Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел - Страница 63

— Лучше бы Жоржетте раньше условия создал… А то она, бедная, весь день в коробке!

— Ну да, несчастную нашёл… Вовчик! Ну что ты? И палатку-то поставил как далеко от костра…

— Вообще я палатку брал на двоих, так-то у меня пончо есть.

— Неудобно, Вовчик. Отдал бы девкам. Хотя… С какой стати?

— Хрен им, а не палатку!! Они надо мной смеялись — вот пусть смеются дальше!

— Хрен им?.. Вообще, Вовчик, ты мыслишь в правильном направлении, так бы и надо; но они пока не готовы — недозрели. После мародёрки в городе, потрясясь в общаге, они только начали что-то понимать… Подождём…

— Они меня не любят, потому что…

— Фигня, Вовчик. У них, у женщин, всё по-другому устроено. Они не думают «почему любят» — они сначала инстинктивно решают, что вот этого стоит любить, — влюбляются, — а потом уже для себя, на рациональном уровне додумывают — и за что же его любят…

— Тебе виднее… Ты у нас опытный…

— Да не фырчи так, Вовчик! Всё образуется.

— А за что? В смысле, за что они эта… влюбляются?

— Комплекс причин, Вовчик. Если суммировать — то за то, что видят себя рядом с ЭТИМ мужчиной в достатке и безопасности, и что потомство будет здоровым и благополучным…

— Фу, как приземлено…

— Старик, а как ты хотел? Вот так оно и бывает — если, как говорится, «проверить алгеброй гармонию».

— То есть… Если, скажем…

— Ага. Если в этих новых условиях, ну, в деревне, ты будешь успешен — то как жених… или как возлюбленный, ты будешь так же востребован, как и какой-нибудь управляющий филиалом банка в Мувске в своё время. Так что не переживай. Всё у тебя будет. В своё время.

Потихоньку на лес, на «табор беженцев-эвакуированных» опускалась ночь. Семейные уже все угомонились; и теперь сопели, укрывшись кто чем, и подложив под себя всякую всячину из взятых с собой вещей. Слышно только было, как в тишине «Юличка» что-то выговаривает своему супругу. Угомонились и девчонки-танцорки, улёгшись на постели из свежего лапника и укрывшись по необходимости своими фирменными, совсем не походными плащами и пальто. Чуть поодаль Вадим за что-то отчитывал дочерей.

— Не, Вовчик, я вон там лягу. Около костра. Тепло уж очень. Зря ты палатку только ставил. Да ещё так далеко.

— А Жоржетта? Что ей, всю ночь в коробке сидеть?..

— Ну, как знаешь. Пончо? Давай. Да я курткой накроюсь. Не, нормально.

— А одна мне, говорит, прикинь: Вовчик, а зачем ты с собой нож носишь?? Ты что, зарезать кого хочешь? Нет, ну ты прикинь, Вовка — не дура? Я ж при ней только что этим ножом консерву вскрывал, и вообще!.. Я ей говорю: нож — это инструмент. А «зарезать» — действие! Зачем априори привязывать действие к инструменту? Причём — неспециализированному!

— Эк тебя разобрало… Да не дура, не дура — просто мозги у них по другому устроены… Ну, давай. Спокойной ночи. Завтра к вечеру, наверно, даже таким неспешным темпом до деревни доберёмся?..

Владимир встал, и направился к приготовленному им себе ложу из еловых лап недалеко от костра. Девчонки расположились от костра по другую сторону, перед «теплоотражающим экраном», всё же сооружённым Вовчиком из жердей, связанных проволокой, и больших чёрных, порезанных на полотнища пакетов для мусора. Накрыв лапник вовчиковым походным, довольно потасканным «пончо», он разулся, лёг, укрылся своей джинсовой курткой; и стал, засыпая, смотреть в тёмное небо, в которое огненными шмелями улетали искры костра.

С края поляны, совсем негромко, из вовчиковой палатки, послышались вибрирующие звуки варгана. Вовчик… Переживает. Ничего… Было тепло и хорошо. Как в старые добрые времена. Природа. Бивак-лагерь. Ночевка. И тихие, какие-то потусторонние звуки варгана, потрескивание костра, и негромкий шелест листьев были очень уместны сейчас, в этом тихом, спокойном, ночном лесу. Достал айфон из внутреннего кармана, включил. Сети, конечно не было. Полистал фотографии: отец, сестра. Штаты: улыбающийся Джонни позирует с винтовкой; профессор Лебедев за столом, погружённый в какие-то расчёты, не видит снимающего; Барби, сложившая губы для поцелуя… стёр нафиг. Теперь всё по-новому. Новая жизнь. Планы на будущее… Гибкое тело в его руках, тонкая талия, шелковистые волосы, горячие губы… Он заснул, улыбаясь.

Гузель с Зульфиёй, обнявшись, лежали на «матрасе» из нарубленного Вадимом лапника.

— А я знаю, ты с Вовкой в лесу целовалась! — тихий шёпот Зульфии.

— Спи давай.

— Не бойся. Я папе не скажу. Если командовать мной не будешь. А то — скажу!

— Спи давай. Юная шантажистка.

Минута спокойного сопения.

— Гу-уль? И как он?.. Целуется? Классно?

— Мне что, много с чем есть сравнивать?.. Спи, говорю!

На лес опустилась тёплая летняя ночь…

Вовчик спал крепко. Рядом какое-то время шебуршилась Жоржетта, но в конце концов утихомирилась и она. Приучивший себя быстро засыпать на любом неподготовленном и некомфортном ложе, хотя бы и на незастеленном ничем полу, на надувном матрасике в палатке Вовчик чувствовал себя вполне по-домашнему, и быстро уснул.

Снился почему-то Новый Год, совсем давний, из детства. Мама тогда достала для него билет «на ёлку», в какую-то крупную, богатую организацию Мувска. Дома, на швейной машинке сшила маленькому Вовчику из коричневого и жёлтого фетра и байки новогодний костюм — «мишку». Смеясь, нарисовала ему на щеках усы. И вот теперь он, робея от такого большого количества людей, детей, стоял, взявшись за руки с такими же как он «зайчиками» и «снежинками» в одном из кругов хоровода вокруг большой, под потолок огромного актового зала, богато наряженной ёлки; и постоянно оглядывался на ободряюще ему улыбавшуюся, стоявшую у стены, маму.

Потом появился Дед Мороз, тоже в богатой, расшитой золотым галуном атласной шубе, с шёлковой бородой, с густым величественным басом — не чета тем, «уличным» Дедам Морозам, что развозили подарки или выступали в детских садах и на предприятиях попроще.

Затеялась игра, роскошный Дед Мороз позвал поучаствовать «мишек»; и сразу два мальчика в простых коричневых лыжных костюмчиках и с картонными масками медвежат радостно вышли к ёлке; а маленький Вовчик, как не шептала в ухо подошедшая мама «Иди, иди же, поучаствуй — ты же мишка!» так и не решился; так и остался стоять в хороводе…

Вовчик спал, и во сне улыбался, переживая вновь давно прошедшее; и было только немного обидно, что он тогда постеснялся, не вышел; а костюм у него был такой красивый! И приз от Деда Мороза достался тогда одному из тех, вышедших к ёлке мальчиков-мишек…

А потом Вовчика в палатке разбудил какой-то шум на поляне, смутно слышимый через полог палатки. Несколько секунд он поворочался на своём надувном спецназовском матрасике, балансируя между сном и явью, когда шум стал отчётливей: забубнило несколько голосов, из них явно несколько мужских; забубнило невнятно и вроде как угрожающе…

Борясь со сном, Вовчик уже почти проснулся, когда поодаль, у костра, там, где спали девчонки, Вовка, Вадим с семьёй, другие семейные, вдруг отчётливо, громко кто-то не то вскрикнул, не то взвизгнул; тут же женский истошный голос закричал «Помогите!! Помоги-и-ите-е-е!! Мили-иция!!!» — и тут же на поляне грохнул выстрел.

Сон слетел как его и не было; сердце мощным толчком бросило адреналин в кровь; Вовчик, крутанувшись в тесноте палатки, даже не заметив еле отпрыгнувшего в сторону кролика, оказался теперь на коленях лицом напротив входа в палатку, затянутого сеткой на молнии. Он не успел вытаращенными со сна глазами всмотреться в происходящее — на поляне ярко пылал костёр, кто-то бросил в него щедро, не экономя, почти все оставшиеся дрова и хворост; на фоне костра и за костром метались какие-то фигуры, — и яркие лучи нескольких фонарей как шпаги вспарывали темноту, когда…

Грохнул ещё выстрел! Злобный мужской голос что-то громко, повелительно закричал; Вовчик разобрал только «… всем лежать!!.» и «… всех кончим, падлы!!!» вперемежку с матерщиной. Тут только он увидел, что у нескольких мужчин, сновавших между лежащими и полувставшими фигурами на траве, в руках ружья.