Андропов
(Политические дилеммы и борьба за власть) - Земцов Илья Григорьевич - Страница 28

По существу, Андропов и не строил иллюзий, что ему удастся полностью смести черный рынок с лица советской земли. Его цель была скромнее: доказать, что отныне экономические преступления в СССР не окупаются. Но и эта задача оказалась ему не под силу. Коррупция, фальсификация отчетов, неуплата налогов, подпольное производство, хищение государственной собственности, злоупотребление служебным положением — короче, все то, что подводится властями под понятие «второй экономики» — не являются случайным или искусственным наростом на теле социалистического хозяйства. Это — интегральная и органичная часть советского образа жизни.

Вторая экономика не есть типично советское явление, но в советском обществе она порождена условиями, типичными для социализма: нехваткой товаров и услуг, негибкостью руководства, идеологизированной системой распределения и производства. К незаконным операциям вынуждены прибегать любые советские предприятия, чтобы выполнить план, наладить снабжение, реализовать готовую продукцию. Так что вторая экономика является симбиотическим подвидом коммунистического хозяйства, выполняющим важные и полезные для него социальные функции. Она перераспределяет награбленное, частично перемещает — заново и более справедливо — национальный продукт от эксплуатирующего правящего класса к эксплуатируемому народу, предлагает населению товары и продукты, которые государство не в состоянии ему предоставить, создает межличностные связи и отношения (они пронизывают социальную ткань общества сверху донизу), необходимые для терпимого существования, компенсирующие несправедливость права и бессилие закона.[9]

Но пятнадцать лет работы в КГБ не прошли для Андропова бесследно: он прекрасно знал, что порочна вся экономическая структура общества, и всякое серьезное стремление обуздать «вторую экономику» приведет к потрясению системы. Поэтому он ограничил свой поход против коррупции отдельными (хотя и не единичными) террористическими мерами.

Тактика террора имела для него и другое преимущество: она запугивает население, принуждает к осторожности, к разрыву многих личных связей и тем самым атомизирует социальную среду. В результате сопротивляемость общества снижается. И действительно, когда Андропов начал свой второй «поход» — против нонконформистов и диссидентов, большая часть народа осталась безучастной к его жертвам.

Первой из этих жертв стал театр на Таганке: поставленный Любимовым спектакль по пьесе Пушкина «Борис Годунов» был запрещен после генеральной репетиции; видимо, проблема узурпации власти обеспокоила нового правителя опасными ассоциациями. Затем была снята с репертуара театра Сатиры пьеса Эрдмана «Самоубийца» в интерпретации режиссера Плучека. Писатели, печатавшиеся на Западе, но никогда открыто не выступавшие против властей, были вызваны на «собеседование» в прокуратуру или в КГБ, где им были сделаны предупреждения о недопустимости «продолжения антисоветской деятельности». В Москве стали проводиться досмотры личных библиотек в поисках «нежелательной» или запрещенной литературы. Если во времена Брежнева еще существовали некие неписанные правила либерального поведения, которые позволяли инакомыслящим балансировать на грани дозволенного, то теперь границы допустимого сузились почти до нуля.

Андропов всегда умел приспосабливаться к обстоятельствам. Он всегда был готов провозглашать (и проводить в жизнь) любую необходимую в данный момент политику, будь то либеральная или консервативная. Именно в этом контексте практицизма и беспринципности следует рассматривать и оценивать также и его отношение к инакомыслящим — к каждому конкретно и ко всем в целом, как социальному феномену. Если в первом случае Андропов может позволить себе известную гибкость, когда хочет повлиять на западное общественное мнение, то во втором его политика сводится к тотальному устрашению и террору.

В январе 1983 года власти заявили известному историку Рою Медведеву (опубликовавшему на Западе 19 книг), что он должен прекратить свою «антисоветскую деятельность», на что Медведев спокойно заявил: «Если я нарушил закон, отправьте меня в тюрьму» /101/. И Андропов решил пропустить этот дерзкий вызов мимо ушей. Пока…

6 том же месяце писатель Георгий Владимов получил ультиматум: под угрозой ареста представить в органы «покаянное письмо» с обещанием прекратить «антисоветскую деятельность», указать все свои контакты и впредь печататься на Западе только с ведома и разрешения властей. Владимов заявил, что предпочитает отправиться в добровольное изгнание на Запад /102/. И Андропов снова проявил «гибкость» — Г. Владимов навсегда пересек советскую границу.

Двоемыслие и двоедействие Андропова порождено его честолюбивым стремлением создать впечатление благоразумного, рассудительного, здравомыслящего и мудрого руководителя. Но чем больше он старается отгородиться от КГБ, удержаться в рамках закона, тем более проявляются его гебистские привычки, антизаконные повадки — в частности, в инспирированном им преследовании инакомыслящих.

В этом «беге с препятствиями» между допустимым (Политбюро) и желаемым (личной популярностью), между стремлением (прослыть либералом) и возможностью (обусловленной тоталитарным строем) побеждает в Андропове, в конечном счете, его сущность «гомо советикус». Коммунистическое (точнее — около-коммунистическое) мировоззрение составляет основу его взгляда на жизнь, он целиком — в рамках предписываемого уставом КПСС социального поведения, точкой нравственного отсчета для него является советская система.

При этом важнейшее для Андропова — видимость благопристойности. Он очень озабочен благопристойностью внешней: всегда в тщательно отутюженном костюме спокойных тонов, искусно повязанном некрикливом галстуке, в ослепительно белой рубашке. Он старается не проявлять ни к чему подчеркнутого любопытства, не резонерствует, не питает пристрастия к торжественным ритуалам. Он верит (во всяком случае, хочет заставить других поверить, что верит), будто советская система — это лучшая модель для развития «всего человечества». Он твердо убежден (или делает вид, что убежден), что «авторитет СССР» день ото дня растет во всем мире. Возможно, в глубине его души таится сомнение и недоверие к партийным лозунгам и «вечным» заветам и живет мечта о радикальных и глубоких преобразованиях. Но внешне он проявляет благоразумную марксистскую «убежденность». Советскую действительность он делит на две противоположные субстанции: «просоветскую» — положительную и «антисоветскую» — отрицательную. В первую входит дорогая его сердцу госбезопасность и частично партия, во вторую — инакомыслящие и вообще мыслящие люди. Между этими полюсами он размещает «народ» — 270 миллионов граждан за вычетом полностью «правоверных» и явно «неблагонадежных». «Народ» призван служить строительным материалом для надежного фундамента власти. Себя самого он хочет навязать этому «народу», как центр мировосприятия, независимо от того, пойдет ли он путем реформ или останется (если заставят) поборником консервативных тенденций.

Как и его предшественники, Андропов сам конструирует и создает врагов режима — по международной потребности и внутриполитической возможности. По его указанию КГБ разворачивает кампанию гонений на верующих. Ширятся случаи ареста распространителей религиозной литературы /103/, высылки баптистов, насильственного помещения в психиатрические лечебницы пропагандистов «Нового завета» /104/, перед судом предстают члены инициативных групп по защите прав христиан. Одновременно стремительно поднимается волна репрессий против тайных сторонников НТС[10] против создателей и членов Свободного межпрофессионального объединения трудящихся[11], против феминисток и йогов (105–108) и против просто порядочных, независимых граждан, поведение и поступки которых не укладываются в коммунистические стандарты. Наказывают за демонстрации в честь международного Дня прав человека на площади Пушкина в Москве, за выражение солидарности с политзаключенными, за встречи с иностранцами. Призваны к ответу и «младшие братья»: за вышедший из «социалистических берегов» национализм на Украине, в Латвии, Грузии, Армении и других республиках поспешно фабрикуются обвинения в шовинизме, пропаганде сепаратизма и в участии в правозащитном движении /109/.