Повесть о таежном следопыте - Малышев Алексей Александрович - Страница 9

Никем не тревожимые лоси жили здесь оседло. Кормились в сограх и на гарях, покрытых осинником и березняком. Летом часто заходили на отмели рек, поросших талом и черемухой.

Капланов, плавая на обласке[2] по глухим речкам, нередко видел лосей, забравшихся в воду. В жару они способны простоять так целый день и даже несколько дней, и тогда над поверхностью реки торчат лишь уши животных.

Осенью, в листопад, у сохатых наступал гон. В тайге слышался то короткий отрывистый стон, то протяжное трубное мычание, то громкое рявканье, то похожее на собачий лай частое рюханье маток.

В это время года нетрудно было увидеть и драки сохатых. Беспорядочный стук рогов разносился далеко по лесу. Иногда на старого быка дружно нападали несколько молодых самцов. Неповоротливый тяжелый бык нередко погибал под молниеносными ударами острых и длинных отростков, которые несли на своих рогах молодые лоси.

Звуки этих ожесточенных поединков, которые доносились из осенней, бушующей ветром ночи, — разве они не заставляли прислушиваться с замиранием сердца? Сперва где-то раздавались громкие глухие удары, затем они переходили в частую трескотню и непрерывный гремящий стук. Иногда шум борьбы животных будил его среди ночи. Сохатые бились где-то совсем рядом за стенами избы.

Капланов называл эти места на Демьянке «лосиным Эльдорадо»…

С севера уже пролетали лебеди. Темные силуэты елей отчетливо рисовались на лимонном фоне изреженной листвы берез. Берега реки опушились густым белым налетом инея, а вода в ней стала казаться черной и густой.

Всюду на воде теперь виднелись многочисленные стайки уток. Среди них, картинно изгибая шеи, медленно плавали два задержавшихся почему-то здесь лебедя.

И вот наступила зима…

Капланов все свои дни посвящал наблюдениям над лосями. Для этого иногда приходилось пускаться бегом вслед за сохатыми. Хорошая тренировка позволяла ему бежать безостановочно многие километры.

Нередко, взяв с собой собаку, он уходил далеко в тайгу, ночуя в избушке, которую срубил там с помощью одного охотника. Хотя она была крохотной, три на три метра, чтобы ее натопить в сильные морозы, Капланов заготавливал немало дров. Он весь продымился и время от времени устраивал себе баню: нагревал в ведре воду, а затем, при сорокаградусном морозе, мылся на снегу.

«Голову горячей водой моешь, — рассказывал потом Капланов приятелям, — на ногах ледяные сосульки вырастают».

Однажды зимой он вышел в трехсоткилометровый поход на север: ему хотелось понаблюдать за северным оленем. По пути он проводил по следам учет разных зверей. Оленей он увидел и даже охотился за ними.

Когда возвращался на Демьянку, выпал глубокий снег. Морозы стояли в сорок-пятьдесят градусов. Лыжи оказались узкими, малопригодными для большого снега. Он шел тайгой по охотничьим затесам на деревьях. Иногда, боясь заплутаться, забирался на ель и рассматривал местность. Ночевал у костра. Мерзлое дерево не рубилось, топор при ударе отскакивал. Капланов больше всего боялся поломать его: без топора тайгой идти нельзя.

К вечеру он терял последние силы. Так шел десять дней. Добрался до биопункта, взглянул в зеркало — и сам себя не узнал: осунулся, почернел, зарос бородой, глаза запали и воспалились. Три дня отлеживался, но тело ломало всю неделю.

На биопункте он продолжал обучать лосей ходьбе в упряжке. По вечерам, как всегда, много читал. Он усиленно пополнял свои знания. Капланов начал уже обобщать свои наблюдения над лосями, однако впереди еще была уйма нерешенных вопросов.

Для ведения хозяйства на биопункте он брал из деревни помощника. Обычно по его просьбе приходил охотник Иван, очень молчаливый пожилой эвенк. За день из него едва удавалось выжать какой-нибудь десяток слов.

Иван научил Капланова рубить амбар и выдалбливать лодку из цельной осины. От него тот узнал и другие таежные премудрости. Чтобы сохранить тепло у ночного костра, эвенк натыкал полукольцом елочки, подгребал к ним снег, и тогда между этим щитком и костром становилось тепло: здесь можно было спать и не мерзнуть даже в пятидесятиградусный мороз.

Иногда они с Иваном ходили на плановый отстрел лося. Иван любил хорошо поесть. Перед едой, как и все эвенки, долго пил чай. После удачной охоты он обычно всю ночь сидел у костра, пил чай, жарил и ел мясо. Старался не отставать от него и Капланов. Как-то вдвоем они за ночь управились почти с шестью килограммами жареной лосины.

Иван, посасывая трубку, заметил, что это пустяки, он знает случай, когда два брата-эвенка съели за ночь почти половину взрослого лося. Пожалуй, то была самая длинная фраза, которую услышал от него за все время Капланов.

В тайге он изредка встречал охотников и егерей — рядом находился крупный лосиный заказник. Раз в пятидневку он бывал в ближней деревне, она лежала в сорока километрах. Там Капланов получал почту и порой заходил к охотникам, они всегда радушно встречали его.

Здесь жили ханты и манси — молчаливые, но честные и доверчивые люди. Капланов их за это очень ценил. Он писал своему приятелю, что если забудешь в тайге полушубок, а охотник его найдет, то обязательно тебя разыщет и принесет полушубок.

Иногда он приглашал охотников к себе, угощал их студнем из лосиных ног и жареным мясом. Гости обычно привозили с собой самодельное вино.

На угощение они приезжали семьями. У ханты были оленьи меховые шубы с подкладом из беличьих лапок, а изредка и лебединых шкурок. Мужчины надевали домотканые холщовые рубахи до колен, затейливо вышитые на груди и подоле, женщины — яркие халаты с узорами из бисера. На женщинах было по нескольку халатов. Этот старинный обычай показывал зажиточность семьи. Любили они также украшать себя разными кольцами, бусами, бубенцами.

Охотники-ханты — раньше их называли остяками — до недавнего времени пользовались ручными луками и самострелами. Медведя и теперь они убивали в берлоге копьем, точнее, длинным острым ножом, приделанным к шесту.

Капланов с интересом приглядывался к своим гостям.

После сытного ужина один из них обычно затягивал песню, складывая ее тут же.

Ханты пели о том, что в тайге живет русский друг, он приехал из Москвы; русский приглашает к себе соседей на праздник и хорошо их угощает. Этот парень умеет все делать сам и знает в тайге всех зверей и птиц по имени.

Капланов уже понимал язык ханты и, улыбаясь, молча слушал.

«Русскому другу надо жениться, — пел охотник, — без жены в тайге худо. Пусть он только пожелает, ему найдут здесь самую лучшую невесту».

Гости одобрительно кивали.

— Так бы меня, там и оженили, — со смехом рассказывал потом Капланов друзьям, — только я сплоховал. Вместо того, чтобы идти на смотрины невесты, я в деревне попал к хозяину, у которого были хорошие зверовые лайки. Я их долго рассматривал и договаривался о покупке, совсем забыв, что меня ждет невеста. А в другой раз идти не решился. Вот женитьба и расстроилась.

Изредка он бывал в областном городе. Ехать туда приходилось на пароходе. Там, на берегу Иртыша, стоял памятник Ермаку.

Не раз задумчиво смотрел на него Капланов. Ермак открыл этот обширный край, а сколько еще надо было сделать для того, чтобы оживить его глухие таежные пространства… Борьба за использование природных богатств этой почти заброшенной земли теперь была жизнью Капланова, и он никогда не сожалел о том, что решил работать в васюганской тайге.

«Окружающий меня мир, — писал он в то время близким, — это прекрасная симфония, и мне не только не надоедает лесная глушь, но с каждым годом, месяцем и днем все ярче становится радость бытия, великолепнее кажутся реки, озера, болота, таежные урманы, сиреневые березняки и розовые лывы. Привязанность и любовь моя к здешнему краю так велика, что считаю реку Демьянку лучшим местом в мире и, вероятно, не променял бы ее, в теперешнем состоянии, ни на какой иной пункт…»

Жизнь представлялась ему безгранично широкой, как неохватная, необозримая сибирская тайга.