Шакалота. Птичка в клетке (СИ) - Филон Елена "Helena_fi" - Страница 52

— Так ты знала?

— Да, — под глазами краснеть начинает.

Краснеть начинает!

Усмехаюсь.

Нет — это не из-за слёз. Уже не в первый раз вижу, как у неё скулы «вспыхивают». Обычно у людей румянец к щекам приливает, а у Багряновой это скулы… как и в тот раз.

Чёрт… как и в тот раз!

Тугой узел в груди внезапно ослабевает, стоит это увидеть, и я сам не понимаю своего облегчения. С чего мне вдруг легче стало?

— Костя писал тебе письма, — даже говорить спокойно выходит. Тихо, без агрессии, потому что знаю… знаю уже всё и без её ответов.

Кивает, даже взгляд не отводит. Думает не вижу, думает не знаю её… Да я и сам не понимал, насколько хорошо её уже знаю.

— Знаешь про письма? — невольно улыбаться начинаю. С той болью, которая приносит облегчение. — Костя по тебе с девятого класса сох. Чачу к тебе подослал, чтобы тот тебе по ушам насчёт Костика ездил. Знаешь?

И вдруг замолкает. Больше не кивает. Просто смотрит. С такой жгучей ненавистью, которую не сразу понять удаётся. А потом понимаю — меня ненавидит. Не Костика. Это хорошо. Это я заслужил.

— Скажи правду, Лиза.

Чувствую, как вздрагивает в моих руках, стоило понизить голос до шёпота.

Такая невинная, такая затравленная, и в то же время смелая. Глаза — как два зеркала, почти прозрачные. Эти глаза ты так любил, Костик? От них сложно оторваться… если уже начал смотреть.

— В конце девятого класса Костя писал тебе письма и передавал через Чачу. Ты получила их, Лиза?

Вот это самообладание. И это слабая девочка? Думаю, даже под пытками не расколется! Почему?!

— Почему ты защищаешь его? — качаю головой. Действительно понять пытаюсь. — Чача — лживый кусок дерьма. Почему ты защищаешь его?!

Кусает нижнюю губу, будто заставляя себя молчать, что ещё больше вводит в замешательство. Не понимаю её!

— Скажи правду! — вновь крышу срывает, с трудом сдерживаю себя, чтобы не сдавить пальцами её хрупкие плечи и с силой не встряхнуть. — Не можешь?.. — с горечью усмехаюсь. — Тогда соври.

Глаза расширяются, а губы приоткрываются; смотрю на глубокие следы от зубов. Зачем ты себе больно делала, дурочка?

— Чача отдавал тебе письма?

— Да. Отдавал! — вдруг отвечает решительно. С такой уверенностью, что больше у меня не осталось бы к ней вопросов. Развернулся и ушёл бы. Продолжил презирать, считать дрянью, той самой сукой, которая знала о чувствах Костика, но даже не попыталась объясниться с ним, даже, блин, взгляда его не удостаивала! Да… я бы продолжил и дальше портить жизнь этой девчонке, если бы не…

— Вот здесь, — поднимаю руку и мягко провожу большим пальцем по её скуле, по нежной, горячей коже, и внутри что-то больно сжимается, а по спине дрожь проносится. — Здесь, Лиза, ты краснеешь… когда врёшь.

Глаза округляются, взгляд становится растерянным — слетела маска. Смотрит на меня и ещё сказать, что-то пытается, но уже не важно… Не важно, что она скажет, не важно, что сделает. Потому что теперь… я знаю. Б*ять! Знаю! Сука… Чача! Тварь ты!

Друзей обманывал, Костика предал, девчонку подставил!

Орать хочется!

Не на Чачу, не на Лизу… на себя! Хочется развернуться и сигануть вниз с этого балкона, но они не позволяют, они держат — её глаза. Той самой девочки, которой я жизнь собственными руками испортил! А она… она просто не знала.

— Сколько? — Чёрт, в глазах жжёт. — Сколько ты писем прочитала? — Изо рта болезненные смешки вырываются, вижу, как они пугают её. Думает, я совсем с катушек съехал, думает, по-прежнему виню её, больно сделать собираюсь… Нет.

И отвечает робко:

— Пять. Я все читала, понял? Я не вру! Чача… то есть, Паша мне всё передавал. Так что не смей его трогать! Понял?

— Почему? — Больше не могу сдерживать улыбку. Чёрт, это ни с чем несравнимо. Это как засунуть руку в огонь, обжечься, почувствовать вспышку боли, а следом облегчение — огонь потух, больше не обжигает, но рана продолжает саднить.

— Паша ни в чём не виноват! — Нравится, когда она дерзкой становится. Невинная и дерзкая. От этого и крышу снести может.

— Влюбилась в него? — легкомысленно смеюсь, завожу ладонь ей за шею и чувствую, как под пальцами вспыхивают мурашки. В стену позади себя всё сильнее вжимается, будто готова проломать дыру, лишь бы сбежать от меня. Смешная.

Девочка, которую так любил Костик.

Девочка, которую я считал стервой.

Девочка, которая ничего не знала.

Девочка, которая не умеет врать.

— Три письма, Лиза. Не пять — три. Костя передал тебе три письма.

Я пыталась.

Теперь Паше конец.

Мне самой его убить хочется! И реветь хочется! И Яроцкого от себя отшвырнуть как можно дальше хочется, лишь бы не смотрел на меня так!

«Какого фига Так на меня смотришь?!»

И в глаза не видела письма Кости. Понятия не имела о его чувствах, да!

Понятия не имела, за что ты, Макс, меня так ненавидишь.

А теперь понимаю… Теперь всё понимаю, но легче почему-то не стало. Стало паршивее во много-много раз.

Паша… Мой друг Паша… Как ты мог так со мной? Как мог так поступить с Костей?

Всё стало прозрачным, как стекло. Вот почему я в игре. Вот за что Макс мстит мне.

Но даже если бы я и знала об этих письмах, какое право он имеет играть с жизнями других людей? Кто позволил ему это?! Ведь я не одна такая! А Полина… Полина! Ей Костик тоже письма писал, или я чего-то не понимаю?!

Скользит ладонью по моей шее, и я не могу контролировать волоски, которые тут же дыбом встают. Предательские мурашки носятся по коже, а внутри всё дрожит. Всегда дрожит, когда он Так смотрит. Кисти в кулаки сжимаю, всё сильнее в стену вдавливаюсь, так что лопатки стонут от боли, но взгляд от него не могу отвести — «держит» слишком крепко.

Что же он со мной делает?

Я ведь не хотела этого.

Почему от близости этого монстра всё внутри трепещет? Осенний ветер достаточно сильный, но я всё равно дышу им — Яроцким. Его запах везде, кружит голову, зависимой меня делает. Даже запах табака не кажется отвратным.

И он улыбается. С каким-то странным болезненным облегчением. А глаза двумя адскими огнями горят полными злости и презрения, но на этот раз не ко мне. Понимаю — не ко мне.

К Паше.

— Не трогай его, — шепчу.

— Почему? — нет больше агрессии в голосе; ещё ниже наклоняется. — Как ты можешь защищать его после всего?

— Он убьёт тебя! — Слова слетают с губ, прежде чем я понимаю их смысл. Наконец удаётся отвести взгляд, уткнуться им в пол и сбито пробормотать: — Паша занимается боксом. Если ввяжешься с ним в драку он просто… просто убьёт тебя.

Смех Яроцкого, такой чистый и открытый вновь заставляет взглянуть на него. В эту же секунду смех стихает, а глаза непонимающе сужаются:

— Так ты за меня беспокоишься?

— Я… нет… Нет! — трясу головой и вновь взгляд отвожу. Глубоко вздыхаю. — Не мог бы ты уже… — Упираюсь ладонями ему в грудь и мягко от себя отталкиваю.

— Опять врёшь, — перехватывает меня за запястья и опускает вниз.

— Я не вру.

— А сейчас врёшь, что не врёшь.

— Ладно! Дай мне пройти!

Заводит руки мне за спину, удерживая на месте и цинично улыбается. Глумится надо мной, как всегда!

— Так как далеко у вас с ним всё зашло?

— Какое тебе дело?.. И прекрати уже… это всё.

— А ты прекрати врать.

— Я не вру.

— Нет у вас с этим уродом ничего.

— Есть! И вообще… Вообще отвали от меня уже!

— Ладно, — замолкает, нависая над моим лицом, так что дыхание огнём скользит по коже, и вкрадчиво шепчет. — Только давай договоримся: пока я не решу все проблемы, я не вру тебе, а ты не врёшь мне. Хорошо?

— Проблемы? У меня нет никаких проблем.

— Есть, — облизывает губы и вымученно вздыхает. — Из-за меня у тебя проблемы.

— Тогда можешь просто извиниться и исчезнуть из моей жизни.

— Обязательно исчезну, — обхватывает мою сжатую в кулак ладонь своей и рывком тянет к двери. — А теперь пошли.