Горечь жестоких людей (СИ) - Багирова Марина - Страница 33

– Но… я думала, Сифия Дорадо приходится внучатой племянницей самому президенту. Разве она амарийка?

– Нет, – смутился Амин, – я говорю о первой жене, матери Дакниша.

– Вот как… Понимаю.

Двадцать лет назад Эпиры разворошил скандал: Амин Дорадо, получив развод с первой женой, сочетался браком с Сифией Диогли-Ра. Брак с родственницей нового президента спас его от ссылки, преследований и потери всего состояния. А первая жена вскоре уехала в Амарию и с тех пор проживала там.

Надо же, думала я, Дорадо так открыто рассказывает о первой жене, как будто совсем не боится гнева жены настоящей. Или ему плевать? Может, поэтому он так много позволяет своему сыну Дакнишу – гложет вина за развод с его матерью?

Когда Амин провожал нас к выходу, я улыбалась, думая о своём. Он наверняка подозревает, что мы слишком удачно подвернулись для спасения Марицы Дорадо. Возможно, не до конца верит в легенду. Но долг важнее, чем здравый смысл! Если не найдёт доказательств подставы, Амин будет вынужден нам помочь.

На улице уже полностью рассвело. Остановившись у машины, невольно я бросила взгляд на большой кирпичный дом одного из богатейших семейств Эпир.

В окне я заметила смутную фигуру Дакниша Дорадо. Я улыбнулась дому и села в машину.

В тот день я встретила своего самого верного и опасного союзника.

•••

Два месяца всё шло как по маслу. Западные сделки оказались у нас в руках, руководство Тритонов понемногу оттаивало и начинало видеть во мне не только жену их предводителя, но и адекватного, здравомыслящего человека. Конечно, бывали разные случаи, и с «разными» приходилось разговаривать по-другому.

Помню, как впервые наблюдала, как мои люди топят человека. Когда его голова уходила под воду, каждый раз я считала секунды, готовая сорваться и закричать «достаточно». Если бы я сделала подобное хоть раз – моя репутация была бы погублена на ближайшие несколько лет. Я молчала. Молчала и наблюдала, как верные мне люди выполняют мой же приказ, погружая голову жертвы под воду, а спустя ровно минуту, не раньше, отдавала чёткий приказ: «Достаточно». После этого голову несчастного вытаскивали из-под воды, и мой враг получал около двадцати секунд, чтобы немного прийти в себя и открыть глаза.

– Ты понимаешь, за что? – спрашивала я.

Они все знали, за что. И додумывали много лишнего, о чём я, возможно, даже не догадывалась. Человек, прощаясь с жизнью, обретает совершенно новое видение действительности. И своих поступков. И ошибок.

В таких случаях мне не приходилось много говорить. Тритоны знали правила. И следовали им. Своими поступками я всего лишь давала этим людям возможность понять: Ричард Дегенерис меня не остановит, не пожурит пальчиком за то, что убила Тритона, каким бы верным тот ни был. Я могу навредить. И сделаю это, если возникнет такая потребность.

Меня называли цепной собакой Ричарда Дегенериса. Когда я услышала об этой кличке, испытала смесь отвращения и гордости. Таира Ревокарта тоже называли цепной собакой. Но он нападал на людей, неугодных президенту.

Я спрашивала себя: почему все мои достижения так или иначе касаются Ревокарта? Мы жили в одном городе, и каждый день я проезжала мимо Главного Управления Конгрес-Магер, зная, что он где-то там, на последнем этаже. И неизменно смотрела вверх.

Мне пришлось погрузиться в дебри экономики и политики, чтобы понять, почему Ревокарт не может разрушить группировку моего отца. Почему не нападает на мафиозные кланы? Почему такой влиятельный человек просто не ворвётся в наш дом и не перебьёт всех к чертям?! Особенно часто я задавала себе эти вопросы после смерти Парижа, когда мне казалось, что Ревокарт – всесилен.

Не всесилен, поняла я спустя некоторое время. Как и поняла, почему отец не убил Ревокарта после смерти моего жениха. Это было удивительно сложно и одновременно очень просто. Есть правила, незаметные на первый взгляд. Последствия и связи, разорвать которые посредством убийства не получится.

Для меня перестало существовать добро и зло. Во всём я видела серость: и в благочестивых политиках, и в романтичных юношах – сыновьях богатых отцов. В религии, торговле, мечтах других людей. И лишь Таир Ревокарт оставался для меня тёмным воплощением зла. Мужчиной, загубившим мою жизнь.

Говорят, по-настоящему мы понимаем, любим ли человека, когда его нет рядом. Я поняла: Париж был моей любовью. Моментами мне казалось, я бы простила Ревокарту всё, но не смерть любимого человека.

Я заставляла себя просыпаться и идти вперёд. И не кричать, когда хотелось. И каждый месяц уезжать из города, так как у меня была причина, даже мысль о которой вызывала боль.

Мне снилось, как я подхожу к кроватке маленького ребёнка и душу его подушкой. Я просыпалась и начинала громко кричать: всего лишь сон, всего лишь сон, он ничего не значит.

Иногда, чувствуя приближение нового приступа меланхолии, я ехала в уютную квартирку к Амели и ночевала у неё. Подруга знала обо всём случившемся между мной и Ревокартом. Знала о Париже и ребёнке, но никогда не пользовалась моим к ней доверием и ни о чём не просила. Амели умела слушать и подмечать детали, но о себе, увы, говорила очень редко.

– Он следит за тобой, когда вы оказываетесь в одном месте, – сказала она однажды.

– Кто следит?

– Клара, ты и сама знаешь, о ком идёт речь. Таир Ревокарт, естественно!

Я оскалилась.

– Но ведь я тоже за ним слежу.

– Ты это делаешь по-другому. А вот Таир Ревокарт… У него голодный взгляд.

– Амели, давай закончим этот разговор!

– Как пожелаешь, Клара.

И всё же Амели считала, что у Ревокарта ко мне есть чувства, и мне нужно с ним поговорить. Получая этот совет, я неизменно психовала. И ненавидела! Как же я ненавидела!

Я знала обо всех его любовницах. Знала, каких женщин он предпочитает. Знала, что он ест, где шьёт себе одежду, когда просыпается. И каждое утро, рассматривая Эпиры из окна, повторяла про себя мантру:

– Ещё немного… ещё немного. Ты мне заплатишь.

А потом появилась проблема, с которой мне предстояло разобраться самостоятельно и которая на время отвлекла меня от мыслей о советнике: новая группировка на нашей территории.

Эпиры состояли из семи районов, четыре из которых полностью принадлежали Тритонам. У нас были конкуренты вне столицы, но внутри города мы доминировали. И Ричарда не мог не разозлить тот факт, что на его территории орудуют какие-то выскочки. Без его ведома!

Он пришёл на мою часть дома и в сердцах бросил на стол газету.

– Читай, Клара, и читай внимательно! – сказал угрожающим тоном.

Я отставила в сторону чашку с кофе, поплотнее запахнула на себе утренний халат и лишь тогда взяла в руки газету.

– Ну и что? – спросила удивлённо, откладывая текст в сторону. – Припугнём их немного, и все проблемы исчезнут.

– Клара, – Ричард навис над столом. – Это моя репутация. Это репутация Тритонов! Мы не можем спокойно реагировать на то, что кто-то провозит товар через нашу территорию и не платит дань. Ты не успеешь и глазом мигнуть, как за ними последуют другие. Что тебе непонятно?!

Его тон, его манера поведения ясно давали понять: нужно действовать.

– Я исправлю ситуацию, – ответила я покорно.

– Сегодня!

– Сегодня, – повторила.

Тем же утром я созвала совещание, и мы начали разбираться, как получилось, что Тритоны упустили вывоз живого товара в районе Талина без нашего на то разрешения. Это выглядело слишком очевидно и нелогично. Как ловушка!

– Найдите мне тех, кто их укрывает. Скорее всего, это люди не из Тритонов, но сотрудничающие с нами: валютчики, смотрящие, перекупщики – словом, вся низкопробная шваль.

Я чувствовала, как ярость медленно поглощает меня. Выговор от отца заставлял чувствовать себя нашкодившей школьницей, и это состояние не доставляло удовольствия. Я заставила себя сконцентрироваться, закрыла глаза и медленно досчитала до десяти.

Не помогло.

– Чтобы к вечеру были результаты!