На далеких рубежах - Гребенюк Иван - Страница 76

— И то верно! — не уловил иронии Григорий. Он начал шарить по карманам и наткнулся на смятый клочок бумаги, на котором было что-то написано. Поднявшись к фонарю, прочитал вслух: «Любимая моя! Сегодня нечистая сила приносит жену, прийти к тебе не смогу…»

В автобусе поднялся неимоверный хохот.

Нетрудно было догадаться, что эту записку кто-то незаметно подсунул в карман Байрачному. Но шутка явно ему не понравилась — мало ли что могла подумать Биби, попадись ей в руки эта записка. Он внимательно осмотрел кожух, валенки и шапку, снова запихал их в мешок и сел на него.

— Шутники доморощенные! — обиделся он.

Дорога была хорошая, колонна двигалась быстро, но в одном месте наткнулась на снежный обвал и застряла. Битых два часа расчищали путь и на станцию добрались уже в сумерках. Эшелон стоял на запасном пути. Неподалеку пыхал паром паровоз. У вагонов — ни души. Мороз и холод. Тем не менее начштаба подполковник Асинов, соблюдая свой офицерский этикет, вышел навстречу Дроздову в шинели и хромовых сапожках. Даже шапку не спустил на уши.

Отдав Дроздову рапорт, начштаба распорядился немедленно приступить к разгрузке эшелона. Офицеры бросились по вагонам, каждый разыскивал свою семью.

— Мы здесь!

— Сюда! Сюда! — раздавались женские и детские голоса.

Среди этого многоголосного шума Дроздов услышал голос своего Вовки. Мальчик стоял в тамбуре и, как только отец приблизился, бросился к нему на шею, вцепился ручонками в воротник куртки.

— А я слушался маму в дороге. И ел все, что она давала. И в тамбур не выбегал. И чай не разливал, — скороговоркой сыпал мальчик.

Чтобы Вовка ничего не натворил в дороге — этому, конечно, отец не мог поверить, но тем приятнее было слушать любимого сынка.

— И холодной воды не пил, чтобы не простудиться, и… — вдруг Вовка осекся, увидя рядом мать.

— Может быть, соврешь папе, что и чулки мои не порезал ножом для обшивки самолета, и одеколон не вылил в молоко? — ехидно спросила Вера Иосифовна.

Вовка смутился.

— Не ябедничай, Вера, — Дроздов подмигнул жене. — Вы собирайтесь, а я разыщу семью замполита. Они здесь? Тем лучше.

Григорий Байрачный бегал со своим мешком вдоль эшелона, разыскивая Биби. Кого ни спросит, никто не знает, в каком она вагоне. И наконец услышал знакомый голос:

— Я здесь, Гришенька!

Он не узнал свою жену. Черная под котик шуба, теплая красная шапочка, валенки.

— Где ж это ты так принарядилась? — спросил он.

— Еще на старом месте.

— Вот молодчина! А я для тебя кожух привез, — он сбросил с плеч мешок. — Видишь, какой заботливый у тебя муж?

— Вижу, Гришенька! — сияла Биби.

Ей хотелось прильнуть к нему, еще раз поцеловать, но она стеснялась людей.

Не у всех, однако, встреча была радостной. Максима Гречку жена встретила сообщением, что Петрусь заболел. Врач признал ангину. У мальчика высокая температура.

— Вот беда! — сокрушался Гречка. — Как же быть?

Об этом побеспокоился врач: семью техник-лейтенанта поместили в командирскую «Победу».

Начали грузить вещи на машины. Офицерам помогали солдаты. Чемоданы, ящики, узлы — все это переносилось из вагонов на грузовики, крытые и некрытые. А мебели — никакой. Одни семьи распродали свой скарб, другие бросили, чтобы не возиться.

Вот она, жизнь военных людей! Чемодан — и в нем все твое добро. В городке дадут пару кроватей, стол да тумбочку — и готов домашний уют. О мало-мальски приличной мебели и мечтать не приходится.

Исключением оказалась семья инженера — подполковника Жбанова. Капитолина Никифоровна забрала все, что у нее было, вплоть до последней табуретки. Даже с холодильником не рассталась, хотя такую дефицитную вещь каждый охотно купил бы в Средней Азии.

— И на какого черта приволокла ты холодильник, если здесь и без того холодно? — ворчал Жбанов, надрываясь над грузом.

— Тебе не нужно — мне пригодится, — огрызалась жена, внимательно наблюдая за тем, чтобы кто-нибудь не оцарапал дорогую мебель.

— Осторожнее, слышите! — покрикивала она на мужа и солдат. — Поаккуратнее давайте!

— Людей бы постыдилась, — урезонивал ее инженер.

— А ты не учи меня, я уже ученая!

Капитолина Никифоровна нераздельно господствовала в семье, держа мужа под башмаком. Она была непоколебимо убеждена, что только благодаря ей муж дослужился до старшего инженера полка, и будь он чуточку ловчее, давно б уже заправлял где-нибудь в штабе дивизии.

Дружбу она водила лишь с теми женщинами, мужья которых занимали солидное служебное положение, мелких чинов не признавала, относилась к ним с явным пренебрежением. А своей единственной дочери еще с детства вбивала в голову, что ее мужем должен стать не кто-нибудь, а только генерал. И Лиза по примеру матери тоже водила дружбу только с дочерьми «обеспеченных» родителей.

Когда же Лиза подросла и познала вкус высоких каблуков и модной прически, мать начала следить, чтобы дочь, упаси бог, не свихнулась, встретившись с каким-нибудь офицеришкой без высшего образования или, как она выражалась, без академического ромба.

— Ромба нет — в голове пусто и на погонах не густо, — поучала она дочь.

Лиза, искренне уверенная в своем превосходстве над подругами, жеманилась, напускала на себя чванливую спесь, сторонилась молодых офицеров.

Закончив с грехом пополам десять классов, она отправилась в институт сдавать экзамен, наполнив по совету матери свой чемодан дорогими и модными платьями. Не помогло. Не попала Лиза в храм науки; на первом же экзамене по русскому языку она срезалась, получив двойку.

Вернувшись домой, Лиза пуще прежнего увлеклась нарядами и танцами. На предостережения матери махнула рукой и начала водить компанию с молодыми офицерами, не обращая внимания на ромбы. Мать, опасаясь, чтобы «глупый ребенок» не сошел с пути истинного, бегала за дочерью по пятам. Как-то летом, отправляясь на Черноморское побережье, она взяла с собой дочь, чтобы не спускать с нее глаз. Но именно там, на курорте, в одной из укромных аллей парка, случилось такое, что бедная мать чуть ли не впервые в жизни схватилась за сердце и по-настоящему познала вкус валерьяновых капель. Она порвала на «лысом черте», как она окрестила учителя бальных танцев, галстук и плюнула ему в лицо. А «дочь-поганку» поволокла на вокзал, чтобы более никогда сюда не возвращаться…

Теперь Капитолине Никифоровне было не до ромбов. Она готова была выдать дочь за первого попавшегося офицера, хоть за вдовца, даже за «алиментщика». К сожалению, женихам словно черная кошка дорогу перебежала. Не идут и не идут! А приглашались на именины или еще по какому-нибудь поводу — закусят, выпьют — и с глаз долой! Только и видели проклятых!

Капитолина Никифоровна бесновалась. Начались семейные дрязги и раздоры. Иногда она доходила до того, что с кулаками набрасывалась на дочь, предварительно закрыв комнату на ключ. А еще чаще перепадало отцу: «Засел на периферии, как пень в болоте… Кроме своих самолетов, ничего не видишь. Что тебе семья!.. Другие отцы — об этом даже в газетах пишут — денег не щадят, только бы устроить сына или дочь в институт… Знакомства водят с ректорами и деканами, а тут, прости господи, такой отец, что и совета путного единственному ребенку не даст».

Кондрат Кондратьевич, почесывал затылок и помалкивал. Убедить в чем-нибудь жену было для него так же невозможно, как наполнить водой бочку без дна.

За Лизой Капитолина Никифоровна уже не шпионила — беречь, собственно говоря, было уже нечего, — но и надежд не теряла. Ведь и сама замуж шла не святой… Решила так: не всяк берет красотой, но зато все берут мошной… Вот везла дочери приданое — и холодильник и сервант, и шкафы. Пускай знают все в полку, какая богатая невеста у Жбановых!

— Поаккуратнее! Осторожнее! — то и дело раздавался ее зычный голос. Она бесцеремонно покрикивала на мужа и солдат, загружавших домашним скарбом уже второй грузовик.

Грузили медленно. Дважды уже посылал подполковник Асинов узнавать, скоро ли они управятся. Пора было сдавать эшелон и ехать домой.