Повесть о таежном следопыте - Малышев Алексей Александрович - Страница 23

Остановились они лишь невдалеке от поселка, куда уводил след саней. Крепыша тигрята так и не увидели…

Осенью Капланов — ему, как всегда, помогали лесники — построил еще одну небольшую избушку, на этот раз на реке Фате, впадавшей в Туньшу.

Там он намеревался обосноваться с весны.

Теперь в заповедной тайге — от Кемы на восточном склоне до Нанцы на западном склоне — стояло уже несколько таких избушек. В них можно было не только переночевать, но и длительное время жить и вести в тайге наблюдения.

Избушками Капланова все чаще пользовались и другие научные работники.

В управление, в Терней, Капланов приходил редко, обычно лишь когда кончались продукты. Одежда в тайге быстро изнашивалась, и в последний раз он заявился в поселок настолько оборванным, что не решился пройти по улице. Пробрался огородами к дому наблюдателя Куклина, где обычно останавливались научные работники, и прокричал из-за огородного плетня.

На крыльцо вышла пожилая женщина, хозяйка дома.

— Лев Георгиевич, это вы? Ах, батюшки мои! Заходите же, что вы в огород забрались?

— Тетя Саша, принесите мне, пожалуйста, сюда какие-нибудь штаны. Оборвался, показаться невозможно.

В то короткое время, когда приходилось бывать в Тернее, он встречался с научными работниками заповедника, жадно расспрашивал о новостях. О своей таежной жизни рассказывал скупо.

На заседаниях научного совета или просто в товарищеском кругу чаще других обсуждался вопрос — он интересовал всех — о состоянии кормовых запасов охотничьих угодий в заповеднике. Здесь, в горах Сихотэ-Алиня, годы обильного урожая кедра, дуба, орешника и других пород сменялись годами почти полной бескормицы, когда дикие животные голодали, а многие из них погибали. Глубокие снега в горах затрудняли передвижение копытных зверей, и это тоже ускоряло их гибель.

Даже медведи, не успев за осень накопить жира, бродили голодные и подолгу не ложились в зимнюю спячку. Тогда они представляли опасность и для людей. Капланову рассказывали, как один такой шатун забрел в поселок, где его убили в чьем-то дворе обухом топора по голове. Бывало, что голодный медведь устраивал слежку за охотниками в тайге, а более сильные медведи поедали своих слабых сородичей.

В годы бескормицы многие животные уходили с привычных угодьев на поиски лучших мест. В тайге низом и по кронам деревьев шла «ходовая» белка, летели куда-то стаи соек, дроздов, дубоносов, поползней. Тайга пустела. Мышевидные грызуны — даже и те массами гибли в снегу.

Белки иногда начинали откочевывать еще летом, в июне — июле, когда нехватка кормов в тайге еще не ощущалась. Они словно предчувствовали надвигавшуюся беду. И в самом деле осенью обнаруживалось, что кормов в тайге мало. Как это могла заранее предвидеть белка, оставалось загадкой.

Однажды Капланов наблюдал переход белок в приморские дубняки. Покидая кедровые леса, они сотнями переплывали реку Санхобэ. Внезапно поднялся ветер, волны стали забивать зверьков, белки тонули. Те, что сумели переплыть реку, собрались на другом берегу тесной стаей и озабоченно подсушивали свою намокшую шерстку.

Если белка не уходила из малоурожайных мест, то она обычно питалась здесь грибами и молодыми побегами хвойных пород. С середины августа белка кормилась еще не совсем созревшими орехами кедра. Но при плохом урожае шишки на деревьях держались недолго. К середине осени их полностью сбивали на землю кедровки, а там орехи быстро уничтожались лесными мышами и полевками. На другой год после неурожая белки в тайге становилось мало.

В год же обильного урожая кедрового ореха шишки на деревьях иногда сохранялись до будущей осени, и тогда белка набирала силу и быстро размножалась.

Лесные пожары и обширные рубки сократили районы обитания белки.

Однако научные сотрудники выяснили, что на территории заповедника сохранились такие девственные участки тайги, где человек пока внес мало изменений, и поэтому здесь наблюдалось большое постоянство разных кормов. Эти места оказались очагами «урожая» самой белки: здесь она гнездилась и держалась в большом количестве. Салмин, который изучал белку, обнаружил, например, подобный таежный оазис в верховьях Имана.

Особая охрана и изучение таких оазисов стали одной из задач ботаников и зоологов.

Однако этого было еще мало. Даже здесь требовалась разработка и применение так называемых биотехнических мер воздействия. Многие угодья в заповеднике располагали изрядными кормовыми запасами, но животным не хватало минерального питания. Поэтому на этих благополучных участках копытные звери не держались. Зоологи и лесники создавали там искусственные солонцы — ежегодно закладывали в определенных местах обычную поваренную соль.

Иногда приходилось и более активно вмешиваться в жизнь природы.

Научные сотрудники установили, что мелкие ручьи в заповеднике почти не используются никакими промысловыми животными.

Выдра обитает в более крупных реках, колонок держится в уремах, на поймах рек, а ключи, столь многочисленные в горах Сихотэ-Алиня, все еще были никем не заняты. Эту «биологическую пустоту» мог и должен был заполнить человек.

Ценным пушным животным, приспособленным к жизни в воде и на берегах ручьев, была американская норка. Ее и выпустили в заповеднике. За это с увлечением взялся зоолог Шамыкин. Уже первые годы обитания норки показали, что она успешно приживается и быстро размножается в новых условиях.

Зоологи еще только изучали процесс акклиматизации норки, а браконьеры уже занялись ее отловом. Капланов в одном из походов по заповеднику обнаружил капканы, поставленные на тропах, сделанных норками.

Следовало заняться и черным рябчиком — дикушей. Ее можно было бы широко расселить за пределами заповедника, а может быть, и по всей Сибири. Капланов заметил, что дикуша постепенно продвигается в южные районы заповедника. Здесь она заселяла густые елово-пихтовые леса, где зимой питалась хвоей пихты.

Ее неприхотливость к корму, высокая плодовитость, выносливость к сырости, которой боятся все куриные, наконец, размеры — она в полтора раза крупнее обычного рябчика — все это говорило в пользу дикуши. Если бы дикуша распространилась в тайге, то здесь улучшились бы и кормовые условия для соболя, ведь он питался не только мышевидными грызунами, но и мелкими птицами. За черным рябчиком следовало еще понаблюдать, он жил в самых глухих таежных местах, и многое в его жизни оставалось еще невыясненным.

Все эти вопросы не раз обсуждались среди научных сотрудников заповедника.

Мнения нередко расходились: одни считали, что периодичность урожаев в тайге неизбежна и надо с этим мириться, другие были убеждены, что кормовые запасы охотничьих угодий можно улучшить.

— Сохраните кедр! Восстановите его на гарях, — возбужденно говорил на одном из научных советов приезжий пожилой ботаник, который много лет жизни посвятил изучению лесов края, — и тогда у вас будет все. Да, да, все! Потому что кедр — это основа питания большинства промысловых животных. Это вам — и кабаны, и белка, и соболь, и колонок, и медведь…

— И тигр, — уверенно подал голос Капланов из угла, куда он обычно забивался.

— Гм, гм… но почему, простите, тигр? — удивился ботаник, не уловив мысль Капланова и думая, что тот шутит, — я ведь серьезно, а вы…

— Левка решил п-перевести т-тигров на питание к-кедровыми орешками, разве вы не с-слышали? — едва сдерживая смех, заметил Салмин. — Это будет новая вегетарианская раса уссурийских т-тигров.

— Брось, Юрка, трепаться… — нехотя, словно лениво, отозвался Капланов, — как будто сами не знаете. Где кабан, там и тигр.

— Ну, тихо, тихо! — наводил порядок директор. — Шутки здесь неуместны. Пожалуйста, — обратился он к ботанику, — мы слушаем вас.

— По сравнению с другими древесными породами, — увлеченно продолжал тот, — кедр дает наибольший урожай кормовой массы. С одного дерева можно получить сто килограммов ореха и больше. В орехе — шестьдесят процентов чистого ядра. А в мякоти ядра содержание масла достигает почти шестидесяти пяти процентов. Вдумайтесь в эти цифры. Ведь это не дерево, а клад!