Ночная радуга - Михайлова Евгения - Страница 2

Лифт остановился, я направилась к своей двери, достала ключ и собиралась сказать «спасибо, пока». Но Кирилл не дал мне оглянуться. Он прижал меня к двери, я почувствовала затылком его горячее дыхание: то ли слово, то ли стон. Быстро отпустил. А я… Как это случилось?.. Я посмотрела не на него, а на его руку рядом с моей рукой на двери, медленно взяла ее и поцеловала горячую, жесткую, шершавую ладонь.

Так мы попали в наш общий эпизод. И моей задачей было удержать его границы. Я хорошо чувствую ритм событий. И верила, что сумею поднять за очередным эпизодом свою стальную крепость из стекла.

Той ночью я с мучительной досадой сожалела все о том же. Почему меня не отрезвляет ни чужое слово, ни резкое прикосновение, ни такой настойчивый, бесстыдный, неутомимый взгляд. Почему пьянит даже запах горячего мужского пота, почему мне так хорошо в объятиях мужчины, о существовании которого с утра я и не знала. Ведь я так избирательна и брезглива…

Закрывая утром за Кириллом дверь, я была уверена: эпизод закончен. И Кирилл, отличный оператор, наверняка чувствует это так же хорошо, как и я. Нет ничего более жалкого, чем эпизод, растянутый на сериал. А он был хорош, этот наш маленький шедевр. Таким был мой гонорар в дурацком проекте Пастухова. Два совершенно непохожих человека вдруг узнали друг друга в толпе. Два недобрых, неконтактных, недоверчивых, одиноких человека… Мы растаяли в мгновенной, слепящей, сжигающей страсти. В ту ночь я была его единственной женщиной на свете, он был моим первым и последним возлюбленным. До утра. До вероятности разочарования, пресыщения и скуки. До несвободы.

Когда я осталась одна, прошлась по комнатам, проверила, плотно ли задернуты шторы. В гостиной подошла к большому портрету. Эта красавица с лицом, которое известно многим, – моя мама. Хорошая актриса, слишком красивая для того, чтобы считаться по-настоящему талантливой.

– Помнишь, мама, как ты говорила, когда мы поднимались на наш пятый этаж: «Раз – ступенька, два – ступенька…» А сегодня меня привела в рай всего одна ступенька. Так бывает, – тихо сказала я.

С мамой мне легче говорить так, глядя на портрет. В жизни мы не очень долго способны выносить друг друга. Слишком печальные события мы пережили вместе, слишком болезненные воспоминания пробуждает каждая наша встреча. И люди мы разные.

На вторую запись к Илье Пастухову я приехала сама, на такси. Не совсем добровольно: Пастухов проедал мне мозг несколько дней рассказами о том, как наш первый выпуск обрадовал спонсоров и понравился зрителям. «Я смотрел и плакал», – восторженно кричал он, вызывая у меня приступ отвращения. На новую передачу я согласилась, но категорически отказалась, чтобы Пастухов за мной заехал.

Вновь студия. Вновь толстая Ванда. И невозмутимый Кирилл, может, еще более мрачный, чем в первый раз. Я опустилась в кресло и мысленно спросила у себя: о чем Пастухов спросит сейчас? И ответила: о счастье.

– Вы могли бы сразу вспомнить мгновение счастья? – спросил Пастухов.

– Да. Мне нужно всего лишь впустить в память луч света. Он рассеет тьму несчастий. Он приведет туда, куда ты сама, как скупой рыцарь, заглядываешь редко. Там богатство…

Счастье, конечно, было. Как у всех, как у многих.

А момент вспомню один. Он завернут в трепет души, перевязан золотой нитью удачи. Этого могло не быть. Этого не должно было быть. Лучше бы этого не было. Но проходят годы, а этот момент в памяти по-прежнему самый яркий. Мгновение, когда душа разорвала оковы характера, а тело поднялось на бунт против разума. Против покоя и благополучия. Многое разлетелось в клочья. В том числе моя жизнь, и не только моя. Такова была цена. Но момент счастья того стоил.

У него были тонкие пальцы, как у скрипача, теплые, бархатные, карие глаза, ласковый баритон. Я пришла в свою первую редакцию. Он был недостижимо взрослым – на десять лет старше. Меня ждал дома муж, его – жена и сын. На мне было короткое платье из японского шелка, и я дрожала в жаркий день под тонким платьем и горячим бархатным взглядом. Нам обоим не повезло: мы были верными людьми по природе. Я – верная жена, он – верный муж. Но мы не могли сопротивляться этому. Тот момент мы разделили на несколько лет, на много дней и чужих квартир, ключи от которых нам оставляли под ковриками у двери.

Как же это было! Небо и пропасть менялись местами. Все прежнее расплавилось и потеряло очертания и смысл. Все лица словно растаяли в тумане, а себя я находила лишь с помощью его губ и рук. И только с ним я чувствовала себя живой. Я уходила много раз, меня тащила вина к тому, кому я обещала верность. А потом опять возвращалась в жаркий омут. Надо было не возвращаться в мгновение счастья никогда. Не было бы несчастья…

После записи я отказалась от дружеских посиделок с напитками и быстро вышла на улицу. Почему-то стало нечем дышать. Я отвыкла от людей. Я не привыкла к собственной искренности для чужого слуха. У меня не было ответа на вопрос: зачем я на это пошла. Не в навязчивости же Пастухова дело! Нет, дело может быть только во мне самой. Значит, пришло время проверить себя и на такую прочность. Выйти из добровольного заточения, появиться перед теми, от кого ушла с облегчением и удовольствием: от целого света посторонних и безразличных людей, – и уцелеть. И ничего не потерять. Открыть им душу, запертую даже для близких, и не почувствовать себя жалкой и обделенной. И ничего не предать, просто пробежаться по лепесткам траурных роз, которые никогда не завянут. Ничего не скрыть, но сохранить свои тайны.

Кирилл догнал меня во дворе, мы молча пошли к его машине. Он спросил, когда мы уже подъехали к моему дому:

– Тот, которому ты положила цветы в гроб, и тот, у которого были тонкие пальцы, – это разные люди?

– Это один человек, – ответила я. – Это мой муж.

У двери квартиры я достала ключ, посмотрела на Кирилла.

– Та ночь была хорошим эпизодом. Он закончился.

– Да, – согласился он. – Эпизод закончился. Но нужен дубль, поверь мне.

Мы не полетели в этот дубль, как тогда. Мы задержались на пороге пожара, чтобы рассмотреть друг друга, обменяться хотя бы парой обыденных фраз. Странный был вечер. Незнакомые любовники пытались на ощупь найти друг в друге близких людей. Оказывается, Кирилл любит омлет с малосольными огурцами. А я выпила только бокал красного вина, сняла туфли и чулки, как будто была, как всегда, одна в своей башне. Затем расстегнула блузку и выпуталась из узла длинной юбки.

– Ты похожа на птичку, которая стряхивает с себя дождь, – проговорил Кирилл. – Когда-то я мечтал снять свой собственный фильм. Без сюжета и слов, просто охота за движением, жестом и взглядом одной женщины. Какой-то абстрактной женщины, которую никогда не видел, которую даже не представлял себе в деталях. Удивительно: эти детали, которых даже не было в том замысле, я вижу сейчас, в тебе.

– Что тебя связывает с Пастуховым? – поинтересовалась я.

– Деньги. Он платит мне неплохие деньги за ту муру, которая приходит в его голову. Иногда получается вытянуть из этого что-то стоящее. Таких подарков, как с тобой, еще не было.

– Что он за человек? Графоман, чайник или такой неутомимый труженик, который активностью компенсирует бездарность?

– Если честно, меня его психология совсем не занимает, – ответил Кирилл. – Но богат он, как арабский шейх. В такой же степени скуп, но это уже другой вопрос. Такие деньги не зарабатывают. Ходят слухи о каком-то безумном наследстве. Я как-то снимал в одном его дворце. Сверкающая безвкусица и роскошь за пределами понимания. Так что он работает не только из-за заработка, хотя не упустит и копейку. Он, получается, работает из любви к искусству. Мне показалось, что ты вписалась в эту историю из любопытства, что ли. Мой совет: не отказывайся от съемок в его дворцах. Это другой проект, но, я уверен, Пастухов тебе предложит. Кто ты по профессии?

– Созерцатель. Иногда пишу, иногда играю, бывает, думаю, – улыбнулась я. – Сладкое слово «фриланс». Совпадает с моим главным принципом. Не зависеть ни от одного мужчины, ни от одного работодателя. Несколько договоров со студиями на сценарии, одно издательство и две редакции. И низкий старт, чтобы соскочить только по собственной инициативе. Есть проблемы: постоянно горящие и часто совпадающие сроки, реальная опасность быть кинутой по деньгам, – люди в деле редко страдают недугом порядочности. Но только так, по-моему, можно спасти свое достоинство и время. Да, я взглянула бы на дворцы Пастухова. Моя глупая затея стремительно меняет очертания.