Синее золото
(Роман) - Борман Аркадий Альфредович - Страница 35

— Но ведь вы глупости говорите, — резко оборвала Таня. — До революции-то хлеба в лавках было сколько угодно, и люди жили мирно и друг за другом не следили. Вон вы, две товарки с Хатимой, а друг друга боитесь. Вы говорите народ, народ, а посмотрите-ка, народ-то не может существовать на свои заработки. Разве вы это не видите?

Дуня это видела и хорошо знала, но не любила об этом разговаривать и думать. Ее молодое сердце искало ясности и правды. Ей так хотелось верить, что через коммунизм человечество действительно придет к золотому веку. Но на этот раз резкость вопросов совершенно чужого человека ее поразила и заинтересовала.

— А что вы-то предлагаете? — опять спросила она у больной, но уже более мягким голосом.

— Я же вам сказала. Прежде всего люди должны доверять друг другу и жить в мире. Вот мы две русские женщины. Неужели мы действительно враги, должны уничтожать друг друга? Что мы не поделили? Вы хотите правды, и я хочу правды. Может быть, мы могли бы ее найти общими усилиями, а для того надо иметь право свободного обсуждения, которое вы отняли от людей.

Их беседа затянулась поздно за полночь. Дуня стояла над кроватью больной и торопилась находить быстрые ответы на вопросы и обвинения своей пленницы.

— Мы не можем вам верить. Вы наш классовый враг, — твердила она, — ваши интересы не сходятся с нашими.

— Но мы ведь все люди с одинаковыми чувствами, радостями и горестями. Везде бывают худые и хорошие, — отвечала Таня.

— Да, да это правда, хорошие все-таки бывают везде, — согласилась сестра. — Вот в Великую войну у моего отца был командир, тоже наверное белогвардеец. А спас моего отца, своего солдата, сам рискуя жизнью. Вылез из окопа, подполз к раненому и помог ему добраться до своих, не побоялся неприятельского огня. Отец всегда повторяет, вот бы таких людей побольше, жить было бы лучше. Слышали мы, что потом он погиб со всей семьей.

Комната освещалась маленькой лампочкой у кресла сестры. Лица обеих девушек были покрыты тенью, и Дуня не заметила, как Таня бросила на нее испытующий взгляд.

— А где ваш отец сейчас? — спросила больная.

— Мастер в здешнем железнодорожном депо.

— Спросите его, помнит ли он дочку своего командира, что к нему в гости приходила, когда он лежал в госпитале.

Сестра посмотрела на Таню с удивлением.

— Почему?.. А вы почему знаете, что такая была? — спросила она.

Больная слабо улыбнулась.

— Так, знаю. Вы ему кланяйтесь.

— От кого кланяться-то, ведь та-то давно погибла? Он карточку хранит, всегда вспоминает.

— А вы карточку-то возьмите, да на нее внимательнее посмотрите, — посоветовала Таня.

Дуня искоса взглянула на больную, она заволновалась. Сколько раз она слышала от отца, с которым жила, рассказ о той маленькой Тане, дочери его командира, которая приносила ему в госпиталь папиросы и шоколад, и образ которой был связан в ее представлении с чем-то детски добрым и приветливым. Но она же давно погибла вместе со всей семьей, в этом не было никакого сомнения.

— А вы хорошенько посмотрите на фотографию, — снова улыбнулась Таня. Она видела, как Дуню взволновал разговор и как она все время внимательно ее рассматривала.

— Давайте спать, очень поздно, — предложила больная.

Таня проснулась поздно. Солнечный луч играл на стене, как раз против ее кровати. Она проснулась с каким-то спокойным, даже радостным чувством и сразу не могла понять, в чем дело. Ведь она ранена, находится в руках своих врагов и ей не будет пощады.

А потом вдруг вспомнила разговор с Дуней. Неужели действительно это дочка Широкого? Неужели он туг, где-то близко — этот молодой и приветливый солдат, который ей и ее матери все твердил в госпитале:

— Вы уж не сумневайтесь. Сто лет пройдет, а ни дети, ни внуки мои вас не забудут. Если когда нужно — прямо к нам.

За эти четыре дня, что она пришла в сознание, Таня до конца никак не могла почувствовать себя безнадежной пленницей.

Кроме доктора, двух сестер и человека в черной куртке, она никого не видала. С ней были все очень внимательны, совсем как с кроликом, которого готовят к последним опытам.

Человек в черной куртке — ее следователь — за эти дни обменялся с ней только двумя-тремя фразами.

Днем он пришел с портфелем под мышкой и в сопровождении секретаря. Он приказал Хатиме выйти из комнаты.

— Г-жа Дикова, вы знаете, что вам угрожает, советую быть откровенной, это может смягчить вашу участь, — сказал он.

Таня приподнялась на подушках и вся насторожилась.

— Ваши все сообщники по бегству арестованы и камень взят у них, — продолжал он. — Откройте, кто вас послал из заграницы.

Чуть заметная улыбка мелькнула на лице Тани, ведь она хорошо помнила, что они ушли без брильянта.

«Дурак, сразу себя выдал, значит, никто не пойман», — подумала она, и эта мысль прибавила ей бодрости.

— Как кто послал, вы же знаете — французская Компания Редких Металлов.

— Г-жа Дикова, у нас тут не шутят, — сухо сказал человек в черной куртке, — смотрите, будет плохо.

— Я не шучу, — тоже очень сухо ответила Таня. — Зачем ваш Воронов вел меня в лес? Я не знаю, кто его убил. Я не знаю, кто на меня, одинокую женщину, напал, но что же мне было делать, как не отстреливаться? Зачем на меня нападали?

Таня сползла с подушек и сделала вид, что она очень устала.

— Вы все врете, г-жа Дикова, но мы сумеем вытащить из вас правду, — с угрозой в голосе оборвал следователь. Он задал еще несколько вопросов, потом резко повернулся на каблуках и ушел, не прощаясь.

Хатима была весь день очень молчаливая, а вечером пришла Дуня.

Таня сразу по ее глазам поняла, что она пришла с хорошими вестями. Дуня подошла к больной и, поправляя одеяло, тихо сказала:

— Мы нашли фотографию и вас узнали. Папа вам кланяется. Он хотел бы помочь, да как? Только надо быть очень осторожными, иначе и вы и мы все пропадем. Пожалуйста, при Хатиме не подавайте виду.

Она больше не говорила с Таней ни о фотографии, ни о ее прошлом. Но совершенно изменила с ней тон. Стала мягка и внимательно заботлива. С этого дня они ни разу не заговаривали на общие темы, и со стороны могло показаться, что Дуня не сторожит опасную преступницу, а только ухаживает за больной. Впрочем, как только в комнату кто-либо входил, она принимала очень суровый вид.

На следующий день человек в черной куртке явился опять.

— Ну как, г-жа Дикова, вы решили рассказать мне всю правду? — спросил он.

Таня прищурила глаза и, смотря в упор на своего следователя, сказала:

— Правду, да, я расскажу вам правду, а что мне за это будет?

— Что будет, что будет, я должен запросить начальство, — замялся следователь.

— Запросите, тогда я, может быть, вам и скажу, где камень.

— Камень? — подскочил человек в куртке. — Вы действительно можете указать, где камень?

— Что с вами, — ехидно улыбнулась Таня, — вы же вчера мне сказали, что камень у вас? Но я вас понимаю, у вас свои приемы следствия. Я вам скажу, где камень, если вы меня освободите — это условие.

— Условие, ну, мы еще посмотрим, как-то вы нам будете ставить условия. Я вижу, вы до сих пор не понимаете, где вы находитесь. Смотрите, потом поздно будет, — сказал он, смотря куда-то через ее голову. И опять ушел не простившись. Таня слышала, как при выходе он бросил Хатиме:

— Скажите доктору, чтобы явился ко мне сегодня днем.

Тане вдруг стало жутко. Она вся похолодела и не могла удержать охватившую ее дрожь

Прошло почти десять дней, как Таня лежала в тюремной больнице, а Паркер все еще оставался в Отрадном.

Спокойный, уверенный, умеющий быстро разбираться в обстановке и находить решения, на этот раз он чувствовал себя совершенно потерянным.

Что ему было делать? Сперва он хотел броситься в тот город, где лежала Таня. Но что он будет там делать? Он вспомнил ее настойчивую инструкцию держаться подальше от ее дела.