Невыразимый эфир (СИ) - Альбан Ориак - Страница 17

— Погода портится, — сказал он девушке. — Нам надо найти укрытие. И поскорее.

— Цирковой фургон не слишком далеко от нас, — предложила девушка.

— Забудь о нем. Я туда не вернусь. Надо двигаться вперед и положиться на интуицию Ганнибала. Надеюсь, он знает, куда идет.

— Вы чересчур любите лотерею, — сказала она. — Это рискованно.

— У нас больше нет выбора. Вперед.

Слон почуял, что воздух пропитывается влагой. Он зашагал быстрее, ударяя в землю мощными ногами. Толстокожий Ганнибал обогнул холм, миновал дубовую рощицу, оставил позади огромную расколотую скалу. Казалось, дорога ему знакома. Паромщик понял, что слон целенаправленно идет туда, где, как он знает, можно спрятаться от грозы. Надо предоставить ему свободу, хотя бы на короткое время. Если паромщик полностью доверился их гиду, то девушка без восторга отнеслась к этой идее и хранила молчание. Издалека донесся раскатистый звук, как страшный рев воплощенной ярости; вся природа словно бы содрогнулась перед божеством, обезумевшем от гнева. Гроза с минуты на минуту могла обрушиться на одиноких путников.

Обогнув очередной холм, они заметили полуразрушенную ферму: высокие силосные башни, домик с мансардой. На запустелом участке еще сохранились огород, выгребная яма и теплица, покрытая пластиковой пленкой, с деревянными рамами, изъеденными временем. Окна были разбиты, а на крыше не доставало черепицы. Слегка приоткрытая входная дверь походила на рот спящей старухи.

— Браво, Ганнибал! Браво, мой друг! — Воскликнул паромщик. — Браво!

— Откуда он знал?

— Ганнибал живет в этих местах не один десяток лет. Он знает, где спрятаться, когда грохочет гром. Говорят, у слонов фантастическая память. Посмотри-ка туда! Вон какой-то амбар. Там мы и переждем, пока гроза не стихнет. А после двинемся дальше.

— Это чей-то дом. Возможно, здесь живут, — предположила девушка.

— Здесь больше никто не живет. Кроме смерти, которая рыщет вокруг. Это место давным-давно заброшено. Думаешь, нас кто-нибудь ждет там? Не беспокойся, никого мы не потревожим. Ну, а в противном случае, почему бы им не пригласить нас?

На деревья упали первые капли дождя. Деревянный амбар, пронизанный множеством щелей, наполнился грохотом, словно сотни невидимых рук вдруг захлопали в ладоши. Пол постройки, бывшей некогда уютным маленьким хлевом, устилала желтая солома. На толстых открытых балках мирно восседали десятки птиц. Они спрятали головы глубоко под крыльями и сыто ворковали. Великолепная густая паутина завесила углы стен из граненых камней и волнисто колыхалась под крепчающим напором ветра. Девушка передернулась, представив мохнатые лапки пауков, их многочисленные выпуклые глаза. Строение было крепким и возможно столь же древним, как и сам город. День стремительно угасал, наливаясь такой свинцовой серостью, что, казалось, небо придавило бетонным сводом. Неистовый ветер пробегал по шатким доскам обветшалой кровли. Однако Ганнибала это ничуть не тревожило. Своим гибким хоботом он захватывал и глотал пучки золотистой соломы, остатки старой подстилки, что лежала в углу сарая. В какой-то миг девушка подумала, что если этот здоровяк не остановится, им не на чем будет спать. А паромщика угнетала другая мысль: место выглядело совершенно заброшенным, словно время здесь остановило свой бег, и сам воздух казался затхлым, как в склепе.

— Наведаемся в дом неподалеку, — скомандовал он.

— Не думаю, что это хорошая идея. К людям в дом не входят без приглашения. Это место требует уважения — здесь все так живо напоминает о его прежних обитателях, — возразила девушка. — Я предпочитаю остаться тут, со слоном.

— Не глупи. Этот дом заброшен уже много лет. Здесь давно никто не живет. Ты забываешь, что мы почти в самом центре зоны. Жить здесь было бы безумием. Нам надо найти какую-никакую кровать, чтобы ты могла отдохнуть. Ты бы видела свое лицо и особенно мешки у себя под глазами. Да и Ганнибал нуждается в отдыхе. За сегодня мы прошли не меньше двадцати километров. Через несколько часов настанет ночь, а при такой погоде мы не сможем двигаться дальше. Ты же видишь — гроза. Нет, в самом деле, отдохнем немного. Это лучшее, что мы можем сейчас сделать.

— Ну, хорошо. Идемте, но будем осмотрительны.

— Ты говоришь, как настоящий паромщик. Неужели мне стоит опасаться конкуренции? Я уже боюсь. Если так, у меня деловое предложение: давай работать вместе, — пошутил он, желая ее подбодрить.

За то короткое время, что путешественники шли к дому, они вымокли до нитки. Стоило им войти в прихожую, как печальный дух ушедшего времени пронзил их до глубины души. Не то, чтобы в обстановке дома так уж очевидно читались следы былого счастья, но здесь с бесконечной ясностью чувствовалась привычка к заведенному порядку вещей, тепло человеческих отношений. В этих комнатах когда-то жили, и жили неплохо.

Паромщик и девушка машинально вытерли свои забрызганные грязью сапоги о простенький половичок. Маленький стол в кухне покрылся тонкой пылью, словно здесь только что пекарничали. Светлая фаянсовая раковина была до отказа набита тарелками и кастрюлями, приготовленными для мытья. Над этой горой посуды нависал железный кран, вделанный в стену, из него неуловимо для глаза срывались капли, и эти короткие размеренные звуки усиливали впечатление оцепенелости. Паромщик попробовал пустить воду — сначала с пронзительным скрипом появилась желтоватая струйка, затем хлынул чистый пенистый поток. На окне стоял горшок с увядшим цветком; когда-то это растение служило украшением, а нынче поникло, так что его стебель свисал вдоль стенки кашпо. С массивного деревянного буфета глядела старая черно-белая фотография, волнистая и слегка покоробившаяся от времени и сырости: отец, мать и маленькая дочка. Они все вместе позировали на фоне еще нового дома. На их лицах сияли широкие улыбки — как бабочки счастья, пойманные в ловушку кадра.

В гостиной паромщик уселся в глубокое кресло, обитое плотной тканью. Девушка подошла к низкому диванчику и потрогала рукой пышные подушки; было заметно, что их не раз чинили. Паромщик положил ноги на маленький табурет и испустил вздох облегчения. Он снял куртку, скинул сумку и бросил все это возле своего кресла. С тех пор, как они отправились в путь, им еще не доводилось наслаждаться подобным комфортом. В лучах угасающего дня кружились легкие пылинки. По крыше дома стучал дождь, и гром грохотал все ближе.

На каминной полке лежали скрипка без струн и сломанный смычок; паромщик бегло осмотрел их и отложил в сторону. Там же он нашел школьную тетрадку, а на ней — набор цветных карандашей и фломастеров, аккуратно уложенных в картонную коробку, всю разрисованную. Очаг, обложенный закопченными камнями, был довольно глубоким. Рядом с ним из большого железного ведра торчало несколько поленьев. Паромщик взял их и при помощи промасленных лоскутов ткани, что остались у него после исследования бункера, разжег огонь. Яркие языки пламени отчаянно взвились вверх. Закрытое помещение быстро наполнил приятный запах горящего дерева. Огонь вытеснил почти сгустившиеся сумерки. Вся комната будто озарилась. Девушка заметила лестницу, ведущую наверх; но когда паромщик, сверх меры заинтригованный, собрался осмотреть второй этаж, она сжала его руку и попросила остаться внизу. Дело было не в страхе: ей просто не хотелось своей бестактностью проявить неуважение к тем, кто когда-то жил в этих крепких стенах. Паромщик с важностью согласился. В глубине души девушка чувствовала странное стеснение — или упрек, словно она вторгается на чужую территорию, а здесь, в дебрях зоны, это превращалось чуть ли не в кощунство.

В гостиной, в приземистом шкафу, паромщик нашел небольшую бутылку какого-то алкогольного напитка на основе злаков. Жидкость обожгла горло и язык, но эта боль была приятной. Девушка пить отказалась. Как обычно в эти три дня, они поели фруктов; кроме того, на кухне они нашли немного старого риса и сварили его в чугунке на огне. Закончив трапезу, паромщик закурил одну из своих последних сигарет. Девушка осуждающе посмотрела на него.