Записки об осаде Севастополя - Берг Николай - Страница 10

Вечером и ночью этого дня не было вовсе стрельбы. Зато поднялась сильная поутру на другой день. Я не ходил никуда до обеда и сидел под окном, смотря на бродивших кучами греческих волонтеров, которые только что прибыли из Евпатории. Говорят, они дрались там хорошо, и многие из них получили кресты. Костюм их был обыкновенный клефтский: шитая куртка, какого случится цвета, под нею белая фустанелла (коротенькая юбка) и широкий пояс, из-за которого торчал целый арсенал оружия: чуть не десяток разных дреколий, пистолетов и кинжалов. Обувь была своя, из особенных перевязей, а у иных и русские сапоги. Одни имели сверх куртки свою короткую овчинную шубу с прорезными рукавами, другие были одеты в русские полушубки. С боку мотались ятаганы, а также и наши кортики, шпаги и сабли. На головах были фески с нашитыми напереди медными крестами. Все это странное войско, похожее на маскарад, отдано было под команду гусарскому майору князю Урусову. Они сами просили в начальники русского или грека. Волонтеры часто толпились у квартиры своего начальника, сидя на его крыльце и куря трубки. Однажды он вздумал сделать им смотр. Капитаны, одетые попараднее, выбранные из них же, поставили их в возможно ровные ряды на той же большой улице, как раз против наших окон, и мы могли видеть этот смотр. Скоро они смешались опять в кучу, переходя друг к другу для разговора, и все-таки курили трубки. Князь Урусов проехал мимо них верхом; они крикнули что-то такое по-гречески, и тем все кончилось. Их разослали по разным бастионам, в ложементы. Все просились на 4-й. Но в тот же день на желанном 4-м бастионе ранили одного пулей. Не знаю, каким образом случилось, что не достали носилок: один грек понес товарища на плечах к перевязочному пункту. Несколько других пошли за ним, повесив голову. Это была трогательная картина, как товарищ товарища нес, не утомляясь, с лишком версту и донес до конца. Я забыл утренние комедии и маскарадный вид волонтеров. Думалось совсем другое…

Я сидел довольно долго под окном. Провели французского перебежчика; народ останавливался и говорил:

– Ишь, молодчик!

Нынче перебегает мало: один-два в день. Но в холодные дни к нам перебегало до 30 человек в сутки.

Мы обедали в городе, в гостинице Томаса. Готовят недурно, и провизия свежая, но подают нестерпимо медленно. Столько требований, что можно не заботиться о посетителях. Оттуда зашли в лавки, находящиеся тут же, на Екатерининской улице. Офицерские вещи, которые мы спросили, оказались немногим дороже московского и нисколько не дороже кишиневского. Большая часть лавок принадлежит караимам²²; русских две-три, не больше. В последнее время, однако, купцы стали выбираться и уезжать.

Перед вечером я поехал от нечего делать на Северную сторону. Александр Иванович принял меня по-старому; мы не видались несколько дней.

– Говорят, у вас упала ракета? – сказал я.

– Как же, вот тут! – отвечал Александр Иванович, – да еще как: с комфортом!

– Как так?

– Мы сидели в большой компании и пили чай; так себе расположились – чудо! Вдруг хлоп! Ракета!

Это называлось у него с комфортом.

К ночи я воротился в город. Началась сильная стрельба с бастионов. Неприятель отвечал только ракетами, и то к утру. Я проснулся и слышал их свист при падении. Вдруг разразился удар над нашим домом. Раздался взрыв, подобный взрыву бомбы, полетели жужжащие верешки и зазвенели стекла. У нас в коридоре поднялся шум и беготня. Я решил, что это бомба, упавшая в один из номеров; но встать и посмотреть было лень. Товарищ мой и не просыпался. Через несколько минут я и сам заснул. Мы встали поздно и пошли поглядеть: оказалось, что это была ракета, ударившая во 2-й номер. Она пробила часть крыши у самого края, потом капитальную каменную стену наискось, стол и зарылась в мешке с овсом. При ударе последовал взрыв гранаты, которая была утверждена в переднем конце ракеты, и потому показалось мне, что это бомба.

В трех номерах – 1, 2 и 3-м – лопнули все стекла, а в нашем, 4-м, который был напротив 2-го, через коридор, ни одного. На диване подле пробитого стола спал денщик офицера, занимавшего номер. Его не задело нисколько. Мы спросили:

– Что, испугался или нет?

– Нет, только проснулся, – отвечал он, – значит, не моя смерть!

Мы осмотрели ракету и развинтили ее. Это был род конгревовой ракеты, с железной гильзой и с железной приставкой на конце, в которую утверждался деревянный хвост. Для чего-то было много винтов, сделанных очень отчетливо. Хвост в разрезе представлял звезду о пяти углах. Я видел после ракет до десяти, и все они были совершенно одинаковы. Цельная, не согнутая ракета будет больше роста человека.

После чаю я отправился на Малахов курган. Со мною был офицер, данный адмиралом Нахимовым для того, чтоб представить меня начальнику 4-го отделения адмиралу Истомину. Мы нашли его обедающим, и я не решился войти. Офицер вошел один и получил позволение показать мне бастион. Адмирал Истомин живет в остатках башни, которая была разбита неприятельскими выстрелами в бомбардировку 5 октября. Эту башню выстроило городское общество. Ее видно со всех концов Севастополя по причине высокой местности. Я просил прежде всего показать мне место, где убит Корнилов. На нем выложен крест из бомб²³. Корнилова ранило осколком гранаты в нижней части живота. Тут же, у пушки на блиндаже, сделали ему перевязку; но он жил только два часа…²⁴

На Малаховом кургане очень тихо. Траншеи неприятелей около 700 саженей. Редко проносится их пуля. Нечасто посещают и бомбы. Однако орудия все до одного занавешены щитами.

Оттуда я пошел на 2-й и 1-й бастионы, из которых дальний находится не больше как в полуверсте от Малахова кургана. Там также тихо. Еще реже летают пули, хотя неприятель ближе. Но он занят здесь новым редутом, возводимым подле того, на котором было дело с 11 на 12 февраля. Эти редуты как раз против 2-го бастиона, через балку, называемую Килен-балка, потому что в ней прежде, до устройства в Севастополе доков, килевались суда, то есть исправляли свои подводные части.

Подле 1-го бастиона, в глубокой балке, обратили мое внимание остатки большого городского сада – разбитая ядрами беседка и опрокинутые статуи. Деревья вырыты, и ими завален один фас батареи. Это, кажется, единственные севастопольские деревья, росшие в таком большом количестве и росшие здесь давно. По поводу их устроили сад, поставили беседку, и было прекрасное гулянье; довольно большое расстояние от города сокращалось удобством сообщений по воде. По-севастопольски это было вовсе недалеко.

Странное дело! Как-то скучно на бастионе без выстрелов. Чего-то недостает. Бастион так бастион, со всем, что должно быть на бастионе. Выстрелы и свистящие пули – поэзия бастионов. Поистине в иные минуты мне было приятно слышать свист пуль.

С 1-го номера я отправился в город берегом моря и любовался движением пароходов и яликов в бухте.

Херсонес бросал якорь. Темнеющие на воде катера завозили канат… Какой-то беспечный охотник хлопал с берега из ружья по бакланам²⁵. Вечер опускался на море, и на неприятельских кораблях блеснули огни. Ночью по горизонту моря всегда линия огоньков. Мне говорили, что до них верст десять, а кажется, очень близко: три-четыре версты.

На другой день, часу в двенадцатом, я вышел из квартиры, не зная, куда пойду, как вдруг навстречу К*.

– Куда вы?

– На новый редут: посылает Сакен. Не хотите ли?

Мы пошли на Графскую. Казенный катер уже дожидался. С нами отправился еще один офицер С*. Можно было пристать в двух местах, не доезжая до Георгиевской пристани, куда никто не ездит, потому что эта пристань находится под горою у редутов, и туда уже летают пули. Но нам не хотелось идти много пешком, и мы поехали прямо на Георгиевскую. Ровняясь с Килен-балкой, мы спросили у гребцов:

– Ехать ли дальше? – Если кто-нибудь из нас будет убит, это наше дело, а их без нужды мы не хотим подвергать опасности и причалим там, где обыкновенно причаливают. Мы знали, что говорим эту речь, что называется, для блезиру; но все-таки должно было сказать.