Со стыда провалиться - Робертсон Робин - Страница 23

Два часа спустя, раскрасневшиеся и счастливые, мы вернулись на книжную выставку, чтобы принять участие в совместном интервью. Журналист оказался нервным мужчиной, совершенно незнакомым с нашими книгами. В отчаянии он спросил, что мы думаем о работах друг друга.

— Тупой вопрос, — отозвался Том Шарп. — Без комментариев.

Мы с Берил сказали, что стесняемся отвечать, а детская писательница пропищала:

— Я вообще прочла только одну книжку — «Винни-Пуха», и то не до конца.

В переполненном зале, где было немало школьников, изучавших английский язык, поднялся какой-то шум. Высокий, сухопарый мужчина в берете и с вонючей сигаретой в зубах, с многочисленными Excusez-moi[45], пробрался сквозь толпу и вскочил на сцену. Усевшись рядом с Берил, он провозгласил:

— Jepense que les autres écrivains sont…[46] — тут он сделал паузу, а потом выкрикнул: — Гребаные мудаки!

Родители быстренько вывели детей на улицу. Рука человека в берете уже была у Берил на бедре.

— Je t’adore[47], — все твердил он, а Берил никак не могла уразуметь, при чем здесь какие-то помидоры.

Оказалось, что это Робин Кук, также известный как Дерек Реймонд, чьи детективные романы «Как живут мертвецы» и «Я была Дорой Суарес» пользовались огромной популярностью во Франции, где он жил уже восемнадцать лет. В тот день он изрядно набрался. Верил решительно убрала его руку, шарящую у нее под юбкой. Он встал и тут же грохнулся на пол. Кто-то вывел его на воздух, но интервью уже подошло к концу.

На этом сумасшедший дом не закончился. На выставке не было ни одной книги Верил, но молоденькая девушка попросила ее подписать книгу Джона Стейнбека «О мышах и людях». Верил заметила, что она не писала этого романа и не имеет отношения к мышам, однако девушка настойчиво просила автограф. Позднее тем же вечером детская писательница сообщила нам по секрету, что после того, как ее темнокожий любовник опускает свою вставную челюсть в стаканчик с водой, она ласково называет его «мой карасик».

Слишком много «с» в стихотворении — опасная штука. Такая же опасная, как чистка зубов перед литературными чтениями или ириска во рту, внутри которой внезапно оказывается очень твердый орех, а потом выясняется, что это вовсе и не орех, а передний зуб с коронкой и штифтом.

Дела привели меня на несколько дней в бельгийский Тюрнхаут, в одну из местных школ. Перед приездом я выступил экспертом в школьном поэтическом конкурсе, и частью награды для победителей должен был стать обед в ресторане в моем обществе. Тоже мне приз, подумал я, но охотно согласился — мне хотелось поговорить с ребятами об их работах, да и еда в бельгийских ресторанах считалась недурной.

На обед пришли двое подростков: девушка — маленькая, стройная, уверенная в себе, и парень, получивший первый приз, — немного застенчивый и полноватый. Мы довольно легко общались, молодежь угощалась пастой и кока-колой, а я — бифштексом «шатобриан» и красным вином. Десерт мы решили не брать, но четыре ириски на тарелочке полагались нам бесплатно, и, вставая из-за столика, я развернул одну конфету и кинул ее в рот.

Свой зуб из ириски я вытащил уже на улице, где шел сильный снег. Холодный ветер со свистом залетал в дырку, которую я инстинктивно пытался заполнить кончиком языка. Это случилось по пути в библиотеку, где через пять минут мне предстояло читать стихи.

Где-то в подсознании у меня возникло ощущение дежа-вю — будто это уже случалось со мной, только очень, очень давно. Помнил я, однако, лишь, что в тот раз виной всему тоже была ириска. Я решил навсегда отказаться от ирисок, но помочь мне это уже не могло. Осторожно ступая по скользкому тротуару, я оживленно болтал с моими спутниками, чтобы скрыть смущение. Я знал, что, не будь меня рядом, они хохотали бы до упаду. Все слова у меня получались шепелявыми. А впереди еще ожидали все эти «с» в моих стихах!

В отчаянии и под воздействием той части памяти, которая обычно дремлет глубоко в мозгу, я вставил зуб в дырку и попытался прилепить его на место. После нескольких попыток это мне удалось. Зуб держался! Значит, я все-таки смогу нормально декламировать. Твердо вознамерившись устроить лучшие художественные чтения года, я ускорил шаг и поторопил ребят.

Меня уже ждали: учитель, организовавший мой приезд, и библиотекарша, которая должна была представить меня аудитории. Учитель оказался тихим, любезным и определенно очень порядочным человеком, а библиотекарша — жизнерадостной, весьма привлекательной блондинкой. Она тут же вручила мне копию афиши моего выступления, вверху которой я увидел название: «Драматическое единство». Я озадаченно глядел на афишу, пока учитель не рассмеялся и не объяснил, что взял эту фразу из моего электронного письма. Я припомнил, что когда-то на самом деле говорил ему о том, что поэтические чтения — это своего рода театральное, драматическое представление, хотя слово «драматическое» писал с маленькой буквы «д», а он превратил ее в прописную. С кислой улыбкой я попросил показать мне помещение.

Насколько я понял, под мероприятие отвели отдел детской литературы, где стояло примерно двадцать стульев. Предполагалось, что здесь также пройдет вручение призов победителям конкурса и каждый победитель прочтет свое стихотворение. Стихи конкурсантов были собраны в аккуратный буклет. Все было организовано очень мило. Присутствие школьников означало, что сюда придут и их родители, а стало быть, наличие аудитории мне гарантировано.

Я попытался проверить свой электронный почтовый ящик, но компьютер, к которому меня подвели, не хотел подсоединяться к сети, поэтому я принялся листать журналы, проверяя, насколько хорошо понимаю фламандский на основе полузабытого немецкого.

Публика постепенно подтягивалась. Я взглянул на призы, которые предназначались победителям, потом сел за стол и внимательно просмотрел свои тщательно подготовленные записи. Про зуб я и думать забыл.

Когда собрались все призеры, решено было начинать. Учитель рассказал слушателям о конкурсе и о том, как уговорил меня приехать в Тюрнхаут. Я выступил с небольшой речью о поэтических состязаниях — что бы мне хотелось в них видеть, а чего нет. Ученики по очереди подходили ко мне, забирали награды, вежливо улыбались и, пробубнив свои стихотворения, возвращались на место. Родители щелкали фотоаппаратами.

Затем настал мой черед. Вполуха слушая, как библиотекарша меня представляет, я уже чувствовал прилив адреналина и с нетерпением ждал своего выхода. Я вышел вперед, как боксер из угла ринга, и без всяких вступлений начал читать первое стихотворение. На третьей строчке следующего меня вдруг пронзило кошмарное ощущение: зуб шатался в дырке. Не успел я дочитать до конца, как он уже снова был у меня в ладони, и последние строчки я откровенно прошепелявил. Почти вся взрослая часть аудитории сдавленно хихикала. Я вставил зуб обратно в рот и приступил к третьему стихотворению, но эта попытка вышла еще менее успешной, и мне постоянно приходилось подтыкать зуб кончиком языка. Поскольку результат меня не удовлетворял, я еще подпихивал зуб большим пальцем правой руки. Должно быть, в тот момент я походил на Чарли Чаплина в «Великом диктаторе». Само собой, из-за моих ухищрений декламацию прерывали частые незапланированные паузы. Теперь хохотали все, включая подростков. Библиотекарша выбежала за дверь, не в силах удержаться от смеха.

Я бросил взгляд на часы и на список стихов. Боже, я не дошел еще и до половины! Это было самое отвратительное выступление в моей жизни. Я обратился к слушателям с вопросом, нет ли среди них дантистов, но в ответ получил лишь ухмылки и отрицательные качания головой. Я начал читать следующее стихотворение и с ужасом обнаружил в нем просто неимоверное количество «с». На середине зуб вылетел у меня изо рта и упал на пол, закатившись под ноги толстому мальчику, сидевшему в первом ряду. Увлекшись, я прошепелявил еще несколько строк, пока помеха не заставила меня остановиться. Публика держалась за животики. Раздался возглас: