На далеких рубежах - Гребенюк Иван - Страница 45

— Ого-го, Филипп Кондратьевич, куда тебя занесло! — вслух подумал летчик, оглядываясь вокруг.

Он выбросился на высоте семи тысяч метров. Спускаясь на парашюте, не пел свою любимую песенку — рот был закрыт кислородной маской. Вообще не до развлечений было! Летчик вошел в так называемый горизонтальный штопор и, падая на землю, вертелся волчком.

Он не дождался, пока сработает автомат роспуска парашюта, дернул за кольцо.

У летчика не было зеркала, а если бы он взглянул на себя, то, вероятно, испугался бы. Веки воспалились и покраснели, глаз запорошило пылью, лопнувшие прожилки залили их кровью.

«Эге, да я что-то стал плохо видеть», — подумал Телюков и часто заморгал, оглядываясь в то же время, не летит ли вертолет? Набрав в ладони воды, он промыл глаза. Не помогло. Теперь самому придется обращаться к врачу, с глазами что-то явно не ладно…

Прошло полчаса. Потом час. Вертолет не появлялся. Уже напрасно истрачена половина запаса ракет. Телюков наломал саксаула, сложил его на гребне бархана, развел костер. Вскоре он заметил на горизонте зловещую черную тучу, надвигавшуюся с юга-запада. Буря! Ясно: экипаж вертолета испугался бури. Придется, вероятно, заночевать в пустыне.

Не подозревая об аварии, Телюков посылал в адрес экипажа вертолета яростные проклятия: — Жалкие трусы! Летуны, рожденные ползать! Где ваше чувство товарищества? Вам коров пасти, а не в авиации служить, молокососы!

Глас вопиющего в пустыне. Проклятия не остановили бурю, она упорно надвигалась, подкрадываясь к солнцу, чтобы заслонить его собой. От барханов падали черные тени. Тишина была такая, что звенело в ушах.

Перед лицом опасности самое страшное — бездеятельность человека. Это было хорошо известно летчику, и он, не теряя ни минуты, начал готовиться к встрече с бурей. Прежде всего нашел ложбину. Потом разостлал на песке парашют, сложил его вдвое и, набросив на куст саксаула, закрепил концы как можно крепче, чтобы импровизированный шелковый шатер не сорвало ветром. После этого наломал палок, натыкал их с наветренной стороны шатра и завалил песком, сделав небольшой вал. Управившись, летчик залез под шатер, глотнул спирту, закусил шоколадом.

Предчувствуя бурю, где-то поблизости тоскливо завывали шакалы.

Весть о том, что старшего лейтенанта Телюкова не подобрали и что его застал в пустыне ураган, дошла до штаба соединения. Оттуда полетели по телеграфу запросы о судьбе летчика и о причине аварии вертолета.

Майор Поддубный продиктовал телеграфисту подробное донесение и к десяти часам вечера выехал в городок.

Дома у себя он неожиданно застал Лилю.

— Ты, Лиля? Что случилось?

— Выключи свет, — сказала она. — Я не хочу, чтобы меня здесь видели, особенно сегодня.

— А что произошло?

— Тяжело мне. Поссорилась с мамой, она меня выругала, вот я и пришла к тебе. Я уже давно жду здесь.

Поддубный сел рядом на диване, обнял ее.

— За что же она выругала тебя?

Лиля склонила голову к нему на плечо.

— Лиза Жбанова распускает слухи, будто ты нарочно придумал полеты на Ту-2, чтобы избавиться от соперника.

— И Харитина Львовна поверила этому?

— Не знаю. Ты поговорил бы с инженером, пускай уймет свою дочь, пристыдит, что ли…

— Поговорю. Обязательно поговорю. Только мне кажется, не Лиза инициатор. Видишь ли, Гришин прилагает немало усилий, чтобы сорвать полеты на бомбардировщиках. Он повадился к Жбановым. Вот Лиза и болтает о том, что слышит от него…

— Для чего они тебе, эти полеты, Ваня?

— То есть как для чего?

— Да так — для чего? — Она выжидающе смотрела ему в глаза.

Поддубный задумчиво улыбнулся:

— Видишь ли, Лиля! Ведь мы, летчики, воины и должны учиться тому, что требуется знать на войне. Я еще думаю организовать прыжки с парашютами в море. Сам первым выброшусь, а за мной остальные. Не забывай, что мы военные летчики и должны быть готовыми к любым испытаниям.

— Неужели снова будет война?

— Враг бряцает оружием, и мы должны быть наготове.

В стекла швыряло песком. Уныло свистел ветер. Порой с улицы доносилось дикое завывание бури.

— Жаль мне Телюкова! — тихо проговорила Лиля. — Как-то страшно становится, когда подумаешь, что он один… в пустыне… в такую пору. Один и негде приютиться.

— Мне тоже очень жаль его. И в то же время я завидую ему.

— Завидуешь?

— Отчасти — да. Хотелось бы испробовать свои силы в поединке с ураганом…

— Не торопись, кто знает, может, еще большая беда подстерегает тебя…

Неожиданно раздался стук в дверь.

— Ой! — Лиля вскочила. — Выйди, Иван, в коридор.

Это были лейтенанты Байрачный, Скиба и Калашников.

— Простите, товарищ майор, — сказал Байрачный. — Увидели вашу машину вот и позволили себе зайти. Мы по поводу Телюкова. Ничего не слышно?

— Волнуетесь за своего товарища?

— А как же! — ответил за всех Скиба.

— К сожалению, ничем не могу вас порадовать. Остался в пустыне.

— Это мы знаем, — заметил Байрачный. — А как вы думаете — выживет?

— А вы какого мнения?

— Выживет! — единодушно воскликнули летчики.

— Наши мнения сходятся.

— Еще раз извините, товарищ майор… Спокойной ночи.

— Всего хорошего. Не беспокойтесь, — сказал майор, выпроваживая их, и не без удовольствия подумал: вот она, живая аттестация на будущего командира молодежного звена! Если б не любили и не уважали, вряд ли пришли бы сюда.

— Кто это заходил? — спросила Лиля.

— Молодые летчики. Беспокоятся о Телюкове.

Лиля поглядела в окно:

— Ваня, а что, если… Ведь с тебя спросят. Ты ведь остался за командира…

— Ниже, чем до рядового летчика, не понизят, Лилечка. Главное — летчиком остаться. Я думаю, что ты и тогда не перестанешь меня любить…

— О чем ты говоришь! Да я просто так… Телюкова жаль. Он и без того столько пережил…

— Иди, Лиля, домой, ложись спать. Тем, что мы оба будем здесь вздыхать, делу не поможешь…

— Гонишь? — обиделась девушка.

— Ну что ты! Если хочешь — оставайся. Теперь я спокоен. Ведь между нами все решено, не так ли? Мне просто неприятно, что мать дома беспокоится. К тому же мне надо пойти к замполиту.

— Ты прав, я пойду, — согласилась Лиля.

Поддубный проводил ее домой. По пути собирался зайти к инженеру, но передумал. А если бы зашел, то столкнулся бы с Гришиным.

Подружились штурман и инженер. Подружились потому, что нашли общий язык. Не нравился инженеру Поддубный, как не нравился он с самого начала и штурману.

Прежде планировали один, от силы два летных дня в неделю. А теперь все полеты, полеты. И не куда-нибудь, а в стратосферу, на практический потолок.

— Все торопит, лезет куда-то, все ему что-то надо. Совсем извел авиационных специалистов, — ворчал инженер. — Прежде, бывало, и в будни урвешь часок-другой, чтобы походить с ружьем, поохотиться на лисиц. А при Поддубном только и знаешь, что торчишь на аэродроме. И куда он спешит с этим учением? Будто завтра война! Одержимый какой-то!

Штурман Гришин придерживался таких же взглядов.

— Я предвидел неприятность, Кондрат Кондратьевич, — вторил он инженеру. — Зачем Поддубному понадобились эти Ту-2? Не понимаю. Допустим, что Телюков спасется. Допустим, хотя шансов маловато. Но вы же понимаете сами: разве после всего перенесенного он останется боеспособным летчиком? О нет, Кондрат Кондратьевич! Надо же учитывать те невероятно тяжелые условия, в которых мы находимся. Поддубный забывает, что здесь не север, а юг. Пустыня! Каракумы! А он, невзирая ни на что, жмет на все педали.

— И сам себя загонял, и людям не дает спокойно жить, — вторил инженер.

— Живешь, как на войне. Летчики рискуют жизнью ежедневно, ежечасно.

— И работы чертова уйма! На фронте и то легче было нашему брату авиаспециалисту. Бывало, при нелетной погоде прохлаждаешься себе где-нибудь летом под кустом, а зимой отдыхаешь в теплой землянке…

Штурман наклонился к инженеру и прошептал: