Ключ от Снов - Челяев Сергей - Страница 3

• Предыдущая
• 3/88
• Следующая

– Назовешь меня сам? – подмигнул незнакомец Ивару. Разведчик нерешительно глянул на него, но незнакомец подбадривающе кивнул, и Ивар вздохнул.

– Это – Одинец, – тихо молвил он, и Эгле по-бабьи прикрыла себе рот рукой.

– Какой такой Одинец? – хрюкнул Хрум. – Неужто тот самый?

– Именно, – опустил голову Ивар-разведчик. – Старшина русинских таинников, мастер меча и кулачного боя, доверенное лицо Совета вольных людей Нового Города.

– Добавь еще – сотник Рыцарей Храма, учитель высоких и низменных искусств пронырства, таинных дел и разведки, – усмехнулся Одинец. – Ну, и самое главное…

– Да… – совсем понурил голову Ивар. У него, похоже, даже удивляться не осталось сил, что друидам было особенно удивительно – в бою у Домашнего озера разведчик проявил себя выше всяких ожиданий, оказавшись самым опытным воином, настоящей машиной для убийства. – Это и есть тот самый русинский воевода, что поклялся при всех на этом острове… собственноручно разрубить меня на кусочки. Едва только представится случай…

– Неужто? – словно бы всерьез удивился Травник. – Ну, дела, братцы…

Кусочки кусочками, а рассказ Одинца еще раз подтвердил старую истину: под всякими слухами всегда лежит реальное основание, но вот какой стороной – это всегда вопрос.

Еще до трагедии на острове Колдун заподозрил Одинец, воевода русинских таинников, в стане балтов «перевертыша» – шпиона северян. Тот ничем себя не выдавал, да больно уж точно и уверенно караулили свейские секреты все, казалось бы, самые лакомые для умного лазутчика пути проникновения в северный лагерь, на которые любой нормальный человек сразу бы махнул рукой. Да только не опытный лазутчик, каковых в то время было немало и у балтов, и у русинов, да и, чего греха таить, у свеев и норгов хватало. Там хитроумной науке разведки и наоборот – ловле чужих лазутчиков обучал непревзойденный мечник Шедув, человек с очень дальнего Востока, невесть как попавший к дворам свейских королей да норгских ярлов.

И так, и этак меняли маршруты своих таинников и Одинец, и Озолинь, да только все без толку – постоянно нарывались проныры на секреты северян и теряли то одного, а то и двух товарищей. Своих погибших проныры неизменно притаскивали обратно в лагерь, а хоронили где-то в лесу, тайком, подальше от чужого глаза. И все больше склонялись оба тайных дел воеводы, что завелся в лагере соглядатай, да не простой – опытный, что знает, когда лазутчики уходят из лагеря и куда в эту ночь путь держать будут. Не раз пытались поймать предателя и Одинец, и Озолинь, да не знал никто из них, в какую сторону глядеть следует – кругом были либо свои, давно проверенные, либо те, кого до секретов вообще не допускали.

Когда же приключилась беда со Славкой, подругой Ивара, еще пуще навострил уши балтский воевода тайных дел. Тут к нему и принесли лесного голубя-вяхиря, что летают в небе низко и бесшумно, оттого и у лазутчиков они в большой чести. А на голубе была записка, что раскрывала врагу план боевых порядков балтов, русинов и полян. Понял в этот час Озолинь, что провели его, что так и не успел бородатый воевода «перевертыша» отыскать среди своих. Была на том листочке бумаги изображена условным знаком балтская дружина. Место ей было отведено в самом центре, поскольку самые многочисленные были на острове балты и вдобавок славились в ратных делах стойкостью и особенным упрямством. А по левую руку от центра положено было стоять балтским же таинникам, которым полагалось не столько оборону крепить, сколько постараться охватить врага сбоку, начать окружение, в то время как основной фронт балтов надлежало немного прогнуть внутрь, заманивая свеев притворным отступлением. На отряд таинников из Балтии как раз и указывала стрелка в голубиной записке вражины-»перевертыша». Видимо, тут и следовало ждать главного напора Севера.

Смертная тоска охватила тогда душу Озолиня, но виду на людях не подал. Одинца он решил перед боем не беспокоить, а, переговорив с балтским воеводой, приговорили они снять с центра и сдвинуть на фланг две сотни балтских мечников, уроженцев приморских краев, что дрались отчаянно, потому как больше всех страдали от разбойничьих набегов свеев и норгов.

Переговорив с воеводой и все расставив по местам и на плане, и в душе, вернулся Озолинь в свою палатку. Да только не спалось лазутчику. Вызвал он к себе советчика, тайного друида, и говорил с ним некоторое время. После чего отпустил и долго сидел на кровати, вертя в руках записку и размышляя, в то время, как его люди разыскивали по всему лагерю Ивара. Тогда таинникам уже было известно, откуда взялся предательский голубь. Но так и не нашли нигде в лагере рыжего разведчика, и сон сморил Озолиня. Никому и не ведомо, о чем думал в ту ночь старшина балтских таинников, какими словами поминал Ивара и поминал ли вообще. Но именно той ночью кто-то отравил русинских таинников, а пришедший день не суждено было пережить и самому Озолиню.

– Крепко осерчал я тогда на тебя, сынок, – усмехнулся Одинец и почесал в затылке, а Ивар опустил очи долу. – А все-то оказалось иначе. Эх, кабы только знать заранее…

– Честно говоря, я тебя тут уже давно в гости поджидаю, – невесело усмехнулся Птицелов, и Ян вдруг впервые увидел, что зорз скоротечно и как-то безнадежно, обреченно постарел. В висках Сигурда все требовательнее пробивалась ранняя седина, лицо было усталым, чуть ли не изможденным. Казалось, старшина зорзов только что вернулся из тягостного и опасного путешествия, в котором пространствовал чуть ли не всю свою жизнь, и вот теперь увидел, что домашний очаг остыл, дом разрушен врагами, а соседи его подчеркнуто не узнают и при встрече опасливо отводят взор.

Но не было у Сигурда никакого дома, не было и очага в нем, и соседей он себе никаких не обрел – лишь только одни слуги были рядом с ним, преданные и самоотверженные как собаки, и столь же бесполезные, если дело касалось тихой беседы и простого человеческого тепла и отдохновения. А может, все это тоже было, но не хватало лишь одного – самого Птицелова, всю жизнь стремящегося к Одному, забывая о Многом или попросту – больше ничему не придавая значения.

Ян молчал. Руки его были крепко скручены за спиной, и сейчас он чертыхался про себя от злости и горькой досады. Коростель вовсе не ожидал так скоро попасть в плен, не успев фактически ничего – ни Руту освободить, ни с врагом посчитаться. Хотя в душе он, возможно, лукавил перед самим собой: Коростель догадывался, что Птицелов ждет его, предполагал – зачем, и эти смутные догадки вперемешку с отчаянием и привели его сюда, в стан врага. А его поймали на крючок, точно рассчитав наживку. Последнее обстоятельство озадачивало его более всего, хотя миновать этот крючок он не мог и сознательно шел на него, чтобы схватиться с рыбаком в открытую.

За ночь Ян окончательно пришел в себя. Он понимал, что в нынешних планах Птицелова что-то дало трещину, что-то изменилось, и потому зорз был вынужден прибегнуть к последнему средству. Но что могло так измениться всего лишь за несколько дней с тех пор, как он сам фактически предался его власти? И ведь тогда Птицелов все-таки отпустил его? Этого Ян Коростель объяснить не мог, но он чувствовал, что зорз стремится заполучить не просто его, Яна, а что-то особенное в нем самом, нечто, скрытое для самого Коростеля, но отчего-то хорошо известное самому Птицелову. Ему казалось, что развязка близка, но что должно для этого произойти, Коростель никак не мог взять в голову. А прежде он должен во что бы то ни стало добраться до двух человек. Одну из них – спасти. А другого… Прошлой ночью он жаждал убить Молчуна – это, казалось, было сейчас его единственной целью, которой он жаждал с такой ненавистью. Сейчас он уже не был в этом уверен. Получалось, что Коростель просто пришел сюда, как прилетает бабочка – на свет огня, но этот огонь был черен, а его крылья и без того уже обгорели. Развязка была близка, она была совсем рядом…

• Предыдущая
• 3/88
• Следующая