Андропов
(Политические дилеммы и борьба за власть) - Земцов Илья Григорьевич - Страница 25

«…Ставится вопрос о необходимости строгого соблюдения требований партии и правительства об укреплении государственной, трудовой и производственной дисциплины, активного применения законодательных и общественных мер воздействия к их нарушителям» /75/. Стало быть, работать придется еще тяжелее — до полного износа. И не будет возможности «выскочить» на час-другой в магазин, чтобы «отовариться» самыми необходимыми вещами: одеждой, обувью, мелочами каждодневного пользования, мылом — сегодня, зубным порошком — завтра, иголками — еще через день и т. д., когда их по случаю «выбросят» в продажу.

Намечается закрепить — пока на селе, по формуле сталинских времен — трудящихся на рабочем месте: «Необходимо сосредоточить внимание партийных и советских органов… к тому, чтобы освобождающиеся в связи с перестройкой органов управления сельским хозяйством кадры специалистов были сосредоточены в отраслях агропромышленного комплекса, использовались на работе непосредственно в колхозах и совхозах» /76/.

Идеологический процесс «единомыслия» еще сильней придавит духовную и нравственную жизнь общества: «Политбюро ЦК КПСС поручило… принять необходимые меры по усилению политической и организационной работы среди колхозников, рабочих…» /77/. А тем, кто попытается из-под него выскользнуть, не избежать наказания, в том числе самого сурового — исключения из партии со всеми последствиями: отлучением от социальной жизни, изгнанием с работы и т. д. «Подведены итоги работы партийных комитетов и первичных организаций, связанной с приемом в партию, расстановкой и воспитанием коммунистов… намечены меры по устранению имеющихся в этом деле недостатков» /78/.

Оснований для большого оптимизма такие призывы и резолюции Политбюро не могут дать. Но сам факт их публикации для всеобщего ознакомления вызывает определенное ублаготворение: он встряхивает общественную жизнь, выводит ее из состояния оцепенения и безразличия. Толпе приятны и желанны решительные меры правительства — в ней живет извечная тоска по хозяину. А если порой эти меры направлены непосредственно против самой толпы — что ж, советский человек давно научился хитрить, приспосабливаться и… обходить. Так что, в целом, сообщения о заседаниях Политбюро, призванные, по существу, засвидетельствовать факт ограничения власти Генсека, на деле вызывали в общественном сознании, скорее, противоположные результаты — способствовали упрочению и укреплению авторитета Андропова. И новый лидер незамедлительно и умно этим воспользовался.

Советская история движется по замкнутому тоталитарному кругу. В 1982 году она вернулась к событиям 1957-го, когда давление оппозиции заставило тогдашнего Генсека, лукавого Хрущева, сделать крутой поворот от внутрипартийной борьбы к экономическим вопросам, развернув наступление по широкому фронту проблем, заманчивых для народа, важных для его личной популярности и опасных для его противников (таких, как соревнование с Америкой по производству продуктов питания, освобождение приусадебных участков колхозников от натурального налога, сокращение правительственной бюрократии) /79/.

К началу 1983 года Андропову становится очевидно, что несмотря на победу в борьбе за власть на ноябрьском Пленуме он оказался в положении, когда большинство членов Политбюро противится его попыткам реорганизации государственного аппарата и экономическим реформам. И тогда он решает, по методу Хрущева, перенести внимание с внутрипартийной борьбы на актуальные социальные темы. И делает это не за стенами Кремля, где позиции его противников сильнее, а вынося спорные вопросы на «массовое обсуждение» /80/.

28 января 1983 года Андропов неожиданно появляется на московском станкостроительном заводе им. Серго Орджоникидзе. Без обязательной в таких случаях многочисленной свиты, без организации привычного торжественного митинга, он просто ходит по цехам, беседует с рабочими, а затем, во время перерыва, выступает с короткой речью /81/.

Первое явление Андропова народу призвано продемонстрировать деловитость и доступность нового Генсека, его умение говорить без дежурных фраз об успехах, без громких призывов к благодарности партии. Это — явление, выдержанное в лучших традициях коммунистического мифа, даже нескольких мифов одновременно: Андропов стремится проявить в общении с «простым народом» и «ленинскую доступность», и «сталинскую решительность», и «хрущевскую непосредственность», а заодно подчеркнуть и собственные добродетели — широту кругозора, глубину знаний. Он расспрашивает о текучести кадров, размерах зарплаты, условиях и характере труда, рентабельности предприятия, качестве продукции. И во всем проявляет обстоятельность и компетентность, — видимо, над вопросами Генсека кропотливо и основательно поработали многочисленные специалисты. Разумеется, ответы рабочих Андропову известны заранее — они призваны подтвердить важнейшие положения его докладов на Пленумах ЦК. Оно и не удивительно — ведь технология «собеседований» вождей с народом отработана и доведена в СССР до совершенства: тезисы вопросов и ответов трудящиеся получают от парткома, куда они спускаются из райкома, который сам получает их «свыше» — и так до личной канцелярии Генсека. Так что, в сущности, любой «диалог» Генсека с массами является фактически монологом.

Андропову тем не менее важно было посетить завод и пообщаться с рабочими, — это давало ему формальное основание при случае заявить: народ меня понимает и поддерживает. И хотя члены Политбюро не хуже самого Андропова осведомлены о рецептах изготовления такого «понимания» и «поддержки», дезавуировать Генсека они не посмеют: на этих рецептах держится вся советская система, а стало быть — их собственная власть.

Андропов получил все, что ему требовалось. «Труженики» образцово-показательного советского завода дружно, в один голос (голос парткома), заверили Генсека: «Пленум выразил и наши чувства и настроения. Мы ждали этих решений» /82/.

Эти слова были вложены парткомом в уста «рядового труженика», поэтому они нарочито незатейливы и прямолинейны. А вот выступление директора завода — уже развернутая иллюстрация к докладам Андропова: «После ноябрьского Пленума ЦК КПСС коллектив завода глубже взглянул на проблемы дисциплины… вышел с инициативой улучшить организацию труда… принял серьезные обязательства в социалистическом соревновании…» /83/. Разумеется, обо всем этом не раз говорилось и до «исторического» Пленума. И, конечно, ничего конкретного не будет сделано в этом направлении после него. Но одна из особенностей советского двоемыслия состоит в том, что отсчет времени в нем всякий раз начинается заново — с первого Пленума (а потом — и первого партийного съезда), проведенного «под руководством» нового Генсека. Другие страны и народы исчисляют свою историю «с сотворения мира», «с рождества Христова» и тому подобное; в СССР же к обычной «новой эре» обязательно добавляется еще одна точка отсчета: «после Великой Октябрьской социалистической революции», а эта эра, в свою очередь, распадается на периоды властвования очередных правителей. После смерти Ленина советским людям было предписано отмечать все их свершения, достижения, успехи и дерзания, начиная с январского (1924 года) Пленума ЦК; после смерти Сталина — с мартовского Пленума 1953 года (позднее — с XX съезда партии); после смещения Хрущева — с октябрьского Пленума 1964 года (потом его заменил XXIII съезд); а теперь, после Брежнева, директор завода начинает свою речь словами: «После ноябрьского Пленума».

Точно так же данью традиции и верностью жанру партийной риторики были «слова благодарности», с которыми Андропов обратился к сотрудникам завода: «Большое спасибо за теплую встречу. Я воспринимаю такое ваше отношение как аванс на будущее и постараюсь работать так, чтобы оправдать ваше доверие» /84/.