Серп и молот против самурайского меча - Черевко Кирилл Евгеньевич - Страница 7

• Предыдущая
• 7/83
• Следующая

К «активному курсу» в отношении Китая японская военщина вернулась несколько позднее, вторгнувшись в Южную Маньчжурию.

В заключение одно важное, на мой взгляд, соображение, касающееся политики СССР в отношении Японии непосредственно после сенсационного опубликования «Меморандума Танаки». Советское правительство верило, и не без оснований, в глобальные экспансионистские намерения японской военщины, изложенные в расширенной версии «Меморандума Танаки», но, судя по всему, вооруженный конфликте китайскими милитаристами в 1929 г., во время которого Япония сохраняла нейтралитет, произвел на советских лидеров такое сильное впечатление, что они довольно долго считали их главным противником. И даже несмотря на захват японской армией Северной Маньчжурии, где на КВЖД находились центры советского влияния, СССР придерживался по просьбе Японии нейтралитета и не предпринимал в течение некоторого времени антияпонских демаршей, ошибочно полагая, что акции Квантунской армии были направлены только на то, чтобы проучить китайских милитаристов за невыполнение ими договоренностей с Токио.

«Покушение на Чжан Цзолиня (японского ставленника в Маньчжурии – К. Ч.) 4 июня 1928 г. означало новый этап вмешательства Японии в дела Азиатского материка и предопределило перемены в жизни 70—80 тыс. белоэмигрантов из России в Маньчжурии, – пишет американский историк Дж. Стефан. – За несколько месяцев до «Маньчжурского инцидента» (18 сентября 1931 г.)[56] агенты японской разведки («Токуму кикан») приступили к активным операциям по выявлению и вербовке русских белоэмигрантов-колаборационистов[57].

Установление межгосударственных отношений между СССР и Японией в результате подписания Конвенции 1925 г. ознаменовало завершение борьбы Советского Союза за его дипломатическое признание с ведущими капиталистическими государствами и создание политической базы для экономического строительства в Восточной Сибири и на советском Дальнем Востоке.

«Заключение Конвенции об основных принципах отношений между СССР и Японией явилось событием огромного международного значения… – писал известный американский ученый, специалист по советско-японским и русско-японским отношениям Дж. Ленсен. – Соглашение с Китаем 1924 г. уже значительно подняло престиж СССР в Азии; Конвенция с Японией еще более усилила его позиции. Япония же получила в результате этого стратегический выигрыш… Англо-японский союз 1902 г. обезопасил Японию от интервенции третьей державы в условиях назревавшего конфликта с Россией; Конвенция с СССР, которую в перспективе рассматривали как пролог к советско-японскому союзу (и до некоторой степени и его эквивалент) по-видимому предоставляла Японии такую же защиту в отношении войны с США»[58].

На основе Конвенции и приложенного к ней Протокола А в декабре 1925 г. было заключено два советско-японских концессионных договора о добыче нефти и угля на Северном Сахалине и учреждено соответственно два акционерных общества с капиталом по 10 млн. иен. Положительно оценивая подписание всех этих документов как проявление заинтересованности СССР в советско-японском экономическом сотрудничестве, министр иностранных дел Японии К. Сидэхара рассматривал их как «свидетельство добрососедских чувств, объединяющих две нации»[59]. Активный сторонник сотрудничества Японии с СССР мэр Токио С. Гото, выступая за развитие двусторонних отношений на базе упомянутых соглашений, заявил, что «если народы обеих стран сделают свои отношения подлинно дружескими, то это увеличит благосостояние обоих народов и обеспечит сосуществование и взаимное процветание народов Азии и Европы». Он заявил также, что в результате установления двусторонних отношений Япония, укрепив свои международные позиции, успешно «сможет проводить свою тихоокеанскую политику, а Россия упрочит мир на Дальнем Востоке и получит возможность поднять свой международный престиж», что вызовет «неизбежность больших изменений в политическом курсе Америки и Англии по отношению к России, Японии и Китаю»[60].

В целом же оценка нормализации советско-японских отношений официальными кругами Японии носила сдержанный характер. Это объяснялось тем, что им пришлось в конечном счете признать несбыточность своих расчетов на удержание под своим контролем Северного Сахалина и приобретение прав на учреждение японских концессий в Сибири. Это вызвало резкую критику нормализации со стороны военных кругов и новых концернов, начиная с концерна «Кухара», которые наживались на производстве военного снаряжения и оказались в трудном финансовом положении после окончания войны на Дальнем Востоке сначала вследствие экономического кризиса 1920—1921 гг., а затем экономической депрессии 1926 года.

Тем не менее установление нормальных отношений между СССР и Японией привело к оздоровлению обстановки на Дальнем Востоке, оживлению контактов по линии общественных организаций между двумя странами, развитию отношений на базе концессионных соглашений и рыболовной конвенции 1928 г., по которой японским компаниям предоставлялось право промысла и обработки любых видов рыбы и морепродуктов, кроме котиков и каланов, у побережья Советского Союза на Дальнем Востоке, за исключением 37 бухт и залива Петра Великого, и в бассейне р. Амур на участках, приобретенных с публичных торгов, в которых могли участвовать и советские организации[61].

Конвенция о принципах взаимоотношений между СССР и Японией фиксировала новое соотношение сил, сложившееся к середине 20-х гг. на Дальнем Востоке после поражения Японии в ее интервенции на советском Дальнем Востоке и ее вынужденных уступок другим державам на Вашингтонской конференции 1922 г. в вопросе об ограничении морских вооружений (при соотношении тоннажа линейных кораблей 3 против 5, принадлежащих США и Великобритании)[62].

В 1926—1928 гг. Советский Союз в развитие принципов упомянутой Конвенции вносил предложение японской стороне заключить пакт о ненападении, одной из задач которого являлось предотвращение вооруженных столкновений с японскими войсками в Китае при оказании содействия китайским коммунистам за «советизацию» страны в их борьбе с войсками Чан Кайши и китайскими милитаристами, которых поддерживала Япония[63].

Выступая на словах за взаимное невмешательство во внутренние дела (ст. 5 Основной конвенции), стороны стремились на основании этой статьи пресечь или, по крайней мере, насколько это возможно, ограничить подрывную деятельность другой стороны. Причем Япония имела гораздо большие возможности поддерживать самые различные антисоветские белоэмигрантские организации в Японии и в Маньчжурии, чем СССР малочисленные марксистские группы в Японии[64].

И если подробные сведения об этой деятельности Японии, которая активизировалась после убийства японцами в Маньчжурии в 1928 г. китайского милитариста Чжан Цзолиня, стали известны значительно позднее рассматриваемого периода, то данные об аналогичных действиях советской стороны стали известны в Японии вскоре после заключения советско-японской конвенции 1925 г.

Так, в руки японских властей попала заверенная партийным секретарем Анохиным запись стенограммы выступления полпреда СССР в Японии Коппа на бюро Харбинского провинциального комитета коммунистической партии 17 апреля 1925 г за неделю до прибытия в Токио после назначения его на свой пост в Японии. В этом выступлении советский полпред заявил, что в соответствии с тезисами ЦК РКП(б) он по-прежнему считает Японию в перспективе врагом Советского Союза, но рассматривает ее как союзника для создания угрозы США до дипломатического признания ими СССР с целью выполнения этой задачи. Конвенцию 1925 г. Копп рассматривал как ни к чему не обязывающий мифический договор, главная цель которого заключается в дипломатическом давлении на США для того, чтобы добиться установления со стороны СССР хороших отношений с ними, продемонстрировав Вашингтону возможность присутствия на территории Японии авангарда мировой революции.

• Предыдущая
• 7/83
• Следующая