Чужой для всех 3 (СИ) - Oberst Rein - Страница 37

— Есть опасения?

— Еще бы. Моя бригада — это бригада глухонемых.

— Кого? Глухонемых? — Франц рассмеялся звонко. На глазах выступили слезы. — Еще скажите, слепых!

Прыснул и Криволапов за рулем, хотя не понимал сути разговора. — Шеф смеется, значит смешно, можно поддержать.

— Да, да глухонемых, я не шучу, — повторил Скорцени, облизав пересохшие губы. Хотелось пить. Но ему было приятно, что он рассмешил Ольбрихта и продолжил рассказ. — Лингвисты из Вермахта подобрали мне всего дюжину людей, в основном бывших моряков, которые могут разговаривать на американском сленге. 30–40 человек нашлось, кто может бегло общаться. Человек 150, те кто могут сносно говорить. 200 — это те, кто что-то помнит из школьной программы. Остальные знают только «да» или «нет». Это почти две тысячи солдат. Вот я и говорю, что у меня бригада глухонемых, фальшивых американцев. Она одета непонятно во что, вооружена как попало. Вы представить не можете нашу подготовку. Один американский карабин на троих. Остальное оружие немецкое. Я не говорю про боевую технику. В день наступления я стал счастливым обладателем двух танков «Шерман». Вы не ослышались, Франц, — двух танков, один из которых к тому же отказал, едва пройдя несколько километров.

— Вам не позавидуешь, Отто. Но операция «Дракон» в действии.

— Куда деваться, она под личным контролем фюрера.

— Отто, операция развивается успешно. Усилия вашей бригады нацелены на Бастонь, Динан, Намюр, а не на Мальмеди, как спланировано, где вас ждала бы неудача. Вам не показалось это странным?

— Еще бы! Генштаб не дал мне объяснений. Меня это обескуражило, но я сдержал гнев.

— Отто! Это сделал лично фюрер. У него было видение на счет всей операции «Стража на Рейне». Именно по этой причине в последний момент ставка сделана на 5 армию Мантейфеля. Ему переданы основные танковые корпуса СС. Дитрих остался на вспомогательных ролях, прикрывая пятую армию с севера. Так что же вас беспокоит?

— Группы наделали много шума за три дня, дезорганизовали оборону противника. Успех отрядов далеко превзошел мои надежды, но есть и провалы. Кстати, вы слышали новость, — улыбка Скорцени расплылась во все лицо. Шрам — багровый плотный рубец, собрался как червяк. — Американское радио в Кале говорило о раскрытии огромной сети шпионажа и диверсий в тылу союзников — и эта сеть подчинялась полковнику Скорцени, «похитителю» Муссолини. Американцы даже объявили, что захватили более 250 человек из моей бригады — цифра явно преувеличенная. Я стал популярен. Так вот, меня беспокоит, что американцы на нас устроили тотальную охоту. Есть ли у меня резерв времени, чтобы выполнить свою историческую миссию? Смогут ли продержаться глухонемые Джи-ай под прицелом настырных квадратоголовых америкосов, до того, как мы захватим мосты?

— Вы зря паникуете, друг, — Франц произнес твердым, наставническим голосом. — Конечно, это вас не спасет, — он постучал пальцем по американскому шеврону на куртке Скорцени. — Ваш маскарад виден за полкилометра. Но факторы неожиданности и дерзости сыграют роль. Ваш успех зависит от наступательных действий танковых дивизий. За нами следует 47 танковый корпус генерала Хейнрика фон Лютвица. При паническом бегстве противника легче захватить мосты, обеспечить переправу. Молитесь на него.

Отто Скорцени посуровел, задумался.

— Вот вы говорите, что я мечтаю в полумраке, — продолжал беседу Ольбрихт. — Я не мечтаю, Отто. Я думаю, как вам помочь. И здесь приходит мысль вновь использовать русский батальон, этих сорви голова. Вы поняли меня, Отто? — Франц толкнул локтем в бок соседа, который притих в полудреме.

— Что, русский батальон?…Бьюсь об заклад, моя бригада достигнет раньше другого берега, чем ваши русские. Мне кажется вы им слишком доверяете, — выпалил Скорцени, не теряя нить разговора.

— Спокойнее, Отто. Русские меня не подводили, — парировал Франц. — Не подведут и в этот раз. Они отвечают за свои слова. Спешу посмотреть на их работу. Уверен, под Нешато есть, что показать фотокорреспондентам. Хорошая русская поговорка гласит: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь». Отто, придержите свои бахвальства фюреру. Ему будут приятны ваши подвиги. Вы ходите у Рейхсканцлера в любимчиках. Слышал, что он вам даже запретил идти во вражеские порядки, дабы не позволить себе вас потерять. Это правда?

Лицо Скорцени засияло от гордости. — Франц, это правда. Фюрер дважды просил оставаться в тылу, поберечься от пуль. Но разве это выполнимо? Кстати, вы обласканы экселенцем не хуже чем я.

— Это заметно?

— Очень. В Генштабе говорят, что фельдмаршал Модель боится, что вы разделите с ним славу побед в операции. Думаю, по этой причине он дал согласие на ваш отъезд со мной.

— Мне слава незачем, Отто.

— Так ли это, подполковник? А фотографы, служебный взлет?

— Это видимая сторона. В душе — я тихий парень. Тише едешь, дальше будешь.

— Не смеши меня, брат, — вдруг зарокотал в голове Ольбрихта Клаус. — Говоришь, тихий, а ввязался в мировую драку, сталкиваешь лбами союзников, ставишь генералов по стойке смирно. Это как понимать? Две жены заимел, детей настрогал — все из-за скромности?

— Зачем проснулся, Клаус? — недовольно отозвался Франц. — В твоей помощи и критике не нуждаюсь. И вообще, я думал, что мы уже одно целое. Ты давно не уделял мне внимания. Выскочил, как черт из табакерки. С какого перепуга?

— Засиделся у тебя. Руки чешутся по делу. Я же профессионал. Советуйся больше со мной. Мне скучно, друг.

— Хорошо, придумаю для тебя что-нибудь. Сейчас не мешай. Видишь, Скорцени уставился недоуменно. Бывай, волк одиночка…

— Франц? Вы меня слышите? С вами все в порядке? — Скорцени щелкнул пальцами перед лицом штабиста.

Ольбрихт вздрогнул. Шире открыл глаза. Взгляд затуманенный. Произнес глухо: — Это после контузии. Приступ головной боли. Не обращайте внимания. Говорите. Я прослушал, что вы сказали.

— Я сказал, что вы хорошо вжились в русскую культуру за время войны. Ваши высказывания могут вызвать подозрения у службы безопасности. Не обижайтесь. Я имею польские корни, это чувствую.

Франц молча достал фляжку, сделал глоток. Боль проходила. Он вновь мыслил ясно. Не раздражаясь, бросил Скорцени: — Не преувеличивайте, Отто. Подозрение, скорее, вызовут ваши диверсанты, за незнание столицы штата Кентукки или тому подобное. Допьете? — протянул фляжку. — Скоро приедем. Видите, туман расходится.

— Не вижу препятствий, Франц!

— Гос-сподин подполковник! — вскрикнул Криволапов.

Визжат тормоза. Машина юзит, несется влево. Криволапов бросает педаль тормоза, выворачивает руль, на последнем метре дороги гасит скорость. Оборачивается. Глаза вытаращены, заикается: — С-стреляют-с, господин подполковник!

До немецких офицеров ясно доносилась пулеметная стрельба. Отвечали «шмайсеры». В поле зрения, почти у кювета, вдруг рванули мины среднего калибра. Огромная ель, иссеченная и срезанная осколками, на глазах изумленных пассажиров, вздымая клубы снежной пыли, шумно валится на дорогу. Крики фельдфебеля. Вопли, подмятого мотоэкипажа. Оглушительный выстрел «Пантеры». Многократное эхо разнеслось по всему лесу.

— Что это? — рявкнул Скорцени, небрежно передал фляжку. Не дожидаясь ответа, рванул дверь, скатился в кювет….

Приземление было мягким. Тем не менее, Отто почувствовал головокружение. Чтобы сбавиться от дурноты, зачерпнул пригоршнями рыхлый снег, приложил к пылающему лицу, пожевал. Осклабился от удовольствия. Талая вода текла под рубашку, обжигала грудь. — Черт, раскрыли быстро! — заработали мысли. — Надо выводить группу. Иначе не доберешься до Мааса. — Выглянул. Туман заметно поредел. Хмурое декабрьское утро наступило. Дорога забита техникой. Где-то впереди колоны разгорался бой. Отто поднялся, не стряхивая снега, размашисто побежал к бронетранспортеру связи. Тормознул у огромной, густой ели, преграждавшей путь. Под заиндевелыми лапами стонали придавленные мотоциклисты. — Подымайтесь живее! — гаркнул бесцеремонно эсэсовец. — Помоги им! Не стой! — прикрикнул на фельдфебеля, вылезшего из кювета.