Дама и её четыре мужа (СИ) - Трашина Галина - Страница 1

Я дама — от производного «Дамы и господа!». Дама в расцвете мудрости, а кажется, совсем недавно гордилась силой очаровательной и беспечной молодости. Впрочем, я обворожительна и сейчас, это подтверждает наличие при мне четырех мужчин. Да и статус жениха любого из них в далёком прошлом. Теперь мы называем друг друга родственниками по духу, живя под вывеской «Общежитие взаимопонимания».

Стоит солнышку устать и отправиться на покой, мы собираемся на кухне. Я смотрю на мужчин, проживших бок о бок со мной целую жизнь, и невольно появляется вопрос: неужели Господь соединил нас на изумление людям и себе на забаву?

Сегодня суббота, тот редкий день, когда мне удаётся насладиться одиночеством. Пригревает апрельское солнышко. Кутаясь в шаль, сижу на балконе в кресле-качалке, держа блокнот и ручку. В голове давно созрело желание поведать историю нашей квартиры, чья участь поделилась на судьбы пяти семей, обитавших в ней.

* * *

Беззаботной детворой мы играли в небольшом дворике и проспали под одной крышей, семьдесят с хвостиком годочков, включая городской роддом под номером два, где рождались один за другим. Мы открывали двери общей школы, прокладывали лыжню на ближнем пустыре и резали остриём конька знаменитый лёд, залитый дворником по кличке Оторванное Ухо, и по праздникам отплясывали с взрослыми под патефон.

Будучи подростками, назначали свидания под аркой, соединяющей два Г— образных дома в одно целое. Тусклый свет лампочки, освещавшей арку, нарушал таинственность, и её частенько разбивали. Зимой толпились по вечерам в подъезде, и наши мамы всегда знали, где нас найти. Мы терлись в сутолоке коммунальной кухни и шумно спорили по утрам под дверями ванной комнаты.

С последним мужем Мишей выросли на молоке одной матери: не падкая на еду, я предпочитала больше спать, в отличие от мальчишки, родившегося на неделю позже и закрывающего рот исключительно под грудью своей или моей мамы. Нас так и прозвали молочными близнятами. Я научилась раньше разговаривать, он — ходить.

Мама рассказывала, как я злилась, если он вбегал бесцеремонно в комнату, забирался к ней на колени и прикладывался к её соску. Кто знает, что будоражило мою кровь — ревность или жадность... Так как мы были одного возраста, то проводили много времени вместе. Меланхоличный и болезненный Миша не вступал со мной в споры, любил причёсывать мою единственную куклу с длинными волосами и закрывающимися глазами. Он мужественно сносил наказания за двоих, ибо я всегда ловко изворачивалась.

Когда отец принёс белый кулёк, перевязанный розовой лентой, из которого виднелась моя красная мордашка, первым подбежал самый старший из ребят Паша и деловито нахмурился.

— Ну вот, братец, тебе и жена! — пошутил отец.

Паша, присмотревшись ко мне, пояснил:

— Ну... если она не транжира, как Фрося, то возьму за себя, — затем, почесав за ухом добавил: — сами понимаете, ещё мать кормить.

Вот так легко высказалась судьба устами ребенка. На что все дружно рассмеялись, признавая, он прав: у семнадцатилетней Фроси, старшей сестры Лёвы, (о нём — чуть позже) ничего не удерживалось в руках, вот Паша и составил о ней своё мнение.

Паша осчастливил свет на пять лет раньше меня, в седую стужу января. И как бы вобрал в себя флюиды той, заснеженной ночи. Он рос выносливым и рассудительным, тянулся к теплу и размеренности, всё-то у него получалось к месту и ко времени. Прасковья Сергеевна поздно вышла замуж и с трепетом ждала ребёнка. И только Паша запросился на свет божий, как в квартиру вместо скорой помощи ввалились люди в кожанках. Отца Паши — мужа Прасковьи Сергеевны арестовали в момент начала у неё схваток. Понимая, что может больше не увидеть мужа, она зажала рот похолодевшими от испуга руками, упала на пол и разродилась мальчиком. Всего несколько секунд видел отец сына, но и этого хватило для счастья. В памяти соседей он так и остался с сияющими радостью глазами.

Подавленную горем роженицу поддерживали соседки, подкармливали и присматривали за малышом. Паша, будто понимая происходящее, смирно посапывал, ел, что предлагали, и совсем не болел, даже когда мы в лёжку переносили детские инфекции. Он служил надёжной опорой нашим мамам в роли няньки. Светло-русые волосы, похожие на седину, внушали взрослую надёжность, и мы беспрекословно подчинялись ему. Вот только Пашино трудолюбие и экономность постоянно навязывались нам в пример, это жутко раздражало, и мы плели против него заговоры.

Теперь о Лёве... Он шёл по возрасту вторым и любил закатывать истерики по любому поводу. Требовательный тон мальца бесил жильцов не только нашей квартиры.

— Ох, дюжего характеру подарила ты, Ляксандра, внучка нам с дедом, коли не маршал, то генерал точно из няго выйдет. Как пить дать, выйдет, — приговаривала Лёвина бабушка.

Она трепала каштановые кудри внука и баловала пучком крупных маковых головок. Высохшие зёрнышки выбивали ритмичное и громкое потрескивание, подобно детской погремушке. Будучи взрослыми, мы не раз вспоминали вкус того мака. Бабушкины предсказания оправдались. Лёвины капризы переросли в волевые качества воина.

Впоследствии Лёва утверждал, что состоялся в жизни, благодаря героической смерти отца, командира разведроты, расстрелянного немцами в середине войны, за передачу важных сведений, повлиявших на исход важного сражения. Левины друзья просверливали завистью золотую звёздочку, посмертную награду отца, которую Лёва, в секрете от сестры и матери, цеплял на вельветовую кофту и гордо расхаживал по комнате. Я, восьмилетняя девчонка, дразнила его хвастуном. Ребята громко смеялись. Он яростно доказывал, что сумеет заслужить такую звезду всем назло.

* * *

О, быстрокрылое время, кажется, одним взмахом перекинуло из беззаботного детства во взрослую и запутанную жизнь. Вот мы с Пашей и соседями отмечаем вторую годовщину нашей свадьбы, добавив заодно обмывание моего диплома. В самый разгар веселья буквально окаменели от неожиданного появления в дверном проёме красавца Лёвы. Он игриво щурил глаза и ждал, когда публика воспрянет возгласами.

— Сынку, ты ль? — всплеснула руками тётя Шура. — Уж не надеялась свидеться.

— Батюшки! Ну, вылитый батя, — высказалась моя матушка.

—Точь в точь, Маша! — поддержал тётя Анфиса.

— Жаль, не дожили мужички наши, то обязательно тобой гордились, Левушка, — заявила Серафима Петровна.

Лёва распахнул шинель и, изумление повторилось. Сверкающая на груди Звезда Героя перехватила дух у присутствующих. Тётя Шура со слезами бросилась сыну на шею. Мне же захотелось залезть в ящик её комода, проверить, не балуется ли Лёва шуткой из детства?

Слезы наших матерей и поздравления ребят слились в единый звуковой поток. Я кусала воротник красной шёлковой кофточки, не понимая, почему земля уходит из-под ног: жутко хотелось, чтобы он глядел только на меня.

— Милый, милый Лёвушка, — шептали мои губы, а сердце заходилось от необъяснимого трепета.

Будто услышав мои мысли, он остановил взгляд на мне. Пронизывающий блеск карих глаз пробрался под кожу. Мурашки пробежали по всему телу. Кровь словно закипела: бросило в жар. Я пялилась на Лёву, не в силах даже моргнуть, чувствуя удивление присутствующих. Ситуацию разрядила тётя Шура, она схватила стул и подала сыну.

— Давно бы так, — усмехнулся он, присаживаясь к столу, — кстати, пир по какому поводу?

— Так Натуля диплом инженера получила, — пояснила тётя Шура.