Посланники Великого Альмы (СИ) - Нестеров Михаил Петрович - Страница 13

— Почему ваш ребенок плачет?

Этот вопрос он адресовал загорелой американке, которая прижимала к груди светловолосую девочку лет пяти.

— У ребенка температура, — сказала мать. — Она только недавно лежала в больнице с катаром.

— Салих! — крикнул Сужди, подзывая к себе высокого бородатого товарища. — Позови сюда стюардессу.

Тот кивнул и вскоре появился с бортпроводницей.

— Принесите какое-нибудь жаропонижающее. Ведь на борту есть лекарства?

— Я уже приносила аспирин, но, как видите, малышке он не помог. Эмили Нэш дотронулась тыльной стороной ладони до лба девочки и покачала головой: — Похоже, температура стала ещё выше.

— Дайте ей ещё одну таблетку.

Стюардесса пожала плечами и пошла за лекарством. Сужди неторопливо двинулся вслед за ней.

— Мама, — зашептала девочка на ухо матери, — я правильно плачу?

— Ты делаешь все очень хорошо, — так же шепотом ответила мать. И маленькая Люси заревела ещё громче.

Эмили Нэш, идущую по проходу, остановила ещё одна молодая женщина, и Сужди услышал, как та попросила принести гигиенический пакет: её малыша тошнит.

— А ваш ребенок не может не плакать? — со злостью спросил Кирим, подходя к ним.

— Представьте себе, нет. Все дети, когда им плохо или нездоровится, плачут.

В середине салона с кресла поднялся мужчина и, взяв за руку мальчика, направился в сторону туалета.

— Почему вы встали?! — закричал Сужди, недобро сощурившись. Он начинал терять терпение.

За мужчину ответил Абдул, расположившийся в отсеке камбуза.

— Они уже пятый раз идут. У них понос.

— Ой, папа, — захныкал мальчик, — быстрее, я не могу терпеть.

— Так нам можно идти? — спросил мужчина.

Кирим Сужди снял очки и сдавил лицо сильными пальцами. Голова раскалывалась он невыносимых воплей. Его Рахмон и Теймур не такие, как эти хлипкие американские выродки. Они совсем ещё маленькие, но уже сильные, характером — в отца. Кирим попытался вспомнить, слышал ли он хоть раз от своих детей болезненные стоны, капризные жалобы, — и не вспомнил. Может быть, грудными они плакали, но он не мог знать этого, в то время он сидел в тюрьме немецкого города Лейпцига. А когда его выпустили, близнецам было уже по четыре года.

— К борту направляются два человека, — громко предупредил Абдул.

— Держи их на мушке.

Сужди посмотрел на две приближающиеся фигуры и вновь переключился на стоящих на бетоне женщин. У афро-американки была тупая рожа с глазами навыкат, и она, словно исполняя ритуальный танец, ритмично припадала то на одну, то на другую ногу. Просторный короткий сарафан колыхался на ветру, прильнув спереди к её телу.

— Освободите детей! — кричала стоявшая чуть сзади толстозадая еврейка. Ей вторил голос худой блондинки:

— Вы не имеете права! — Ее пышная шевелюра, чернеющая у корней волос, в протестующем режиме раскачивалась из стороны в сторону вместе с головой. — Освободите заложников!

Еще у четырех чернявых женщин надписи были сделаны и на майках. Сужди, сильно прищурившись, на этот раз прочел сам: «Террор не пройдет!»

— Абдул, отбери самых горластых детей — и на выход. Мы обменяем их на этих женщин. В количестве не проиграем, но избавимся от шума.

— Если только эти не продолжат галдеть в самолете.

— Ну, их мы успокоим быстро. — Он вновь окинул блондинку долгим оценивающим взором и сделал широкий жест внутрь самолета: — Леди, вы можете присоединиться.

От него не ускользнуло явное замешательство среди демонстранток. У негритянки лицо сразу вытянулось и посерело; еврейка опустила глаза; остальные вопрошали друг на друга растерянными глазами. Их воинственный пыл испарился, срезанный коротким предложением. Только блондинка сохраняла непринужденность и спокойствие.

— Освободите детей, — в который раз повторила она, — и мы примем ваше предложение.

— Лично я не полезу в самолет, — отказалась молодая девушка в джинсовом комбинезоне с обрезанными штанинами.

— Правильно, Мон, — поддержала её одна из подруг. — Наше дело требования путем митингов и демонстраций. Я, например, могу даже поголодать.

— Ну и валите отсюда! — зло прикрикнула на них крашеная. — Кто ещё обкакался?

Похоже было, что из остальных — никто.

Сужди ухмыльнулся.

— Сейчас подадут трап, и вы сможете подняться на борт.

Негритянка воспрянула духом.

— Конечно! — сказала она. — Но пока самолет не покинут все дети — мы туда ни ногой!

— Вы деловая женщина, — иронично заметил Сужди. — Но обмен будет равный — семь на семь.

Блондинка кокетливо улыбнулась.

— А я не потяну за двоих?

— В другой обстановке я бы ответил «да».

— Придется соглашаться, — объявила старшая и остановила свой взгляд на понурой еврейке. — Изольда, хочу тебе сказать, что я никому ничего не навязываю. Ты вольна покинуть нас.

Последние её слова прозвучали излишне театрально.

Сужди хоть и обещал произвести равный обмен, но сделал больше. Через десять минут по трапу спускались шесть взрослых со своими детьми. Мужчина, сын которого маялся животом, держал на руках ревущего Джонни: Кирим наказал-таки вредную старуху. Но она оказалась действительно железной бабкой. Церемонно поцеловав малыша в лоб, она передала его из рук в руки счастливому мужчине.

Кертис и сержант Маккинзи стояли в десяти шагах от трапа, ожидая освобожденных заложников.

— Должен высказать вам свою благодарность и выразить восхищение по поводу вашего мужества, — громко сказал полковник, обращаясь к уже поднимавшимся по трапу женщинам.

Неугомонная блондинка обернулась.

— Лучше бы вам, папаша, восхититься нашей женственностью, — посетовала она с грустной улыбкой, а глаза её поймали мелькнувший яркий блик оптического прицела снайперской винтовки.

Сужди остановил её, провел рукой по груди, спине, совсем необязательно — по внутренней стороне бедер; из кармана шорт извлек водительское удостоверение: Памела О'Нили. Он указал рукой на эластичную ленту, державшую её высокую прическу.

— Снимите.

Она пожала плечами и освободила себя от ленты.

— Прошу вас, Памела.

Обыск носил чисто формальный характер, так как женщины одеты были легко и одежда была облегающей. Кроме сарафана негритянки; когда Абдул залез к ней под подол, она завращала глазами и хихикнула. А идя по проходу между кресел, несколько раз обернулась на него.

— Все в конец салона, — говорил каждой Сужди. — Занимайте освобожденные места. Сидеть тихо, разговаривать только по-английски. Передвижение запрещено, у кого возникнет надобность — поднимать руку. Всем в конец салона…

Чернокожая уселась в двенадцатом ряду рядом с потным, нервничающим толстяком, который слепо читал «Ти-Ви гайд» — телевизионный вестник. Таким образом, она возглавила группу заложников. Положив ногу на ногу, она бросала заинтересованные взгляды на Абдула. Остальные расположились ближе к хвосту самолета.

Блондинка плюхнулась в кресло в последнем ряду по соседству с «железной бабкой».

— Не знаю, как вас и благодарить, — соседка положила сухую ладонь на руку девушки. — Вы освободили моего внука.

— Работа такая, — сокрушенно вздохнула она, внимательно вглядываясь в лицо женщины. — Я сильно растрепана?

— Есть немного. Хотите, я дам вам расческу?

— Именно её я и хотела попросить.

Старушка полезла в сумку и достала щетку для волос. Тряхнув головой, девушка начала расчесываться, поправляя свободной рукой волосы. Когда она привела себя в порядок, пожилая дама с удивлением обнаружила у неё на коленях небольшой пистолет.

— Вы не боитесь выстрелов? — тихо спросила девушка и зачем-то подмигнула.

Старушка некоторое время молчала, но потом улыбнулась, и морщинки разбежались по её лицу.

— Мой муж — бывший военный, — сообщила она. — А как вас зовут?

— Называйте меня Памела. Только говорите громче, мы же с вами просто знакомимся.

— Очень приятно, Памела. А я — Барбара Квин, 67 лет.