Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy" - Страница 11

Бонни никогда не интересовалась такой проблемой как независимость женщин. Ей, конечно же, не нравилось доминирование мужчин на свете, не нравилось принижение женщин, но всерьез Беннет этим никогда не увлекалась. До вчерашнего вечера.

Акция прошла успешно. Участники акции называли себя «Новые дети свободы»*. Однако в этот раз они боролись не за независимость французского народа от немецкого, а за независимость женщин. Речь феминистки Ребекки была убеждающая, и мировоззрение Бонни поменялось за какие-то пару часов. Бонни стала свидетельницей ярких движений, ночных митингов. Новая акция готовилась всего неделю, и не была какой-то уж сложной. Группа молодых девиц гуляла по ночному городу, нарывалась на неприятные компании и избивала парней до полусмерти. И если Сьюзан Дей** толкала лишь свои красивые речи по поводу женской независимости, то Ребекка Майклсон предпочитала действовать. Страшнее всего, что Бонни Беннет, которая никогда не углублялась в дебри философских учений, просто потеряла голову.

«Дай человеку власть, и ты его не узнаешь», — думала Бонни, сидя на парах. Она не верила, что вчера сходила с ума от избиения мужчин, от фейерверков. В тот момент Бонни казалось, что только в эту ночь она по-настоящему живет. Сейчас вчерашнее поведение ее пугало. Нет, девушка не мучилась угрызениями совести, не думала о тех избитых парнях, и ее не волновало даже то, что на ее след могла выйти полиция. Ее волновали речи Ребекки. Так говорит только Дьявол.

— Они утверждают что женщина за рулем — обезьяна с гранатой, — вопила во весь голос Ребекка, стоя на пьедестале и привлекая внимания своих соплеменниц. — Но они собираются ввести женскую армию! За рулем мы — обезьяны, однако нам хотят всучить автоматы. Они противники абортов, но не задумываются о том, что когда они дрочат, то совершают массовый геноцид! Они регрессируют, отправляясь на работу стилистов и дизайнеров, ненавидят матриархат, но сами ничего не предпринимают по поводу его устранения, лишь сидят перед теликом с пивным брюхом, толстеют, жиреют и хотят, чтобы мы были им покорны.

И Бонни слушала ее монологи с упоением, как паломник слушает благословления священников. Ей казалось, что не существует ничего, кроме этих слов, которые лились сладким вином, опьяняли, заставляя верить лишь в эту правду. Девушка все больше перенимала точку зрения Ребекки Майклсон, все больше получала удовольствия от того, что может хоть как-то подняться. Конечно, избивая и унижая, ты вряд ли поднимешься ввысь, но слова Ребекки гипнотизировали.

— Они презирают некрасивых девушек, но сами не лучше. Они хотят, чтобы мы красились и всегда были в отличной форме, однако сами курят, бухают, и вся эта вонь делает их еще более беспомощными и жалкими! Мы не имеем право курить. Они пыхтят днями, считая, что это делает их мужчинами.

Бонни больше ничего и не хотела знать. После совершения акции, девушка подошла к Ребекке и попросилась вступить в ряды «Новых детей свободы». Майклсон лишь улыбнулась. Той самой улыбкой, которая не внушает доверия, которая порождает какой-то первородный страх. Но восхищение затмило и страх…

Бонни смотрела на татуировку, которая красовалась на тыльной стороне ладони. «NCF»***. И самое страшное, что Беннет понравилось… Ей захотелось еще больше акций, ей захотелось, чтобы этот резонанс безумства никогда не заканчивался. Желание быть сильной и бороться за права женщин возрастало, снося на своем пути человечность, здравомыслие, искренность.

— Мнят себя хозяевами в доме, но только жены загибаются на трех работах, в то время как они бухают со своими жалкими друзьями. Называют нас шлюхами, только статистика твердит, что браки распадаются по вине мужчин. И даже если жены умирают первыми, то и мужики подыхают в скором времени, не в силах воспитывать детей, вести хозяйство и обеспечивать себя. Подыхают или спиваются.

Бонни слушала Ребекку всю ночь, слушала ее, пока татуированная девушка рисовала буквы на руке. И не было ни усталости, ни сонливости. Беннет удивлялась, как могла быть такой слепой? Как могла не замечать того, о чем говорит Майклсон? Почему она раньше относилась с пренебрежением к столь важным вещам? Девушка дотронулась до татуировки. Бонни думала о том, что нельзя быть фанатиком какой-либо идеи. Фанатичность всегда порождает сумасшествие, и достаточно вспомнить историю, чтобы убедиться в этом.

Но фанатичность также выступает в роли стимулятора, в роли стимулятора к каким-либо действиям. И чем сильнее фанатичность, тем рьянее желание что-то изменить, тем более бесстрашным становится человек… А когда достигаешь цели, то можешь спокойно погибнуть, зная, что что-то ты попытался изменить в этом мире.

Беннет вновь взглянула на Елену. И только сейчас она почувствовала некое презрение к своей подруге. Сколько можно жить в иллюзорном мире? Терпеть унижения? Читать гребанные и никому ненужные книги? В конце концов, пора что-то менять, пора бороться за какие-то идеи, ведь когда это делать, если не в пору буйной молодости? Но пассивной оказалась не только Елена, но и другие одногруппники. Они напоминали назойливых мух, которые угодили в кисель и сейчас, устав барахтаться, просто сдались. Медленно-медленно подыхают. Елена что-то писала, однако Бонни, казалось, не слышит звук голоса лектора, в ее голове звучит лишь голос Ребекки: усыпляющий, спокойный, тягучий… Голос Ребекки и звук метронома… Может, это и не реальность вовсе? Лишь гипноз? Бонни взглянула на буквы, а потом, подсев ближе к подруге, решила задать самый главный вопрос на сегодняшний день:

— Я хотела спросить, — произнесла девушка как можно тише, — как ты думаешь… Можно ли совершать безумные поступки?

Елена перестала писать, перевела взгляд на подругу. Гилберт была спокойной и нисколько не изумленной. Она привыкла к странностями своей подруги, хоть Бонни редко спрашивала о чем-то глобальном. Что же с ней случилось за эту неделю?

— По-настоящему безумные, — продолжала Беннет. — Ты же читаешь свои книжки… Что об этом думают авторы этих сопливых романов?

Елена отложила ручку и, оперевшись на спинку стула, внимательно посмотрела на подругу. Гилберт решила не ковыряться в душе подруги, не спрашивать в чем дело и не вдаваться в подробности.

— Только совершая что-то безумное, мы живем, так говорят они.

— А что скажешь ты?

— Безумство всегда болезненно.

В голове Бонни звучала нехорошая, тревожная мелодия. Она навевала нехороший образ: кто-то умирает, мучительно и болезненно. Вокруг этого человека собралась толпа поистине скорбящих, ведь если этот НЕКТО сейчас умрет — жизнь остановится, в мире воцарится хаос. Все было в мрачных тонах, а шторы комнаты, в которой находился человек, были плотно задвинуты. На полу — много разводов крови. Кого-то вдруг стошнило. Кровь, блевотина, слезы, вонь — ужасно просто. Но Бонни знала, что этого человека можно спасти… Просто надо подумать как.

Образ исчез, осталась только мелодия.

«Жизнь — это не поиски себя. Жизнь — это создание себя»****, — пронеслось в ее голове. Бонни не могла вспомнить, где слышала эту фразу, да это и не было важно. В конце концов, не она первая, кто развлекается весьма необычными способами. И это нельзя назвать развлечением.

Это борьба. Борьба за права женщин, а борьба, — как и безумство, — всегда болезненна.

— А как ты считаешь? — спросила Бонни, глядя на татуировку. — Можно ли умереть ради безумства?

Елена взглянула на подругу и тут же заметила символику. Движение «NCF» становилось все более популярным, и Елена слышала о нем не раз, знала, каким идеям преданы его участники. Гилберт взглянула на подругу, увидела, что та зачарованно смотрит на свою татуировку и… Девушка решила не усложнять: ведь Бонни имеет право увлекаться тем, чем пожелает. Гилберт решила сделать вид, что она ничего не поняла.

— Можно ли отказываться от… себя ради чего-то безумного?

— Нет, — ответила девушка, вновь начиная записывать лекции. — Но в жизни всегда все происходит по-другому.