Якудза - Силлов Дмитрий Олегович "sillov" - Страница 18

«Хоть и деревня, а мужик дельный», — подумал Витек и стал дожидаться обещанного ужина.

Время тянулось медленно, словно резиновое, и когда в металлическое окошко «кормушки» въехали две алюминиевые плошки с до боли знакомой по армии кашей «дробь шестнадцать», спать уже хотелось неимоверно.

— Так вот зачем они дырку в двери пропилили, — сказал Витек, позевывая.

— Ага, за этим. У нас она так и называется — кормушкой, — синхронно разевая пасть, отозвался Афанасий. Видимо, ему тоже порядком надоело сидеть на одном месте и учить салагу премудростям тюремной жизни.

Запихнув в себя кашу и залив это дело стаканом подкрашенной воды, гордо именуемым чаем, Витек почти мгновенно вырубился. «Только бы не проспать, — мелькнула последняя мысль. — В четыре подъем. Максимум в пять. Только бы…»

— С вещами на выход, — сказала физиономия, захлопнула дверцу кормушки и принялась отпирать дверь.

«Это вот это „вглухую конченый лох“?! Ну, спасибо, Афоня, насоветовал, разбудил, — горько думал Витек, идя вдоль коридора. — Такого „лоха“ вырубать, пожалуй, ноги отвалятся. Вместе с руками и головой в придачу… Будешь как эта… как ее… Ника Самофакийская?.. Ну и черт с вами со всеми. Не отсюда, так с тюрьмы или с зоны дерну. Отовсюду люди бегут. Мы еще посмотрим, кто кого. А на будущее таким Афанасиям с их советами буду прям в грызло бить, чтоб голова не шаталась».

У знакомой фанерной двери с облезлой ручкой его аккуратно тормознули и легко поставили лицом к стене — Витек не успел и «ох» сказать.

«Надо ж, как мешок с дерьмом валяет. Туда-сюда. Ну, кабан! А чего ж он наручники-то не одел? — запоздало удивился Витек. — Хотя, на фига ему наручники. Поди сбеги от такого. Блин, качаться что ли начать? Вон в фильмах американских все зеки там только и делают, что железо тягают. Интересно, как у нас на зонах с этим? Похоже, скоро узнаю… А Афоня все-таки сука…»

У двери «кабан» повторил вчерашние манипуляции Мартынюка, только гораздо более солидно — мощно, плавно и без суеты. Открыл дверь, просунул голову.

— Товарищ капитан, арестованного доставил.

— Заводи.

Его завели — ладонью словно железным поршнем между лопаток надавили. Не обидно, но и так, чтоб задержанный заодно понял, проникся и не рыпался. Хотя Витек проникся уже давно и рыпаться даже и не думал.

Он перешагнул порог.

И снова дежавю.

Десять квадратных метров, два стула, стол, шкаф и следователь. Хотя нет. Дежавю — это когда картина или событие повторяются один в один. На этот раз капитан сидел за столом лицом к вошедшему, и на этом самом непроницаемом лице проступили какие-то человеческие эмоции. Пожалуй, можно было сказать, что каменный гость в милицейской форме выглядит слегка удивленным.

И еще. На этот раз листок, лежащий на столе перед следователем, был заполнен машинописным текстом и украшен синими гербовыми печатями.

Следователь оторвался от листка и поднял глаза на Витька. С минуту он внимательно рассматривал его, словно видел впервые, потом перевернул листок и ткнул в него авторучкой.

— Распишись здесь и здесь.

Витек расписался не читая.

«Какая разница, что он там нацарапал. Сейчас тот кабан сцапает за цугундер — и чеши-ка ты, Витя, в тундру. Но ничего…»

— А теперь можешь идти.

— В тундру? — спросил Витек.

— А куда хочешь, туда и иди, — сказал следователь. — Можно и в тундру. А лучше — домой.

На Витька напал ступор. Теперь он не отрываясь смотрел на следователя. Хотелось спросить: «Как так домой?» — но почему-то не спрашивалось. Ступор, он и есть ступор.

— Да что я тебе, красна девица, — рассердился Макаренко. — Чего уставился? Сказано, домой иди.

— К-как домой?

— Ногами. Вообще-то перед тем, как подписывать документы, их читать рекомендуется. Ты только что расписался под постановлением о твоем освобождении. Сегодня утром генеральный прокурор лично звонил. Приказано тебя освободить за отсутствием состава преступления. Прикинь, а? За отсутствием состава! При том, что тебя с поличным взяли у машины с килограммом травы у ног и кучей теплых трупов рядышком. Ну, трава твоя-не твоя может и под вопросом, но трупы-то точно твои! Нет, ну убей меня Бог, ничего не понимаю. Что у вас тут на периферии делается? Неужели на свете хоть здесь справедливость появилась? Как думаешь, Витек?

А вот думать сейчас для Витька было проблематично. Ну не было мыслей в голове — хоть убей. Одна вертелась — так себе мыслишка, сейчас уже неважная совсем. Но все ж вертелась, проклятая. И так как других мыслей не было, Витек ее и озвучил.

— Гражданин следователь.

Следователь хмыкнул, дернув уголком рта.

— А?

— А Афанасий где?

Макаренко вздохнул.

— Какой тебе «Афанасий»? Нашел благотворителя. Может тебе еще «Блек лейбл» подать прикажешь? Выйдешь наружу — пивной ларек за углом налево.

— Да не. Я не про пиво. Мужик со мной в камере сидел, Афанасий. А сегодня утром пропал. Его тоже освободили или как?

Макаренко нахмурился.

— С тобой? В камере? Мужик? Что за бред. В ИВСе навалом свободных камер, но даже когда свободных нет, для таких, как ты, они сразу находятся. Тех, кто проходит по сто пятой статье, а уж тем более по второй ее части, положено в строгой изоляции держать. Поэтому что-то ты, парень, попутал.

— За идиота держите, да? — обиделся Витек. Его немного отпустило после неожиданного шока, но и радости особой почему-то не было. Как и новых мыслей, кстати. — Ну, тогда я пойду, пожалуй?

— Ну, иди, пожалуй. Личные вещи получишь у дежурного. Только уж не обессудь, но наркоту мы изъяли, — сказал следователь, собирая в кучу складки на лбу. Похоже, у него мыслей было побольше, чем у Витька, и сейчас ему было явно не до него.

Витек вышел за дверь. Конвоир отпер замок на решетке, перегораживающей коридор, дежурный вернул сумку, и Витек, окинув на прощание взглядом мрачные стены ИВСа, шагнул навстречу свободе…

Макаренко посидел немного за столом, подумал, по-гипнотизировал постановление, подписанное Витьком, потом поднял голову и зычно позвал:

— Кузнецов!

— А? — почти немедленно всунул голову в дверной проем шкафообразный Кузнецов.

— Ты не в курсе, что за кекс сидел вместе с этим парнем? И сидел ли вообще?

— Это с тем, который только что откинулся? Да никто не сидел.

— Точно?

— Обижаете, товарищ капитан. Я только что журнал заполнял.

— Так. Ты сегодня с Мартынюком сменился?

— Ага.

— А когда он снова заступает?

Кузнецов удивленно вскинул мохнатые брови.

— Теперь уж никогда. А зачем он вам?

Макаренко нахмурился.

— То есть «никогда»?

— Так он уволился сегодня утром. По собственному.

— Как уволился?

Кузнецов пожал громадными плечами.

— Ну, как люди увольняются? Написал заявление — и ходу. Поди проживи на нашу зарплату. Может, чего лучше нашел.

— И так вот прям сразу отпустили?

— Ну. Да он тут всех достал, вот начальник сразу заявление и подписал.

— Понятно.

Макаренко задумчиво хрустнул пальцами. Вместе с пальцами хрустнула авторучка. Макаренко раздраженно бросил на стол треснувшую посередине многострадальную писалку, так что она завертелась юлой, свалилась на пол и укатилась в угол.

— Свободен, Кузнецов.

Кузнецов закрыл дверь.

— Хотя, если честно, ни черта непонятно, — тихо про себя пробормотал Макаренко.

Витьку тоже было ни черта непонятно, но и понимать ему ничего не хотелось.

Когда-то давно кто-то сильно умный — то ли доармейский подвальный тренер по каратэ, то ли афганский волчара в армии (теперь уж и не вспомнишь, кто конкретно, да оно и надо ли?) — учили принимать жизнь такой, какая она есть, и не заморачиваться по поводу, почему что-то произошло или, наоборот, не произошло, хотя должно было бы. Кажется, это называлось дзен, и его придумали в лохматые годы какие-то монахи. У монахов были, бесспорно, светлые головы, потому что когда мыслей по поводу чего-либо случившегося (или не случившегося) нет вообще — оно гораздо легче.