Правила убийцы - Сэндфорд Джон - Страница 4

– Что там происходит? – спросил Лукас, посмотрев через плечо продавца на улицу.

– Да детишки на скейтбордах. – Продавец страдал от эмфиземы легких и поэтому мог говорить только короткими предложениями. – Катаются, прицепившись к автобусу. – Он засвистел горлом. – Если они зацепятся за канализационный люк… – он шумно вздохнул, – им крышка.

Лукас выглянул в окно. На улице не было никаких детей.

– Они уже укатили, – угрюмо проговорил продавец.

Он взял журнал и прочитал первый абзац передовой статьи.

– Уже посмотрели стенд? – захрипел он. – Какой-то парень принес стихи.

– Да?

Лукас обошел вокруг прилавка и начал просматривать стопки истрепанных книг. К своей радости, он нашел тоненькую книжку стихов Эмили Дикинсон, засунутую между двумя обзорами современной литературы в твердых обложках. Дэвенпорт никогда специально не охотился за поэзией и никогда не покупал ничего нового. Он ждал, когда книга попадется ему случайно. И, что самое удивительное, именно так оно часто и получалось. «Сиротские песни» оказывались среди текстов по термоэлектрическому машиностроению или по биохимии.

Книга Эмили Дикинсон стоила один доллар в 1958 году, когда она была напечатана каким-то малоизвестным издательством с Шестой авеню в Нью-Йорке. Через тридцать лет в книжном магазине на Университетской авеню в городе Сент-Пол она стоила восемьдесят центов.

– Так что там слышно про эту лошадку? – В горле у продавца забулькало. – Про этого Воина Вабаша? – Продавец ткнул пальцем в журнал. – Ну, этого, из Миннесоты.

– Именно так я и думаю, – отозвался Лукас.

– Что?

– Он из Миннесоты. Его надо гнать хлыстом до самой фабрики «Альпо». Конечно, во всем есть свои преимущества…

Продавец ждал. Он никак не мог отдышаться и ответить остроумно.

– Если Воин будет считаться фаворитом, – продолжал Лукас, – то победитель получит большой выигрыш.

– И им окажется…

– Попробуй поставить на Солнце и Полпенса. Конечно, здесь нет гарантии, но числа подходят.

Лукас положил на прилавок книгу Эмили Дикинсон и восемьдесят центов, как было указано на ценнике, плюс пять центов налога.

– Пойду-ка я, пока ты не позвонил своему букмекеру. Не хочу, чтобы меня сцапали за то, что я продаю сведения о лошадях перед скачками.

– Как скажете, лейтенант. – Продавец со свистом вздохнул и дернул себя за вихор.

Лукас с новой книжкой поехал обратно в Миннеаполис, и там оставил свою машину в общественном гараже напротив городской мэрии. Он прошелся вокруг до отвращения безобразной старой громады из желтовато-коричневого гранита, пересек улицу, миновал прудик и вошел в здание Хённепинского центра. Затем спустился в кафетерий, купил в автомате спелое яблоко, снова поднялся наверх и с противоположной стороны здания вышел на лужайку. Лукас расположился на траве среди белых берез под теплым августовским солнцем и, откусывая яблоко, начал читать:

Никто из мужчин мое сердце не тронул,

Пока не омыл мою ножку прилив,

Потом, поднимаясь все выше и выше,

Добрался до пояса, грудь окропив.

И вот захлестнул мои хрупкие плечи

И, брызнув в лицо изумрудной росой,

Меня подхватил,

И я поплыла…

Дэвенпорт улыбнулся и снова захрустел яблоком. Когда он оторвал глаза от книги, по площади шла молодая темноволосая женщина и катила широкую коляску для двойни. Младенцы завернуты в одинаковые розовые одеяльца. У мамаши была большая грудь и тонкая талия, а черные волосы, закрывавшие щеки, как черные шелковые шторки, покачивались на ходу. На ней были надеты сливового цвета юбка и шелковая бежевая блузка. Женщина выглядела такой красивой, что Лукас непроизвольно улыбнулся от удовольствия.

Прошла еще одна женщина. Теперь уже в противоположном направлении. Блондинка с короткой стрижкой под панка, в вызывающем и безвкусном трикотажном платье. Лукас посмотрел ей вслед и вздохнул.

Дэвенпорт был одет в белую тенниску, брюки цвета хаки, голубые гольфы и сандалии с длинными завязками. Он не стал заправлять рубашку в брюки, чтобы не был виден пистолет. Смуглый стройный мужчина с черными прямыми волосами, начинающими седеть на висках, длинным носом и кривой усмешкой. Один из передних зубов у него начал крошиться, но он так и не поставил на него коронку. Если бы не его голубые глаза, он вполне сошел бы за индейца.

Глаза у него излучали тепло и снисходительность. Их теплота усиливалась от вертикального белого шрама, который начинался у волос, пересекал правый глаз, проходил по щеке и заканчивался у уголка рта. Этот шрам придавал его облику некоторый оттенок беспутства, но не заслонял его открытости и чистоты помыслов и делал его похожим на Эррола Флинна из фильма «Капитан Блад». Лукас жалел о том, что он не может похвастаться перед молодыми женщинами, что получил его от удара разбитой бутылкой в потасовке в баре Субик-Бея, где он никогда не был, или в Бангкоке. Там он тоже не был. Свой шрам Лукас получил от рыболовной снасти, торчавшей из гнилой коряги на реке Сент-Кру. Так он всем и рассказывал. Некоторые ему верили, но большинство полагало, что он просто что-то скрывает, нечто вроде драки в баре в Восточном Суэце.

И, хотя глаза излучали тепло, улыбка выдавала его.

Однажды он пошел в ночной клуб с женщиной, которая работала в зоопарке. Здесь, в подвальных помещениях, местным юнцам продавали кокаин. На стоянке рядом с клубом Лукас неожиданно встретился с Кении Макгиннессом, он считал, что тот еще в тюрьме.

– Отвяжись от меня, Дэвенпорт, – сказал Макгиннесс, отступая назад.

Обстановка на автомобильной стоянке внезапно наэлектризовалась, глаз запоминал все – и бумажки от жвачек, и выброшенные пакетики из-под четвертьграммовых доз кокаина.

– Я не знал, парень, что тебя выпустили, – улыбаясь, проговорил Лукас.

Его спутница наблюдала за происходящим широко открытыми глазами. Лукас приблизился к мужчине, запустил два пальца в карман его рубашки и слегка потянул. Это походило на то, как два старых приятеля вспоминают былые деньки.

– Убирайся из города, – хрипло прошептал Лукас. – Отправляйся в Лос-Анджелес или в Нью-Йорк. Если ты не уедешь, тебе будет плохо.

– Меня освободили условно. Я не могу уехать из штата, – заикаясь, пробормотал Макгиннесс.

– Тогда убирайся в Дулут или в Рочестер. У тебя неделя сроку, – сказал Дэвенпорт. – Поговори со своим отцом. Можешь повидать бабушку и сестру. А потом убирайся.

Он повернулся к своей спутнице, на лице была улыбка, казалось, он уже забыл о Макгиннессе.

– Ты меня чертовски напугал, – призналась женщина, когда они уже сидели в клубе. – Что там произошло?

– Кении нравятся маленькие мальчики. Он продает крэк[1] десятилетним глупышам.

– А-а.

Она, конечно же, слышала о таких вещах, но относилась к ним так же, как к собственной смерти: отдаленная вероятность, о которой пока не стоит особенно задумываться.

Позже она сказала:

– Мне не понравилась твоя улыбка. Как ты улыбнулся. В тот момент ты походил на моих зверей.

Лукас усмехнулся.

– Правда? На кого же? На лемура?

Она слегка прикусила нижнюю губу.

– Нет. Я подумала о росомахе.

Даже если холод улыбки иногда и гасил тепло его глаз, то это случалось не часто и не отпугивало людей. А сейчас Лукас наблюдал, как блондинка с прической в стиле «панк» завернула за угол Центра и, прежде чем совсем скрыться из виду, оглянулась, посмотрела на него и улыбнулась.

Черт возьми? Она знала, что он на нее смотрит. Женщины всегда знают об этом. «Вставай, – шептал ему внутренний голос, – и иди за ней». Но он не сдвинулся с места. Их так много и все хорошенькие. Он вздохнул, растянулся на траве и снова принялся за Эмили Дикинсон.

С него можно было писать картину под названием «Удовлетворенность».

Его фотографировали из коричневато-оливкового фургона, стоявшего на противоположной стороне Седьмой южной улицы. Два полицейских из отдела внутрислужебных расследований трудились в поте лица в тесном вагончике, где на треногах стояли фотоаппарат и видеокамера.