Хрустальный поцелуй (СИ) - "свежая_мята" - Страница 18

Оборачиваться я боялась.

И, когда нам разрешили развернуться, поняла, что не зря.

Вместо мишеней теперь там стояли люди в грязной, местами порванной серой форме с желтыми нашивками на груди. Люди выглядели усталыми и истощенными: под глазами залегли темные круги, кожа казалась серой, будто папиросная бумага, и тонкой, губы были бледными и сухими. Но самым страшным было не это. Самое страшное — взгляд этих людей. В их глазах я видела такое отчаяние, такой страх, что винтовку я не бросила только потому, что вцепилась в нее мертвой хваткой — от осознания и от ужаса.

В подтверждение моих догадок прозвучала команда стрелять. Но никто из нас не спешил поднимать винтовку, потому что это были люди — живые, дышащие, пусть и безмерно уставшие и выглядящие совершенно непритязательно. Это были люди.

Мы медлили и испуганно переглядывались. Команда прозвучала снова, на этот раз тверже и громче, и я услышала, как кто-то из ребят начал поднимать винтовки. И медленно, почти дрожа от страха, я тоже уперла приклад в плечо и коснулась пальцем курка.

— Чего вы ждете? — прокричали нам. Казалось, мы вздрогнули одновременно. — Неужели вас не научили тому, что беспокоиться о судьбе это недолюдей не стоит?

От злости винтовка дрогнула в моих руках. Выстрел я услышала будто издалека.

И только через пару мгновений поняла, что это выстрелила я. Я. В человека.

Насмерть.

Я смотрела на расползающееся красное пятно на груди мужчины, стоявшего передо мной, и чувствовала, как кружится голова. Винтовка выпала из рук. Человек с блокнотом, находившийся рядом со мной, поднял оружие и ободряюще мне улыбнулся, но от его улыбки мне стало дурно, и я поспешила зажать рот рукой, ожидая, пока тошнота пройдет.

Я отвернулась. Позади раздавались выстрелы, но я едва слышала их. В ушах громко стучала кровь, а щекам было мокро от текущих слез.

Тот мужчина с блокнотом подошел ко мне ближе.

— Ты не должна из-за него плакать. У него ведь даже имени не было, — произнес он. Я зло вытерла слезы ладонью и повернулась к нему.

— Это от напряжения, — уверенно и твердо соврала я, с удовольствием понимая, что голос действительно не дрожит. — Боялась завалить экзамен.

Мужчина кивнул и отошел в сторону. Я поспешила к машине, желая только одного — чтобы нас поскорее отсюда увезли.

Но уехали мы только через пару часов, после того, как нас выстроили в шеренгу — слава богу, вдали от поля — и зачитали наши оценки. Я сдала на «отлично», но я ненавидела свой успех и то, что на моих руках теперь была кровь, а на моей совести — жизнь.

В лагерь мы вернулись после обеда. Занятий сегодня не было, нам выделили свободное время, настоятельно порекомендовав готовиться к теоретическим экзаменам, а я, улучив момент, выскользнула из жилого барака и помчалась в единственное место, где сейчас могла успокоиться, — к Хансу.

— Мне нужно выпить! — сказала я, войдя в его кабинет.— Что-то случилось? — спросил он, едва заинтересованно, но его дернувшаяся бровь выдала его, как всегда. — Ты еще маленькая, чтобы пить просто так.

— Я убила человека. Достаточно серьезный повод?

Он выпрямился и непонимающе взглянул на меня.

— Что ты сделала?

— Убила. Человека. Да, ты не ослышался. Я действительно убила.

— Как это произошло?

— На учениях, — начала рассказывать я, снова возвращаясь к тому отвратительному моменту, когда я увидела расплывающуюся кровь на грязной рубашке незнакомого мужчины. Ханс встал и подошел к шкафчику, выискивая для меня алкоголь. — Сегодня был экзамен по стрельбе. Привезли в поле, заставили лечь, дали винтовки и сказали — стреляйте. Будто это так просто!

Я расхаживала по кабинету, стараясь держать себя в руках и не кричать. Было тяжело, но я справлялась, хотя внутри все клокотало от гнева — на саму себя, на винтовку, на чертову пулю, которой она оказалась заряжена. Он дал мне бокал с чем-то мне не известным, янтарного цвета. Я взглянула на Ханса.

— Виски. Пей, не бойся. И говори дальше.

Я кивнула и сделала глоток. Горло обожгло уже знакомой горечью. Я поморщилась, отдала бокал ему обратно и вернулась к рассказу.

— Впереди стояли мишени. Мы выстрелили. Я выбила девятку, — Ханс улыбнулся краем рта. В другой раз я бы порадовалась тому, что ему интересны мои успехи, но сегодня было не до них. — Потом сказали сделать еще по выстрелу, но уже стоя. Мы сделали. А потом они вывели людей. Живых людей, понимаешь? И сказали — легко так, будто это как в булочную за хлебом сходить, — стреляйте. Мы медлили. Ну, страшно же, все-таки, в живого-то стрелять. А на нас рявкнули, чтобы мы не переживали о судьбе недолюдей. Я от злости выстрелила. И убила. Понимаешь? Убила!

Я села в кресло — свое любимое кресло, где когда-то я читала, пока Ханс заполнял бумаги. Ханс успокаивающе погладил меня по плечам.

— Это все равно случилось бы рано или поздно. Ты ведь знала, к чему тебя готовят.

Я подняла на него глаза и шепотом, испуганно сказала:

— Я не хочу так, Ханс. Я не хочу видеть кровь и ужас. Я не смогу. Я скорее выстрелю в себя, чем убью кого-то еще.

Ханс за спиной усмехнулся.

— Не надо крайностей. У тебя ведь скоро выпускной, думай о хорошем. А я подумаю, что можно сделать.

— Ты подумаешь? — недоверчиво спросила я. Это прозвучало скорее удивленно, и Ханс улыбнулся.

— Может быть, я смогу что-то для тебя сделать.

Я, радостная, бросилась ему на шею. Обняла так, как не обнимала никого и никогда, наверное, а он только смеялся и гладил меня по волосам. Стоя там, я хотела, чтобы ничего этого не случалось: ни убийства, ни чертовых экзаменов. Чтобы все это оказалось лишь моим кошмаром, вызванным экзаменами и волнением от того, что все заканчивается. Но чтобы эти объятия и тепло, которым со мной делился Ханс, чтобы это спокойствие осталось со мной навсегда.

Выходя из кабинета, я сказала ему, что виски его — полная гадость. Он только деланно нахмурился и шикнул, чтобы я шла быстрее, если собралась уходить. Но, закрывая дверь, я видела, что он улыбается, и на душе моей было тепло.

========== 18. ==========

После экзамена по стрельбе время полетело неумолимо быстро. В апреле и мае мы сдавали по два экзамена: спортивные нормативы, рукопашный бой, литература и немецкий язык. В начале июня было последнее испытание — экзамен по географии, после которого я чувствовала себя более уставшей, чем после сдачи нормативов, потому что от нас требовали идеального знания карты мира, расположения стран и их столиц, а так же названия языков, на которых там говорят.

Легко, конечно же, не было. Каждое «отлично» было выстрадано мной, было абсолютно заслужено, и ни у кого не возникало мысли о хотя бы мимолетной причастности Ханса к моим результатам. Я гордилась собой так сильно, что даже тот случай на стрельбе, от которого я до сих пор просыпалась по ночам, уже не казался мне чем-то слишком серьезным. Хотя все равно я не могла избавиться от ощущения собственной вины и мысли о том, что никогда не захочу повторять подобный опыт.

Время летело так стремительно, что я едва успевала за ним. Дни были наполнены подготовкой к экзаменам и к выпускному — нас учили шить, чтобы мы смогли сами сделать себе платья. Нам привезли ткань и манекен с размеченными на нем линиями груди, талии и бедер, несколько швейных машинок, и учительница с энтузиазмом принялась обучать нас основам шитья. Это оказалось интересно и увлекательно, но ненадолго — хоть это занятие и отлично отвлекало от экзаменов, мы все равно нервничали слишком сильно, потому что каждая хотела быть красивой и каждая старалась сделать свое платье лучшим.

Я в этой гонке красоты участвовать не хотела. Меня мало волновал выпускной с этой точки зрения — я больше боялась, что вот-вот все закончится, и каждый день после последнего экзамена мечтала, чтобы этого никогда не случалось.

Но выпускной приближался неумолимо, несмотря на мое нежелание.

Платье я дошила раньше всех, потому что на нем не было никаких сложных деталей. Оно было слегка приталенным, с круглым вырезом и кружевом по низу подола и по вороту. Оно было ярко-зеленым, таким веселым и летним, что совсем не хотелось думать о том, что я надену его на день, который положит конец очень важной части моей жизни.