Моя любовь когда-нибудь очнется - Мартин Чарльз - Страница 3

– Что это такое, по-твоему?

Я взял увеличительное стекло, посмотрел – и не сдержал улыбки. На подбородке Мэгги я увидел один-единственный черный волос длиной примерно в треть дюйма.

– Если хочешь знать мое мнение, – ответил я, – то, по-моему, у тебя начала расти борода. Шикарная, черная как смоль, курчавая борода, которой позавидовал бы и царь Навуходоносор…

Да, я знаю, что этого говорить не стоило, но удержаться я не мог.

– Выдерни его! Немедленно! – взвизгнула Мэгги и шлепнула меня по плечу.

Выдвинув ящик туалетного столика, я достал оттуда швейцарский армейский нож и ногтем открыл маленькие щипчики.

– Знаешь, Мэг, если у тебя действительно вырастет борода, тебя с дорогой душой возьмут на работу в любой цирк.

– Дилан Стайлз! – Мэгги покачала у меня перед носом чуть согнутым указательным пальцем. – Прекрати надо мной издеваться, иначе тебе придется всю оставшуюся жизнь спать на диване!

Наверное, я все-таки немного перегнул палку, однако чувствовал – я обязан заставить Мэгги взглянуть на происшествие под другим углом, поэтому протянул ей свой крем для бритья.

– Вот, возьми. Очень хорошо для чувствительной кожи.

Через тридцать секунд мы уже валялись на ковре в гостиной: я свернулся клубком, как еж, а Мэгги старалась выдернуть те немногие волоски, которые еще оставались у меня на груди. Наконец она решила, что я достаточно ощипан, и подняла кулачки к груди словно боксер, изготовившийся ко второму раунду.

– Лучше заткнись, Дилан Стайлз, и выдерни этот омерзительный волос из моего подбородка!

Развернувшись к свету, я удалил злосчастный волос и, положив его на ладонь, отправился на кухню. Меня распирало от смеха. Мэгги осталась в ванной и еще с час изучала в зеркале свое лицо, ища на нем другие признаки оволосения по мужскому типу.

Еще пару недель спустя ее живот стал таким большим, что сто́я она уже не видела пальцев ног. Ребенок рос не по дням, а по часам, и иногда мне казалось, что Мэгги для смеха засунула под платье баскетбольный мяч. Ей, однако, было совсем не смешно. Как-то раз я снова застал ее перед зеркалом – Мэгги растерянно разглядывала себя, сжимая в руке открытый флакончик лака для ногтей. Увидев меня, она вдруг разрыдалась.

– Ты больше не будешь любить меня, Дилан! Я стала безобразно толстой!

Она так горько рыдала, что я взял ее за руку, усадил на диван, принес стакан холодной воды с долькой лимона, а потом сам покрасил ей ногти на ногах. Это было единственное, что я мог придумать в данной ситуации.

Мэгги была на седьмом месяце, когда я однажды вернулся домой довольно поздно и вдруг услышал, как она плещется в ванне, разговаривая сама с собой на повышенных тонах. Заглянув в ванную, я увидел, что Мэгги держит в руках розовый станок, пытаясь побрить ноги. Ей было очень неудобно, она уже порезала лодыжку, поэтому я сел на краешек ванны, отобрал станок, взял за пятку и побрил своей жене обе ноги.

Срок Мэгги приближался к семи с половиной месяцам. В один из дней я сел обедать (Мэгги настояла, что хочет сама приготовить еду) и обнаружил на столе какой-то пакет из плотной коричневой бумаги. Развязав ленточку, я обнаружил внутри зеленую футболку с вышитой на груди надписью «Лучший в мире отец». В течение целой недели я носил эту футболку каждый день и снимал только на ночь.

С каждым днем Мэгги становилось все тяжелее передвигаться, но она все равно вышила легкий балдахин для кроватки и собственноручно укрепила его на двух шнурах. Рисунок представлял собой огромные бейсбольные и футбольные мячи и крошечных веснушчатых мальчиков в зеленых шортах. Я решил не отставать и купил в магазине уорнеровский футбольный мяч для игроков младшей лиги, а также детскую бейсбольную перчатку. Все это я положил в кроватку. На полу рядом с ней я расставил несколько игрушечных машинок, детскую железную дорогу и строительные кубики. Должен сказать, что после всего этого украшательства в детской почти не осталось места для нашего сына.

В последние три месяца беременности Мэгги быстро утомлялась, и я часто просил ее хотя бы немного спать днем. Несколько раз мне удавалось ее уговорить. Недели за две до запланированной даты родов (врачи утверждали, что это должно произойти первого августа, плюс-минус несколько дней) руки и ноги Мэгги стали отекать еще больше, а груди набухли и стали очень чувствительными. За неделю до ожидаемой даты начались ложные схватки, и врачи велели Мэгги больше отдыхать, подложив под ноги подушки.

– Поменьше волнуйтесь, – сказали ей. – Это может продолжаться несколько дней.

Уж не знаю почему, но со временем мне стало казаться, что теперь, когда у Мэгги вырос живот и она не очень хорошо себя чувствует, ей будет не до меня. Я имею в виду физическую близость… Это казалось мне естественным и логичным, поэтому я попытался как-то подготовиться к вынужденному воздержанию. Я пытался запретить себе даже думать об этом, но все оказалось совершенно не так, как мне представлялось. Буквально за три дня до родов Мэгги разбудила меня нашим условным знаком – похлопыванием по плечу.

Седьмого августа начались настоящие схватки. Случилось это, когда Мэгги утром вышла в кухню. Я увидел, как она вдруг покачнулась, потом схватилась за разделочный столик, прикусила губу и зажмурилась. Что дело серьезное, я понял сразу. Стараясь не поддаваться панике, я достал из шкафчика наш «больничный чемоданчик» и схватил в охапку медведя Гекльберри. Через пять минут мы уже мчались в больницу. Я гнал наш грузовичок со скоростью девяносто миль в час, свирепо рявкая гудком на каждую машину, которая попадалась нам по пути. В конце концов Мэгги не выдержала и, опустив руку мне на бедро, прошептала:

– Дилан, не гони так. Время еще есть.

В приемном покое родильного отделения нас уже ждала акушерка. Она сразу отвела Мэгги наверх, а я загнал грузовичок на стоянку и поспешил следом. Когда я поднялся на второй этаж, мою жену уже осматривал врач.

– Два сантиметра, – сообщил он, стягивая с рук тонкие резиновые перчатки. – Поезжайте домой, отдохните как следует, а завтра я вас жду.

– Как – завтра?! – Я не верил своим ушам. – Вы не можете отсылать нас домой. Моя жена рожает, понимаете вы это?!

Врач улыбнулся.

– Я все понимаю, но только это будет не сегодня. Ну а чтобы вы ездили не зря… сводите-ка вашу жену в хороший ресторан, пообедайте как следует, а потом возвращайтесь домой. И вот еще что… – Он вручил Мэгги пару каких-то таблеток. – Это ослабит схватки.

Подсаживая Мэгги в кабину грузовичка, я сказал:

– Ну, выбирай, куда бы тебе хотелось поехать.

Мэгги широко улыбнулась, как-то очень плотоядно облизнулась и махнула рукой вперед. Через пять минут мы уже сидели в «Бургер Кинг». Мэгги в один присест уничтожила двойной «Воппер»[3] с сыром, большой пакет картошки фри, чизбургер и шоколадный коктейль. Я осилил только половинку чизбургера и два пакета картошки.

Этой ночью Мэгги спала беспокойно. Она то впадала в дрему, то снова просыпалась. Я вообще не спал. Лежа рядом с ней в темноте, я смотрел на ее лицо, изредка отводя в сторону ее пышную, как у Одри Хепберн, челку, чтобы она не лезла в глаза, которые были у Мэгги еще красивее, чем у Бет Дэвис[4].

Около шести утра Мэгги снова закусила губу от боли, и я отнес ее на руках в грузовик.

– Четыре сантиметра, – сказал врач, опуская подол ее платья. – Пора вам, дорогая моя, немного прогуляться.

Что мы и сделали. Мы обошли все этажи и все коридоры больницы и даже прошлись вокруг здания. Когда шесть часов спустя мы снова входили в больницу через ортопедическое отделение, Мэгги неожиданно застонала и мертвой хваткой вцепилась в перила лестницы. Колени у нее подгибались, и я, схватив стоявшее поблизости кресло на колесах, нажал на кнопку вызова лифта. Подъем на второй этаж занял несколько секунд, но все это время я приплясывал на месте от беспокойства.