Иначе — смерть! - Булгакова Инна - Страница 20

Дрожь затихла, зато зазвенели слезы; страж сжалился.

— Ну-ка, пошли.

Привел он ее в станционный домик, в какую-то казенную комнату с телефоном. Катя по записной книжке набрала номер Мирона, насчитала пять длинных гудков; номер Агнии — пять длинных гудков; номер Алексея — старушечий голос (должно быть, хозяйка): «На работе Алеша, на работе, сегодня не будет. Что передать?» — «Ничего».

— Гуляет, значит, — констатировал страж столь простодушно, что Катя окончательно пришла в себя и позвонила Вадиму.

— Алло! — тотчас откликнулся женский голос.

— Здравствуй, Елена, Вадима можно?

Жена Вадима даже не поздоровалась… я, очевидно, не во время!

— Катя, ты? Что случилось?

— Ты занят?

— Это неважно. Где ты?

— Я в Герасимове. Но уже уезжаю, — Катя твердо решила Вадима с места не срывать, просто услышать его голос и успокоиться.

— Кажется, ты мне обещала…

— Да все в порядке. Что там у тебя играет?

— А, проигрыватель. Узнала? Соната фа-мажор.

— Меня сегодня преследует Моцарт.

— Ты что-то скрываешь, сестренка!

— Завтра позвоню.

Катя положила трубку, пробормотала: «Спасибо вам большое» — и пошла на выход; милиционер за нею, что-то говоря. Прислушалась.

— …вот так вот гулял — и она его отравила. В один момент — цианистым калием, — чтоб не мучился.

— Кто? — воскликнула Катя.

— Жена — кто ж еще? Тут, в Герасимове. И заметьте: сумела вывернуться.

— Вы этим «делом» занимались?

— Нет, я к линейной милиции отношусь, к железнодорожной то есть. Но в курсе.

— Я вижу, вы добрый человек, — сказала Катя, страж засмеялся. — Правда. Мне надо дачу запереть. Но я боюсь: вдруг там муж… так мне показалось…

— Буйный, что ли?

— Когда напьется. Тут недалеко… Аптечная улица.

— Ладно, пойдемте. А вы про тот случай разве не слыхали?

— Слыхала. Про самоубийство.

— Так для всех проще, — заметил страж сдержанно, и она так же сдержанно возразила:

— Бывает простота хуже воровства.

И они почему-то замолчали. В молчании завернули за угол, миновали табличку под фонарем…

— Вот этот дом?

— Этот, — прошептала Катя, опять впадая в дрожь: окно не светилось!

— Не бойтесь, справлюсь, — страж нашарил щеколду. — Не привыкать.

Калитка закрыта на щеколду!

Прошли ко входу в дом: дверь заперта!

— Изнутри закрылся, что ли?

— Надо проверить, — прошептала она, доставая из кармана плаща ключ.

— Говорю: не бойтесь.

Дом был пуст. Катя включила настольную лампу и в бледно-голубом свете увидела бутылку «Наполеона» на круглом столике и стакан с темно-золотистой жидкостью — наклонилась, понюхала, с ужасом ожидая знакомый… нет, благовонным миндалем не пахнет! Потом бессильно присела на кровать, только сейчас осознав, с каким противником она имеет дело. Поражала таинственность его поступков и беспредельная наглость.

Милиционер стоял напротив и внимательно смотрел на нее. Вдруг спросил:

— А не в этом ли доме произошло отравление?

Катя кивнула.

Он круто развернулся и исчез за занавесками. Оставил ее одну! Откуда только взялись силы — через секунды (погасив свет, захлопнув дверь) она шагала почти вплотную за стражем порядка по узкому тротуарчику.

— Вам лечиться надо, — бросил он глухо.

— Я не жена, что вы!

— Вы — вдова!

Возникло сюрреалистическое ощущение: они бредут во сне по знакомой улице — Аптечная — блеснуло черным под фонарем и откликнулось божественными звуками «Маленькой ночной серенады».

А ночью зазвонил телефон. Сквозь сильные трески и по мехи прорвалось только четыре слова: «Не ездить на дачу!» — «Кто это? — закричала Катя. — Кто?» Треск усилился, но кажется, она узнала голос.

Катя прождала почти два часа в молчаливой группе людей, преимущественно женщин, на просторной террасе с разноцветными стеклами, которые омывал печальный дождь. И вдруг блеснул закатный луч, воздух вспыхнул, словно озарился радугой — и наступила ее очередь. Тяжелая стальная дверь слегка приоткрылась, курчавый, как негр, старик в черном сделал приглашающий жест — и она прошла за ним по полутемной в чаду лампад анфиладе комнат в своего рода молельню — иконы, свечи, розы, — где за столом в углу восседала седая, смуглая баба-яга с пронзительными траурными глазами. Обстановка впечатляла.

— Когда родилась? — бросила старуха.

— Второго апреля тысяча…

— Год не нужен. Светила сегодня для тебя благоприятные, нужно позолотить.

Катя выложила приготовленную купюру на стол, покрытый парчовой скатертью с кистями.

— Садись. Имя.

— Екатерина. Я пришла по поводу…

— Помолчи. Я знаю, зачем ты пришла. Дай левую руку.

Катя повиновалась, баба-яга склонилась над ее ладонью.

— Ты испорчена, — заявила глухо.

— Как это? — Катя вспыхнула.

— Порча. Сильный бес играет… — Хиромантка на миг прикрыла черные очи. — Левой рукой играет. Одно тебе скажу: бойся любви, она для тебя смерть. Правда, есть у тебя верный человек, ждет тебя, ему верь. Высокий, сильный, красивый, обеспеченный. Сейчас бедствует, но будет обеспеченный.

— Но он мне как брат.

— Не брат он тебе, между вами любовь. Но покуда беса не изгонишь, счастья не жди, потому что ты испорчена.

— А как изгнать?

— Очень трудно. Большие деньги нужны. Достанешь — приходи. Больше ничего не буду говорить.

— Я только хотела… — Катя достала из кармана плаща фотографию. — Посмотрите…

— Поздно.

— Я не про себя!

— Про себя. Поздно.

— Вы все знаете! — взмолилась Катя. — Скажите только…

— Симеон! — негромко позвала хиромантка, по ковру неслышно подкрался курчавый старик. — Выпроводи ее.

Катя поднялась и произнесла с силой:

— Если вы мне не скажете, к вам придет следователь.

— Меня никто не запугает, — старуха улыбнулась, блеснуло золото зубов. — А она слишком поздно пришла, я предупреждала.

— Когда?

— В день убийства.

— То есть двенадцатого апреля?

Старик подхватил Катю мощной рукой и поволок по комнатам, а старуха прокаркала вслед:

— Всех вон! Больше сегодня принимать не буду.

Вадим действительно ждал ее в машине, сильный, красивый, обеспеченный, но сейчас «бедствует», да. И верный — как брат. И некий бес, поигрывая левой рукой, мешает им полюбить друг друга по-другому. Катя нервно рассмеялась и проскользнула на переднее сиденье.

— Ну что? — нетерпеливо спросил он, включая зажигание. — Она была у нее?

— Была. В день убийства.

— Двенадцатого апреля… А что тебя развеселило?

— Около меня играет бес.

Машина рванула с места в карьер, Вадим проворчал:

— Ничего смешного. Я то же чувствую.

— Ты веришь в порчу?

— А ты почитай «Молот ведьм».

— Нет, серьезно.

— Я серьезно. Вот тебе прелестная средневековая история на эту тему. Фрейд объяснил бы это болезненной фиксацией чувств на одном человеке…

— Да ну его! Что за история?

— Двое молодых людей, по некоторым обстоятельствам не могли пожениться и принадлежали друг другу тайно. Любовь и полная гармония царили между ними, но вот он почти случайно дважды убедился, что не может овладеть никакой другой женщиной, и почуял неладное.

— Зачем убеждаться, если он был любим и счастлив?

— Здоровый мужской эгоизм. Свои сомнения он высказал на исповеди, и когда дело дошло до святой инквизиции, она быстро разобралась: возлюбленная, с помощью старой ведьмы, навела на юношу порчу.

— А дальше?

— Девушку сожгли. Это самый волнующий момент, когда он стоял в толпе возле высокого костра, а она кричала из пламени…

— Перестань, неприятно. Куда мы едем?

— Ты же предлагала в Герасимово? Надо забрать коньячок.

Катя кивнула, он притормозил и включил свет, сверяя маршрут по карте Подмосковья: по Каширскому шоссе, сворачивать у леса. И они покатили через всю Москву, вечернюю, по-воскресному безлюдную. И хотя был с ней человек верный и сильный, Катю не оставлял страх.