На далеких рубежах - Гребенюк Иван - Страница 25

— Пойди, погуляй, Назык! — обратилась Лиля к девочке.

— Ни за что не угадаешь! — продолжала интриговать подругу Жбанова.

— Ты бы, Лиза, думала, прежде чем говорить, — укоризненно произнесла Лиля.

— А что?

— Ты же видела: здесь Назык, а такое мелешь…

— А что ж особенного я сказала?

— Назык все прекрасно понимает. И я вовсе не желаю, чтобы кто-нибудь прислуживал мне.

— Вот чудачка! — расхохоталась Лиза. — А я, например, никогда ничего не делаю! К нам приходит уборщица. Ну так угадай же кто вчера был у нас?

— Откуда же мне знать?

Лиза прильнула к подруге, прошептала на ухо:

— Из академии он. Ромб на мундире. А отец говорил, что он, пожалуй, скоро и полком командовать будет, если твой отец в отставку уйдет.

У Лили мучительно заныло сердце.

— За книгой к отцу приходил, — продолжала Лиза. — Взял книгу, а тут мать познакомила меня с ним. «Знакомьтесь, — говорит, — это моя дочь». И мы разговорились. А потом мама угощала его чаем с вареньем. Я завела радиолу. К сожалению, у него были какие-то неотложные дела, а то бы потанцевали. Когда он собирался уходить, то пожал мне руку и так ласково взглянул мне в глаза… — Лиза заломила руки, — так ласково… Даже мать обратила внимание…Она пригласила его бывать у нас, и он обещал.

Внезапно вспыхнувшее в сознании Лили чувство ревности столь же внезапно погасло. Не может такая, как Лиза, увлечь Поддубного. Не может. Слишком он серьезный человек!

— Да, Лиля, знаешь, почему я зашла к тебе? — спросила Лиза. — В клубе организуется художественная самодеятельность. Там сейчас заседает комиссия. Лейтенант Байрачный верховодит всем. Собирайся, пошли!

— Иди сама. Я никуда не пойду.

— Не глупи. Ведь ты хорошо играешь.

— Пианисток в гарнизоне достаточно и без меня.

— Пойдем, пойдем! — Лиза подхватила под руку сопротивляющуюся Лилю. — Ну чего ты так помрачнела? Наверное, сама неравнодушна к Поддубному? Смотри мне! А то сейчас же передам об этом Телюкову. Плохо тебе придется! — И она зашептала на ухо подруге: — А знаешь, за что Телюкова на гауптвахту посадили? Он умышленно стрелял по самолету Поддубного. Иван Васильевич ходит к твоему отцу, вот Телюкова и заело…

— Что ты говоришь? — вздрогнула Лиля. — Это неправда…

— Утверждать не могу. За что купила, за то и продаю. А ты будь предусмотрительной: скажи своему Телюкову, пусть он не беспокоится. Можешь дать ему понять, что Поддубный ухаживает за мной. Он и успокоится. Ну пошли!

— Пошли, — неожиданно согласилась Лиля. Она до того была взбудоражена столь неожиданным известием, что решительно не могла владеть собой.

Конечно, Лиза могла и насплетничать, но ведь факт, что Телюков сидел на гауптвахте… И, кажется, это был первый случай в полку, когда офицер сидел под арестом. Значит, дело серьезное, думала Лиля, идя в клуб.

Поддержанный замполитом, Байрачный решительно взялся за организацию художественной самодеятельности. Прежде всего позаботился об афише. Лейтенант Калашников не пожалел красок для столь важного дела: громадная афиша на щите сразу бросалась в глаза. Когда ее прислонили к стене клуба, она достигла крыши. Слово «самодеятельность» было написано полуметровыми буквами. Байрачному посчастливилось отвоевать у начальника клуба отдельную комнату, на двери которой появилась табличка с надписью: «Руководитель художественной самодеятельностью. Запись в кружки от 7 до 9 часов вечера».

Любителей театрального искусства оказалось более чем достаточно, поэтому отбирались самые одаренные. Создали жюри, в состав которого Байрачный ввел Скибу и Калашникова — своих лучших друзей. Перед жюри демонстрировали свои способности певцы, танцоры, музыканты, мастера художественного слова.

В этот вечер к руководителю художественной самодеятельности явились двое солдат. Один высокий и худой, другой низенький и полный.

— Мы — подражатели! — отрекомендовался высокий.

— Кому же вы подражаете? — заинтересовался Байрачный.

— Тарапуньке и Штепселю.

— Интересно. А ну исполните какую-нибудь интермедию. Сможете сейчас?

— Отчего же? Для этого и пришли.

Замполита Горбунова, который в этот момент находился среди членов жюри, неприятно поразил внешний вид «Тарапуньки». Поля панамы выгнуты, и она скорее напоминала шляпу-котелок, нежели солдатский головной убор. Голенища — в «гармошку», гимнастерка нараспашку, взъерошенные волосы, как мокрое мочало, свисало на ухо.

— Вы, кажется, из второй эскадрильи? — спросил капитан.

— Так точно! — браво выпалил «Тарапунька».

— Фамилия:

— Рядовой Баклуша.

— Комсомолец?

— Никак нет, товарищ капитан!

— Взыскания имеете?

Солдат смутно учуял что-то недоброе, и рука потянулась к пуговицам…

— Взыскания имеете? — повторил свой вопрос замполит.

— Наряд вне очереди… Да я уже чистил картошку на кухне… Отбыл.

— За что получили?

— За кровать.

— Точнее.

— Показалось старшине, что кровать плохо заправлена.

— Показалось, говорите? А прежде имели взыскания?

— Имел, то есть так точно!

— За что? Отвечайте подробно.

Баклуша выпрямился, побледнел.

— Полез я в кабину самолета проверять приборы и нечаянно нажал на кнопку противопожарного устройства. Фюзеляж залило. Инженер — выговор. А один раз за опоздание из отпуска гауптвахту дали. Еще выговор был за нарушение формы…

— Такому, как вы, — покачал головой замполит, — мы, пожалуй, не сможем предоставить место на солдатской сцене. Поняли?

— Так точно! Разрешите идти? — спросил Баклуша, сожалея, что нарвался на замполита.

— Нет, — возразил тот. — Доложите своему командиру, что я сделал вам замечание по поводу внешнего вида. Чуб остричь, «гармошку» ликвидировать, панаму привести в соответствующий вид. Что вы туда напихали? Почему она у вас так раздулась? А ну-ка, дайте сюда.

— Картон здесь, товарищ капитан.

Замполит снял свою панаму.

— А я вот хожу без картона, и, представьте себе, голова не болит… Чувствую себя великолепно…

— Да у меня она, товарищ капитан, тоже не болит! Вы уж разрешите нам выступить…

— Нет, не разрешу. Выступать перед зрителями могут лишь примерные воины.

— Я тоже буду таким.

— Вот тогда и в художественную самодеятельность примем. А сейчас идите в свое подразделение.

— Есть!

Растерянный и обескураженный, солдат повернулся через правое плечо. Замполит хотел было еще поговорить с ним, но тут зашли девушки. А отчитывать молодого парня при них он счел нетактичным.

— Мы не помешали вам? — спросила Лиля, заметив обескураженного солдата.

— Нет, нет, присаживайтесь, — сказал замполит, как всегда улыбаясь одними уголками губ.

Байрачный и Скиба, здороваясь с девушками, поднялись с мест. Затем Байрачный обратился к Лиле:

— Вы, кажется, играете на пианино?

— Да, если нужно будет аккомпанировать, то я могу, — ответила девушка.

— Как же! Пианистка нам крайне необходима.

Лиза Жбанова в свою очередь выразила желание участвовать в драмкружке.

— Тоже хорошо, — ответил Байрачный. — Но вам придется прийти тогда, когда мы подыщем пьесу. Так и запишем. И роль укажем потом.

Вопреки желанию подруги Лиля поспешила домой. Не выходили у нее из головы слова Лизы о поступке Телюкова. Неужели это правда? Неужели Телюков способен на такие подлости?

Услыхав в небе гул самолета, Лиля остановилась и почему-то подумала, что это летает Поддубный.

Чутье не изменило ей. Майор гонялся за контрольной целью, которая неожиданно появилась над Кара-Кумами с юго-запада.

Наведение осуществлял тот же штурман-наводчик, который подавал команды, чтобы «противник» обозначал себя фарой. Наводить как следует он не умел. Несмотря на то, что Поддубный своевременно поднялся в воздух и четко выполнял команды, штурман до сих пор не мог свести его с целью.

У летчика начало рябить в глазах от долгого и безуспешного наблюдения за зеленовато-серым экраном бортового локатора, от многочисленных разноцветных колпачков на доске приборов.