Призвать Бездну (СИ) - "NVanina" - Страница 37

Когда в темноте проступили очертания дома, подсвеченного фарами «Лэндкрузера», все вздохнули с облегчением. Быстро вытащили из машины пакеты с едой, перенесли внутрь все еще спящего Егора. Рей с грацией молодого бегемота радостно скакал вокруг, обнюхивая незнакомые места. Стас пошел к поленнице за дровами для печки, а я взялась за Сергея. При свете, промытая рана выглядела не так уж страшно. Входное отверстие было маленьким и аккуратным, края раны уже начали стягиваться, а вот выходное, над лопаткой, было в два раза больше, и оттуда до сих пор сочилась кровь. Вошедший Стас только покачал головой, но не стал снова спорить и, влив в Сергея стакан водки, быстро наложил на рану несколько швов. Тот промычал сквозь стиснутые зубы что-то похожее на благодарность и пристроился у стены, откинув назад голову.

В печке потрескивали, разгораясь, дрова, по дому потихоньку расползалось тепло. Через полчаса мы уже рискнули снять с себя верхнюю одежду, старый, огромный чайник, поставленный на печку, закипел, и я заварила чай, порезав купленные в магазине колбасу и хлеб. У печи сохли отсыревшие матрасы, подушки и одеяла. В доме было всего две комнаты, и прогрелись они быстро – печь была сделана на славу.

Проснулся Егор, ошарашено повертел головой, пытаясь понять, где находится. Завидев нас, успокоился, выпил стакан чаю и снова завалился спать, очевидно, снотворное из него так до конца и не выветрилось. Еще через полчаса я поняла, что у меня слипаются глаза. Сонливость навалилась внезапно, разболелась голова, которой и так сегодня досталось. Стас помог мне застелить постель и, не раздеваясь, я рухнула лицом в еще теплую от печи подушку. Последнее, что я видела, засыпая, это Сергей со Стасом, сидевшие за столом перед бутылкой водки.

Проснулась я посреди ночи как от толчка. В доме было темно и тихо, и вначале я даже не поняла, что именно меня разбудило. Но вот из террасы, где была печка, послышался тихий, скребущий звук. Закутавшись в одеяло, я на цыпочках вышла из комнаты. Дверца печи была приоткрыта, угли, подернувшись сероватым налетом, тихонько тлели. По ним изредка перекатывались, вспыхивая и затухая, язычки пламени, освещая лицо Сергея неверным, дрожащим светом. Заслышав мои шаги, он поднял голову, отложил в сторону кочергу, которой ворошил угли, и похлопал ладонью по месту рядом с собой.

- Рука болит? Хочешь, укол сделаю? – спросила я, присаживаясь рядом.

- Да нет, терпимо.

- А чего не спишь тогда?

Он не ответил, снова взялся за кочергу и начал шуровать в печке. Посыпались искры. Тлеющие угли притягивали взгляд, было что-то первобытное в том, чтобы вот так просто сидеть и смотреть на огонь.

- Знаешь, когда погибли мои родители, я тоже боялась ложиться спать. – Тихо сказала я. – Каждую ночь мне снился один и тот же кошмар про то, как падает их самолет. Каждую ночь, снова и снова, я переживала во сне их смерть. Я думала, что сойду с ума. Изо дня в день, выключая свет, молилась, чтобы мне приснилось что-нибудь другое, что угодно, только не это. Но каждый раз просыпалась от собственного крика.

Я замолчала, не отрывая глаз от открытой дверцы, распространявшей тепло. Сергей сидел, не поворачивая головы, но я чувствовала, что он внимательно слушает.

- Я тогда боялась рассказать кому-нибудь об этом. Мне казалось, меня никто не сможет понять. Сейчас я думаю, что если бы все-таки рассказала, возможно, кошмар и прекратил бы меня преследовать. Но я слишком боялась доверять людям. В одиннадцать лет тяжело узнать, что смерть – это тоже своего рода предательство. Можно было снова начать жить по-прежнему, обзавестись кучей друзей, научиться не думать о том, что в любой момент с кем-то из них может случиться несчастье. А можно было обезопасить себя от возможных потерь, сведя до минимума близкие контакты. Я пошла по второму пути. Убедила себя, что никому не нужна, и мне тоже никто не нужен. Но вот что я тебе скажу: если бы у меня снова был такой выбор, я бы поступила иначе. Потому что за все надо платить. И за одиночество тоже. И плата эта слишком высока, я теперь это точно знаю. Надо просто жить. Ради себя. И ради тех, кому ты нужен.

Я подождала, но ответа так и не услышала. Дрожащий, красноватый свет обволакивал плечи, словно мягкая шаль. Наконец, Сергей потянулся и закрыл дверцу печи. Сразу стало темно, прохладный воздух приятно ласкал горящие щеки.

- Пойдем спать, – протянул он мне руку, вставая.

- Пойдем.

Я улеглась на кровать, уютно закутавшись в теплое одеяло, и услышала, как скрипнул диван у окна, когда на него аккуратно, чтобы не потревожить руку, опустился Сергей. Я уже почти засыпала, когда в темноте раздался его голос:

- Я живу, Ян. Теперь – живу.

Наутро я проснулась от заливистого лая. Солнце било в окно, диван Сергея был пуст, да и из комнаты, где ночевали Стас с Егором, не доносилось ни звука. Снова послышался лай, а за ним – взрыв хохота. Не совладав с любопытством, я выглянула во двор. Умытое небо раскинулось над домом высокой голубой аркой, сугробы подтаявшего снега ярко искрились в солнечных лучах. У крыльца, согнувшись пополам, стояли Егор и Стас, Сергей, чуть поодаль, что-то кричал Рею, в щенячьем восторге сигающему возле ветхого забора. Приглядевшись, я увидела зайца, на свою беду забредшего в огород, чтобы разжиться корой с яблонь, и теперь со всех лап улепетывающего от визжавшего в возбуждении пса. Проваливаясь по брюхо в подтаявший наст, высоко вскидывая лапы, тот безуспешно пытался повторить все кренделя, выписываемые длинноухим нарушителем спокойствия, но угнаться за ним никак не мог. Наконец, заяц отыскал дырку в заборе и со всех ног прыснул в сторону. Рей, обиженно фыркая, повесил голову и вернулся к хозяину. Тот почесал его за ухом, утешая, и пес, встрепенувшись, понесся куда-то за дом.

- Так значит, у вас здесь зайцы водятся? – спросила я, выходя на крыльцо.

- У нас здесь много кто водится. – Сергей был бледен до синевы, но вполне бодр. – Волки, косули, кабаны, лисицы…

Я мысленно сделала себе заметку навещать дощатый домик в конце участка только в сопровождении Серегиного пистолета и отправилась готовить завтрак.

Во время еды Егор почти не поднимал глаз. Ему уже успели рассказать все, что он проспал накануне, и он явно испытывал муки совести оттого, что по его вине мы оказались в таком положении. Глядя на его мрачное лицо, я начала понимать, что вчерашнее появление в моем доме было скорее актом отчаяния, нежели продуманной акцией, и я сильно сомневалась, что откажи мы ему в помощи, он и вправду бы спалил нас вместе с квартирой. Нервная встряска не прошла для него даром. Время от времени по лицу пробегали судороги, конвульсивно дергалась рука, он несколько раз ронял вилку и чуть не обварился кипятком, едва не перевернув чашку. Не выдержав, Стас усадил его в кресло и минут пятнадцать колдовал над ним, приложив руку к голове. Нам он смущенно пояснил, что иногда у него получается не только считывать чужие эмоции, но и делиться своими, в частности, передавать немного спокойствия и снимать напряжение.

- А похмелье ты, часом, не снимаешь, доктор Бормотолог? – подкольнул его Сергей. Стас обиделся и предложил алкоголикам обращаться к сертифицированным специалистам. Настала очередь Сергея надуться.

Как бы то ни было, манипуляции Стаса Егору помогли. Дрожь в руке прошла, лицо разгладилось. Он шумно вздохнул, потирая лоб и начал благодарить за помощь. Стас только махнул рукой – было бы за что!

- Егор, – спросила я, устраиваясь поудобнее с кружкой чая в руках. – Может, ты все-таки расскажешь нам свою историю до конца? Больше всего меня интересует часть, в которой чуть не прирезали нас с Потапычем. Ну и остальное тоже. Стасу ехать звонить Гудвину через час, так что время у нас есть.

Егор кивнул.

- Хорошо. На чем я остановился?

- На том, как ты подпалил второй склад, где хранились образцы препарата.

- А, ну да, верно. Хорошо, слушайте дальше.

Он помолчал, задумавшись. Повертел в руках чашку, сделал глоток и начал: