На далеких рубежах - Гребенюк Иван - Страница 70

Лжет, нагло лжет то правительство, которое заявляет, будто оно не желает войны, а вместе с тем засылает в воздушное пространство чужого государства свои самолеты.

Давно уже служит в авиации капитан Телюков, но не помнит случая, чтобы советский самолет пересек границу какого-либо сопредельного государства, тем более преднамеренно. Кто по-настоящему не хочет войны, тот доказывает это на деле.

Уничтожение пирата всегда считалось благородным поступком. Вот и он, Телюков, идет сейчас на святое задание. Идет во имя своей Родины, во имя всего человечества. Не сдастся воздушный пират, откажется сесть на аэродром — рухнет в море, пойдет туда, где покоятся кости его предков, которых побеждали в море люди сильные и мужественные, верные защитники родной земли.

Перехватчики приближались к бомбардировщику со стороны опускающегося солнца, прячась в его лучах. Телюков следовал за командиром на определенной дистанции, сохраняя выдержку и хладнокровие. Это было его первое боевое крещение, и он старался не ударить лицом в грязь. Он ясно представлял себе схему перехвата: истребители заходят в заднюю полусферу, берут бомбардировщик в «клещи» и ведут на свой аэродром.

Да, замысел командира был именно таков. Однако эта схема вскоре нарушилась.

В момент, когда подполковник Поддубный начал описывать дугу, бомбардировщик неожиданно развернулся вправо и, не реагируя на предупредительные сигналы, открыл огонь. Трассирующие пунктиры прошли над кабиной МиГа, и Поддубный невольно пригнулся, повинуясь инстинкту самосохранения. Одновременно он бросил свой самолет в пике и, выходя боевым разворотом, скомандовал Телюкову:

— Бей его!

И добавил такое слово, которого Телюков никогда прежде не слышал от командира полка, хотя тот не всегда был сдержан.

Поддубный, все время наблюдая за бомбардировщиком, не видел Телюкова. Наконец он заметил его истребитель над бомбардировщиком. МиГ как-то необычно вел себя, будто падал на левое крыло. Но вот блеснул огонь, МиГ резко взмыл вверх, а над бомбардировщиком заклубился черный дым.

Вскоре бомбардировщик начал разваливаться на отдельные части. Похоже было на то, что снаряды Телюкова угодили в перекрестье лонжеронов.

— Как чувствуете себя, 777? — вызывал Поддубный Телюкова, самолет которого, выйдя из атаки, описывал в небе дугу.

— Как бог! — долетело в ответ.

— Самолет не поврежден?

— Нет, все в порядке!

Так полк Поддубного открыл свой боевой счет.

Телюкова, как только он вернулся на аэродром и вылез из кабины, однополчане встретили оглушительным «ура» и на руках принесли к дежурному домику.

Зная, что в подобных случаях победителю следует держать себя скромно, Телюков пытался возражать:

— Да что вы, товарищи! Каждый ведь на моем месте… что вы, право… — Но вскоре, однако, он забыл о скромности и заговорил другим языком: — А кому не известно, что я никогда не давал промаха? Чего ж вы в самом деле! Коль уж прицелюсь — значит, все. Как же иначе!

На розыски обломков сбитого самолета и его экипажа были посланы вертолеты. До позднего вечера кружились они над морем, чайками припадая к волнам, — все было напрасно.

Морская пучина надежно хранила тайну воздушной схватки.

На фронте существовала традиция: летчику, сбившему вражеский самолет, пекли в столовой БАО пирог и торжественно преподносили его летчику.

Придерживаясь этой традиции, Сидор Павлович приказал кондитерам испечь торт, на котором было выложено кремом: «Герою-перехватчику».

Во время ужина Нина внесла торт. Подойдя к столу, за которым сидел Телюков, она, по старинному русскому обычаю, отвесила ему поясной поклон и произнесла заранее приготовленную фразу: «Наше вам уважение, капитан! Пусть это будет не последний ваш героический подвиг во имя славы, свободы и независимости Отчизны!»

— Спасибо! — взволнованно ответил летчик, принимая «хлеб-соль».

— Э, нет, не так! — возразил майор Дроздов. — Сразу видно, что человек не был на фронте. Вы должны поцеловать девушку — таков обычай, и так именно водилось на фронте.

— Поцеловать! Поцеловать! — донеслись со всех сторон веселые возгласы.

Телюков посмотрел на Нину, словно спрашивая ее согласия, и не то ему показалось, не то и в самом деле Нина одобряюще улыбнулась ему. Он наклонился к девушке и коснулся губами ее горячей щеки.

— Не так, не так целуешь! Ай-ай-ай! Вай-вай! — громче всех кричал Вано Махарадзе.

— А ну покажи ему, Вано, как надо! — предложил кто-то.

Вспыхнув, Нина убежала на кухню и не появлялась до конца ужина. Торт съели, и Телюков пошел домой, ощущая на губах тепло поцелуя. Возле коттеджа его догнал Вано.

— Ну что ты Филипп, право! Рогом — козел, а родом — осел! Дурной какой-то… Вай-вай! Такая девушка, а ты поцеловать и то не смог! Гляди, перехватят ее у тебя! Это, брат, тебе не в воздухе, а на земле!

— Не перехватят! — убежденно сказал Телюков.

— О, глупец ты! Осел, настоящий осел…

— Иди ты к черту, Вано! — Телюков оттолкнул от себя не в меру расходившегося друга.

— Ах, так? Защищайся же, каналья!

Они схватились. Вано был намного сильнее Телюкова, но зато уступал ему в ловкости. Летчики попадали в снег. В пылу борьбы они не заметили, как подошел майор горбунов и осветил их карманным фонариком.

— С ума посходили, что ли? — искренне удивился замполит.

— Да это мы так, — смутился Телюков.

— Вечерняя разминка, — отшучивался Махарадзе.

— С февралем в мозгах! — замполит покачал головой и пошел к себе.

— Шутки шутками, — отряхиваясь от снега, сказал Махарадзе, — но я тебе говорю серьезно — не зевай. Нина — вай-вай! И не век же тебе бобылем ходить. Я уже написал домой письмо с просьбой выслать лимоны и мандарины к свадебному столу.

— Иди к аллаху!

Но все же совет друга сыграл большую роль в последующем поведении Телюкова. Поразмыслив хорошенько, он решил возвратиться к Нине и поговорить с ней.

Когда он вошел в столовую, там уже никого не было. Нина одевалась, собираясь домой. Чтобы скрыть охватившее его волнение, Телюков начал все в том же шутливом тоне:

— Только что Вано чуть не сломал мне ребра. И все из-за вас, Ниночка. Говорит, что я осел, и заладил одно: «Иди к ней». Вот я и пришел.

— Мило, — улыбнулась девушка. — А если б не Вано, то не пришли бы?

— Все равно пришел бы, Нина… Ведь я ваш должник. Поцелуй остался за мною…

Нина без тени кокетства сказала спокойно и серьезно:

— А ведь вы совсем не такой, каким прикидываетесь. Я думала… думала, что вы…

— Нахал? — договорил Телюков.

— Ну да. А вы… смущаетесь…

Он тихонько привлек ее к себе.

— Нина, помните, я говорил вам, что нахожусь в стадии влюбленности. Тогда, конечно, это была шутка… А вот теперь… Ну как вам сказать, не умею я красиво говорить… Я люблю вас, Нина. Я полюбил тебя, вероятно, в первый же день, в первую встречу. И сегодня такой радостный вечер для меня. Мне так хочется, чтобы ты пришла ко мне…

— Куда?

— Ко мне. Навсегда.

— Это невозможно.

— Почему?

— Не нужно так спешить… Ведь вы меня совсем не знаете…

— Я люблю тебя, Нина! Хочешь — завтра и распишемся…

— Ох, как быстро!

— А что же в этом плохого? И разве так не бывает в жизни?

— Нет, нет… Уходите. Я должна запереть столовую.

— Нина! — взмолился Телюков.

— Нет, нет! — упрямо повторяла девушка.

На крыльце она неожиданно повернулась к Телюкову, припала к нему и поцеловала его. Потом быстро убежала и скрылась в темноте.

Над городком проплывали тучи, заслоняя луну. По запорошенным снегом кровлям проносились густые тени.

«Нет, не умею я обращаться с девушками, — с досадой и горечью думал Телюков, — „Пойдем распишемся!“ Разве так говорят?»

Он готов был провалиться сквозь землю от охватившего его стыда.

Майор Гришин давно уже, еще с той поры, как потерпел полное поражение в борьбе с Поддубным и получил два взыскания — одно по партийной линии и другое по служебной, — вынашивал мечту о работе на КП.