не оказывалось.. Наконец то мне удалось её поймать, когда она села на лист подорожника, от усталости вздрагивая крылышками, то раскрывая, то складывая их снова.

Мне повезло: я оказался выносливее. У меня были две сильные ноги, и я мог долго бегать. А она быстро выдохлась, то и дело садилась. И я — хоп! —    накинул на неё сачок, а затем осторожно — не выпустить бы! — сунул руку под марлю и схватил её за крыло. Крепко, чтобы не вырвалась.

Это была бабочка-лимонница — кажется, так её называют: нежно-жёлтая, с тёмными пятнышками на крыльях. Я хотел получше её разглядеть Но она так билась другим, свободным крылом, что пришлось поскорей запихнуть её в стеклянную банку и закрыть крышкой. Я отряхнул руки: на них оставалась пыльца с её крыльев. Ведь крылья бабочек на самом деле прозрачные, как из хрупкой слюды, и лишь сверху и снизу покрыты множеством цветных чешуек, каждая — тоньше тонкой пылинки: пыльцой. И когда бабочка побывала у меня в руках, то сразу поблёкла, будто цветок, который долго стоял без воды и завял. Одно крыло у неё потускнело (то самое, за которое я схватил её пальцами), другое — оставалось почти новеньким. И всё же она была теперь не такой, как прежде. Но сначала я этого не заметил. У меня была бабочка! Она сидела в банке не шелохнувшись. Захочу — никогда её отсюда не выпущу, захочу — пущу ненадолго по комнате.