Синее золото
(Роман) - Борман Аркадий Альфредович - Страница 37

Доктор держал шприц и руке.

— Меня беспокоит ваша рана на ноге, я считаю необходимым вспрыснуть вам сыворотку, — сказал он тоже как-то неестественно громко. Таня замолчала и покорно предоставила врачу произвести над собой то, что ему было приказано.

Минут через десять она начала чувствовать во всем теле какую-то все возрастающую легкость. Точно ее куда-то начало поднимать. Вот закружилась голова. Она закрыла глаза и увидала перед собой вертящееся колесо всех цветов радуги. Она открыла глаза. Доктор стоял над ней. Вдруг его фигура зашаталась и ей показалось, что наклонилась вправо.

Она вытянула здоровую руку из-под одеяла, чтобы его поддержать. Доктор быстро кольнул ее чем-то острым в палец. От боли она пришла в себя и вспомнила, что с ней делают.

«Мерзавцы, не поддамся», — чуть не сказала она и до боли закусила губу. Это ее опять отрезвило. Но через мгновение она почувствовала неудержимое желание говорить. Ей казалось, что молчание начинает душить ее, что если она сейчас же не произнесет какие-то слова, много слов, то она задохнется, умрет.

Они вырвались из нее целым потоком. Она чувствовала, как не надо думать, чтобы их произносить и как трудно было произносить именно те слова и слоги, которые хотелось. Но все же она не лишилась дара управления своей речью.

Как только из нее потекли первые слова, она услышала в коридоре шаги, которые уже знала, как зверь знает шаги своего главного врага.

— Здравствуйте, дорогие гости. Ждем вас давно. Все готово, — быстро говорила она, то открывая, то закрывая глаза и стараясь не обращать внимания на человека в черной куртке, который остановился у двери.

— Будем есть на золотых тарелках. А брильянт-то посередине стола положим, чтобы блестел. Ах, какие камни. Спрячь же их, Воронов, от Хилидзе, а ты, Хилидзе, спрячь их от Воронова. Подождите, все откроется и снова во дворце буду, недаром она была моя тезка. Ах, как хорошо я прокатилась. Паркер, смотрите, волк, волк, — почему-то это слово Тане было особенно легко произносить, и она не хотела с ним расставаться.

— Привяжи камень-то к волку, слышишь, Хилидзе. Приказываю тебе, и скачи, как Иван Царевич, прямо к президенту папуасской республики. Он волка-то испугается, а ты камень-то там в море брось. Пусть достает, не достанет. Ах, зачем же вы меня остановили? Как же я теперь полечу? Кто же мне мотор заведет? Держи, держи их…

Так бессвязно она болтала по крайней мере полчаса. Порой казалось, что слова действительно перестают ее слушаться. Но она вся поджималась, даже пальцы на ногах сжимала, вся напрягалась и не позволяла им течь бесконтрольно.

Наконец она почувствовала большую усталость и стала замолкать. Ужасно захотелось спать. Она закрывала глаза и мгновениями впадала в забытье. Но потом приходила в себя. Ей становилось страшно, что она забудется и начнет по-настоящему бредить.

Таня приоткрыла глаза и увидала, что в комнате, кроме Дуни никого не было. Ее сиделка-сторож сидела на плетеном кресле и внимательно наблюдала за ней. Она опять закрыла глаза. Борьба со сном явилась самым мучительным усилием в эту ночь. Пока не начало светать, она не заснула.

Таня проснулась с сильной головной болью. Все тело ломило, и было ощущение полной прострации и огромной усталости. Она лежала не двигаясь, почти не разговаривая с Хатимой, хлопотавшей около нее.

Когда зашел доктор и наклонился над ней, то она почти беззвучно произнесла — «спасибо» — и громко сказала: — Дайте мне какой-нибудь возбудитель. Я совсем больна.

Лекарство подействовало и днем ее мысль опять усердно заработала.

«Камня у них нет. Но где же он? Не мог же Хилидзе его похитить? Он казался таким преданным. Но может быть, она ошиблась. В этой стране все возможно. Нет, нет, нет, он не мог взять. Но кто же тогда? Кто? Во всяком случае, этим обстоятельством надо воспользоваться. Надо здесь задержаться. Главное, чтобы не увезли в Москву. Может быть, свои что-нибудь сделают. Только бы Паркер не вмешался. Только бы он поскорее уехал в Европу».

Так она думала, спокойно лежа в своей кровати. Выздоровление шло быстро и ее скоро должны будут перевести в тюрьму. Что можно сделать еще отсюда?

Задумавшись, она сразу не расслышала шаги в коридоре, а когда их узнала, закрыла глаза и не хотела их больше открывать.

Зачем, зачем он ее не послушался, зачем он пришел?

Паркер убедил власти, что он уговорит Дикову сказать, где спрятан брильянт. Сам он в последний вечер в Отрадном долго вертел камень в руке. Не мог придумать, куда его спрятать. Наконец засмеялся, хлопнул себя по лбу и сказал — «дурак».

Глина, в которую он обмазал брильянт, высохла за ночь. А утром он еще зашел и лабораторию и очень искусно подкрасил ее синеватыми и желтоватыми примесями. Вышел кусок породы, совсем такой же, какие он увозил с собой в чемодане.

Перед отъездом он попросил Хилидзе зайти к нему, открыл чемодан, встряхнул камни и куски и спокойно сказал:

— Вот, хочу от вас увезти к себе в лабораторию.

— Что-то мало береге, — ответил грузин.

Паркер вошел в комнату, где лежала Таня, его сопровождал человек в черной куртке и женщина, служившая переводчицей.

Как много он думал о том моменте, когда увидит Таню. Представлял себе, как она лежит, как похудела. И все оказалось не так, как он думал. Комната, кровать, подушки были совсем другие, чем ему представлялось раньше. Даже ее волосы показались не теми, какими, казалось, они должны были быть. И его поразил хороший цвет лица Тани. В глаза же ей он не решался посмотреть.

Он был совершенно спокоен. Стал каким-то металлическим. Только чувствовал, как на висках бились две жилки.

Таня молча следила, как они подходили к ее кровати.

Паркер был около нее. Она его почувствовала. Но зачем, зачем он это делает?

— Здравствуйте, мисс Дикова, — сухо сказал Паркер.

— Здравствуйте, м-р Паркер, — ответила она коротко и продолжала вопросительно смотреть на группу вошедших, ожидая дальнейших расспросов.

— Я пришел к вам сказать, в какое ужасное положение вы поставили и меня и тех, кто вас послал. Но вы можете хоть отчасти исправить свою вину. Скажите, где камень, который вы унесли, когда ушли с бандитами.

У Тани отлегло от сердца.

«Молодец», — подумала она, взглянула на него и их взгляды встретились впервые.

«Неужели он знает, где камень?» — мелькнуло у нее в голове. Картина той ночи, когда они уходили из Отрадного, вдруг пронеслась перед ее внутренним взором. И она ясно вспомнила свой приказ Паркеру — позаботьтесь о раненом.

«Неужели это может быть? Нет, нет, это невероятно», — продолжала работать ее мысль.

— Камень, камень, — произнесла она презрительно, — а что будет мне, если я укажу, где камень?

Паркер вопросительно взглянул на человека в черной куртке.

— Тогда вас приказано освободить, — ответил тот.

— А на следующий день опять арестовать, — сказала Таня с вызовом в голосе.

— Нет, вас выпустят за границу.

— Так я и поверила. Ну, хорошо, я подумаю. Завтра получите ответ. А сейчас я устала, прошу вас меня больше не беспокоить.

Таня опустила веки и потом медленно их подняла и протянула руку Паркеру.

Англичанин не понимал, что нужно делать. Не мог догадаться, какие планы бродят у нее в голове и стоял над кроватью в какой-то нерешимости, растерянный и озабоченный.

«Поняла ли она, что камень у меня?» — спрашивал он сам себя.

Он хотел прочесть ответ в ее глазах, но она не смотрела на него, а рассматривала переводчицу, которая стояла в ногах кровати.

Таню вдруг рассмешила претензия на последнюю моду этой тюремной служащей далекого провинциального города.

— А у нас в Париже теперь таких кофточек не носят, устарели, — заметила она с озорством в голосе.

Тюремная служащая вспыхнула как пион, и презрительная улыбка пробежала по ее лицу.

— Нам буржуазные парижские моды не интересны, — фыркнула она, — мы создаем свои моды, как вообще все свое, во всех областях.