Сохатёнок
(Повесть) - Никонов Василий Григорьевич - Страница 16

— Так и знал! — Синчук останавливается возле заездка. — Дважды предупреждал: не тронь Каменушку с Талой. Самые рыбные речки, самые подходящие для икромёта. Придётся снова штрафовать. Как говорится, горбатого могила исправит.

Он щёлкает фотоаппаратом: нужно доказательство браконьерства.

— Поймай немного для еды, остальных выпустим.

Максим поддевает сачком двух ленков, выбрасывает на берег. Володя раздевается, лезет в бурливую воду.

Крепкие колья не сразу поддаются его силе. Долго нужно расшатывать, пока не полезут из каменистого дна. Видно, не один Трухин загораживал реку, были помощники.

— Помоги! — отдувается Синчук. — Медведя бы сюда, и ему хватило б работёнки…

Немало пришлось им повозиться, выдёргивая по колышку.

Почуяв свободу, ленки стремительно бросаются в поток. Мелькают хвосты, головы, плавники, огнём вспыхивают чешуйки. Во всю силу бегут ленки из мест заключения, мощно работают хвостами. За ними кружатся берёзовые колья, вязки из прутьев, пена, что сгустилась в заездке. Обе речки, вздохнув, расслабясь, свободно разливаются по всему руслу.

Увлёкшись, они очищают реку до последнего колышка. Все рыбы могут гулять по обеим рекам, ходить в гости друг к другу.

После обеда Синчук с Максимом решают отдохнуть возле избушки, на крутом берегу. Сидят на бугре, посматривают на долины обеих рек. По ним могут пройти Петя и лосёнок. А могут и не пройти. Всё зависит от случая.

— Залезу на лиственницу, посмотрю. — Максим поглядывает на самую высокую. — Дайте мне бинокль.

Добравшись до верхушки, Максим садится на крепкий сук, наводит бинокль то на одну долину, то на другую. Вот теперь хорошо: самые далёкие кряжи кажутся рядом.

Горы, горы, горы… Лесные, снежные, каменистые. Поднебесные зелёные купола, плоские, острые, обрывистые. Сотни гигантских пил с огромными зубьями. Они смотрят в небо и пилят его. А когда идёт снег, будто летят белые опилки.

Над горами парят орлы. Один, мохноногий, с загнутым клювом, виден совсем близко. В правом крыле орла не хватает нескольких перьев — зияет пробоина. Наверно, потерял в драке. Зоркие глаза ни секунды не стоят на месте, шныряют по земле, по сопкам, по деревьям. Видит он и Максима, да не по зубам добыча.

Самое опасное место для ребят — Старая протока. Если выйдут на неё, попадут на дорогу в город. А до города шестьдесят километров, вернее, до шоссейки. Если очутятся на Талой иль Каменушке — тоже не близкий путь до Юмурчена.

— Слазь, Максим. — Синчук понимает, что сидение бесполезно. — Пойдём на Старую протоку. Бери карабин, будешь головным разведчиком.

В крутом овраге Максим натыкается на мёртвую собаку с куском провода. Знакомую, похожую на Зуду.

— Дядя Володя, смотрите!..

— Зуда? — приглядывается Синчук. — Трухин прикончил. Далеко заманил… Надо было взять её в город, как же я не догадался?

После ягодника Пете с лосёнком попалась старая тропинка. Неизвестно, куда она ведёт, где кончится, что будет потом. Был бы Петя таёжником, не пошёл бы по ней. Она была давно заброшена, усыпана иголками, шишками. Сыроежки росли прямо на дороге. Но Петя решил: лучше по этой дороге, чем продираться сквозь чащу.

Хочется пить. Поел ягод, потянуло на воду. И Малышу охота напиться. Он когда долго не пьёт, то серьга туда-сюда, туда-сюда катается, будто кадык у человека.

Лосёнок знает, где вода: там, внизу, на дне распадка. Он чует её ноздрями. Слышит, как поёт, тихонько, по-комариному. И оттого, что она близко, серьга ходит глубже и чаще. Вот здесь можно свернуть с тропинки, спуститься вниз. Ведь он не привык терпеть жажду, захотел — подавай сразу.

Малыш решительно поворачивает вниз.

— Ты куда? — Петя натягивает повод. — Иди на дорогу!

Малыш дёргает головой и снова лезет в березняк. Такого ещё с ним не бывало. Вчера испугался выстрелов. А сегодня?..

Не скоро приходят они к ручейку — крутизна оказалась порядочной. Петя поскользнулся, зацепил рубашкой за пенёк, разодрал боковину.

Потом ударился головой об осину. Ударился, отпустил повод. Малыш привёл его к журчащему ручейку.

Пьют они от души. Лосёнок сосёт ледяную воду со вздохом, со свистом. И Пете больше некуда. Хоть знал он, что много пить нельзя, особенно в походе, — не удержался. Жажда оказалась сильнее.

Поели, попили, теперь бы пойти вдоль ручейка. А как пойдёшь? Сплошные заросли. По воде брести? Долго ль вытерпишь? И спать охота, под ветерком, на солнышке. Ноги ещё идут, карабкаются наверх, а глаза слипаются. Что-то долго нет лагеря. Может, не в ту сторону идут? Наверно, сбились с дороги после ягодника.

Спать некогда, это Петя хорошо знает. А вот куда идти дальше? Распадок оказался длинным-длинным, отец называл такие тянигусом — тяни гуськом. А то смеялся: «Сопки называются так потому, что, когда люди на них поднимаются, сопят».

Перед последним спуском лес пошёл угрюмей, дорожка — сырей. Стали попадаться смородина, ольшаник. Грибы сами полезли под ноги: сырые грузди, подберёзовики, подосиновики. Значит, скоро конец распадку.

Конец-то конец, а что толку? Ручеёк-погремушка скрылся в камнях, растёкся болотом. Впереди видна узкая долинка. Долинка есть, а реки нет. Выходит, не всегда ручеёк впадает в реку?

— Заблудились мы с тобой, Малыш. — Петя прижимается к лосёнку. — Дурачок я, дурачок! Надо было идти старой дорогой.

Есть хочется давно. Сохатёнок щиплет траву на ходу и поэтому отстаёт от хозяина. А Петя думает о хлебе. Был бы. хлеб, ну, без всего, съел бы целую булку! А сейчас приходится рвать шиповник. Ест, ест, а всё голодный.

А вот и дождь капает. Быстро налетели тучи из-за гор, закрыли небо. Начали сеять мелко, нудно. Сохатёнку хоть бы что, у него — шерсть. А Пете приходится трястись от холода. Бр-р! Опять эта противная дрожь…

Ему хочется плакать.

Вторая ночь тоже была холодной. Дождь перестал перед утром. Шумел ветер, качались деревья. Кто-то кричал, ухал, свистел, выл. Пете казалось, что где-то близко ходят волки. Он даже видел их глаза, маленькие огненные точки.

Никаких волков близко не было, иначе сохатёнок не спал бы спокойно. А он мирно сопел и согревал Петю. Иногда раздувал широкие ноздри, дышал неровно. Наверно, опять снилась мать.

Утром Петя снова поел шиповника, а Малыш пощипал траву. Надо было торопиться, хотя неизвестно, куда и зачем. Просто надо было двигаться, что-то делать, о чём-то думать.

Они идут по той долине, что обманула их надежды. Ручеёк иссяк, нового не было. Долина не прямо упирается в горы — круто сворачивает за ближнюю сопку. А что за той сопкой, неизвестно. Вот какая получилась бестолковщина!..

Малыш вдруг вскидывает голову, фыркает, настораживает уши. Что-то увидел или услышал. Что-то ему не нравится.

— Что ты? — напрягается Петя. — Идём, идём, дурашка!

Из-за кустов появляется человек: высокий, плечистый, в брезентовом плаще, в резиновых сапогах.

За спиной торчит винтовка, на плечах что-то рыжее, большое. Коза? Как будто она.

Охотник идёт тяжело. Или приустал, или промок. Не видит ни Петю, ни лосёнка, пока не сталкивается нос к носу.

— Дядя Андрон! — вскрикивает Петя. — Здравствуйте!

Трухин медленно поднимает голову. Глаза сужаются в щёлки. Остро щупают Петю и сохатёнка. «И вы здесь? Ко времени пришлись!»

— Откуда идёте? — Трухин сбрасывает козу, достаёт кисет. — Далеко гуляете.

Петя так растерялся, что не может сказать ни слова. Вот когда Трухин рассчитается с ним. За письмо, за сохатёнка. И никто не узнает…

— Заблудились мы, дядя Андрон. Были в лагере, брали ягоду. Пошли купаться и потерялись.

— Где брали?

— На Каменушке.

Трухин знает об этом. Ещё бы не знать: там самые опасные для него враги — Синчук с Чубаровым. А спрашивает ради любопытства: может, что-нибудь новенькое узнает.

— Второй день, говоришь, ходите?

— Ага.

«Ну скажи, какая незадача! — Андрон жадно сосёт цигарку. — Тогда лосиху убил — он с дедом тут как тут. Сейчас коза попалась — опять он, как из-под земли. Наваждение, да и только!»