Партизаны - Иванов Всеволод - Страница 4

Кубдя насвистывал, напевал, смеялся над Беспалых - нос, щеки его, усы быстро и послушно двигались.

Считали до Улеи десять верст. Леший их мерил должно быть или дорога такая, будто по кочкам, - плотники приехали в Улею под вечер.

Над речкой видны были избы - темные, с зацветшими стеклами. - Старой работы и стекла и избы. Через речку шаткий, без перил, деревянный мост упирается в самый подъем, заросший матерым лесом, горы. Направо - по ущелью луга. По ним платиновой ниткой вшита Улейка. Монастырь в низкой каменной стене задыхается, в соснах и березах, одна белая беседка выскочила и повисла над обрывом в кустах тальника и черемухи.

- Стой, - сказал Кубдя.

Плотники соскочили на землю. Кубдя сказал:

- Поздно будет бабе-то ехать. Много ли тут - пешком дойдем. Пусть едет домой.

Соломиных согласился.

- Пущай.

И сказал сердито бабе:

- Поезжай, дойдем.

Жена заворотила лошадь и, отъезжая, спросила:

- В воскресенье-то придешь, али к тебе приехать?..

- А приезжай лучше, - прогудел Соломиных.

Кубдя крикнул:

- Гостинцев вези.

- Лихоманку тебе в зоб, а не гостинцев!.. Но-о!..

- Ишь, бойкая!.. Кумом не буду...

- Видмедь тебе кум-от!..

III.

Мешки и одежда лежали на траве грязной кучей. Горбулин смотрел на них так, как-будто собирался лечь сейчас и уснуть. Всех порядком потрясла корнистая дорога и все с удовольствием притискивали подошвами густо-зеленую траву. Кубдя посмотрел на монастырь и довольным голосом проговорил:

- Доехали, лихоманка его дери! Ишь, на самый подол горы-то забрался, чисто у баб оборка... На зеленое - красным...

Соломиных спросил:

- А квартера там какова? Говорил подрядчик, Кубдя?

- Квартера, говорит, новая. Не живаная.

- Таки-то дела...

Соломиных взял под мышки копошившегося у мешков Беспалых и вывел его на дорогу.

- Пошли, что ли?

Беспалых, корчась, отскочил в сторону:

- Обожди! Поись надо...

- Растрясло тебя. Не успел приехать, уж есть.

На Кубдю словно нашло озарение. Он весь как-то изощренно передернулся, что даже дабовые штаны пошли волнами, и ковким молодым голосом воскликнул:

- Эй, ломота!.. Али к чорту этому старому, Емолину, сегодня итти? А ну его!.. Ночуем здесь, а завтра пойдем. Хоть там и квартера новая и изба срубленая свежая, а нам - наплевать, понял?

Выслушали Кубдино излитие и Соломиных проговорил:

- Проситься у кого, что ли, будем?

- Как мы есть теперь шпана, кобылка, - сказал Кубдя с удовольствием, - то теперь нам в избу лезть стыдно.

- Под голым небом ночевать, что ли?

Кубдя по-солдатски вытянулся и корявое его лицо с белесыми бровями потекло в несдерживаемой улыбке:

- Так точно! - весело выкрикнул он.

Беспалых сидел на траве и оттуда вставил:

- Замерзнем, паря!

Горбулин не любил ночевать в новорубленных избах и нехотя сказал:

- Не земерзнем.

Два часа назад, в селе, такое предложение показалось бы им не стоящим внимания, но сейчас все сразу согласились.

Кубдя повел их на площадь, к берегу речки, недалеко от белой с коричневыми ставнями школы. У Соломиных, когда он расстался с домом, бабой и лошадью, словно прибавилось живости, - он шел с легкой дрожью в коленках.

За ними, изредка полаивая, костыляли три деревенских собаки, и видно было по их хвостам и мордам, что лают они не серьезно, а просто со скуки.

Плотники легли на траву, домовито крякнули и закурили. Подходили к ним мужики из деревни. Уже знали, что пришли они в Улею строить амбары, и все расспрашивали об Емолине, об его хозяйстве, и никто не спросил, как они живут и почему пошли работать.

Беспалых обозлился и, когда один из расспрашивавших особенно липко отошел, - крикнул ему вслед:

- А работников и за людей не считаете, корчу вам в пузо!..

Кубдя свистнул и пошел за сеном и ветками для постелей. Соломиных принес валежнику и охапки сухих желтых лап хвои.

- Хвою-то куда, коловорот?

- Заместо свечки.

Плотники зажгли костер и поставили чайник. В это время мимо костра пробежала, тонко кудахтая, крупная белая курица. Горбулин вдруг бросился ее ловить...

Гуще спускалась мгла. В речке плескалась рыба, по мосту кто-то ходил скрипели доски. В деревне - молчание: спали. Кусты словно шевелились, перешептывались, собирались бежать. Пахло смолистым дымом, глиной от берега.

Горбулин, похожий в сумерках на куст перекати-поле, бесшумно догонял курицу. Слышно было его тяжелое дыхание, хлопанье крыльев, испуганное кудахтанье.

Вышел из ворот учитель. У костра он остановился и поздоровался. Фамилия у него была Кобелев-Малишевский. У него все было плоское - и лицо, и грудь, и ровные брюки на выпуск, и голос у него был ровный, как-то неуловимый для уха.

- Кто это там? - спросил он, указывая рукой на бегавшего Горбулина.

Кубдя бросил охапку хвои в костер. Пламя затрещало и осветило площадь.

- Егорка. Наш, - нехотя ответил Кубдя. - А тебе што?

- Курицу-то он мою ловит.

Кубдя ударил слегка колом по костру. Золотым столбом взвились искры в небо.

- Твою, говоришь? Плохая курица. Видишь, как долго на насесть не садится.

Подошел Горбулин с курицей под мышкой. Оба они тяжело дышали.

- Дай-ка топор, - обратился он к Кубде.

Учитель положил руки в карманы и омрачившимся голосом сказал:

- Курица-то моя.

- Ага? - устало дыша, проговорил Горбулин. - А мы вот ей сейчас, по-колчаковски, башку долой.

Учитель хотел ругаться, но вспомнил, что в школе сидеть одному, без света и без дела, скучно. В кухне пахнет опарой, в горнице геранью; на кровати кряхтит мать, часто вставая пить квас. Ей только сорок лет, а она считает себя старухой. Кобелев-Малишевский скосил глаза на Соломиных и промолчал.

Соломиных, поймав его взгляд, сказал:

- Садись, гостем будешь. Счас мы ее варить будем.

Беспалых, видя, что хозяин курицы не ругается, схватил ведро и с грохотом побежал по-воду. Черпая воду и чувствуя, как вода, словно живая, охватывает его ведро и тащит, он в избытке радости закричал:

- Ребята! Теплынь-то какая, айда купаться!

- Тащи скорей! Не брякай, - зазвучало у костра.

Кобелев-Малишевский снял пальто и постелил его под себя.

- Работать идете? - спросил он.