Дипломатия - Киссинджер Генри - Страница 61

В октябре 1900 года ухудшившееся здоровье Солсбери вынудило его отказаться от поста министра иностранных дел, хотя он и сохранил за собой пост премьер-министра. Его преемником на посту министра иностранных дел стал лорд Лансдаун, соглашавшийся с Чемберленом в том, что Великобритания более не может обеспечить свою безопасность, проводя политику «блестящей изоляции». И все же Лансдауну не удалось обеспечить консенсус для полномасштабного официального союза с Германией. Кабинет не пожелал идти дальше договоренности типа общего согласия: «…понимания относительно политики, которую они (британское и германское правительства) могут проводить применительно к конкретным вопросам или в конкретных частях света, в которых они одинаково заинтересованы»[242]. Это в основном была та же самая формула, которая несколько лет спустя использовалась при заключении с Францией договора «сердечного согласия» и оказалась вполне достаточной, чтобы Великобритания вступила в мировую войну на стороне Франции.

И вновь Германия, тем не менее, отвергла достижимое, погнавшись за тем, что со всей очевидностью оказалось недостижимым. Новый германский рейхсканцлер Бюлов отверг идею договоренности в стиле Антанты с Великобританией, поскольку был более обеспокоен общественным мнением, чем геополитическими перспективами, – особенно учитывая его предпочтение в плане необходимости убедить парламент проголосовать за большое увеличение немецкого военно-морского флота. Он готов был бы урезать военно-морскую программу, но лишь получив в обмен не меньше, чем присоединение Великобритании к Тройственному союзу в составе Германии, Австрии и Италии. Солсбери отверг разыгранную Бюловом партию в стиле «все или ничего», и в третий раз за это десятилетие англо-германское соглашение не было заключено.

Существенную несовместимость представлений Великобритании и Германии о сути внешней политики можно было видеть из того, как оба руководителя объясняют свою неспособность достичь договоренности. Бюлов весь был во власти эмоций, когда обвинял Великобританию в провинциализме, игнорируя тот факт, что Великобритания вела глобальную внешнюю политику на протяжении более столетия до объединения Германии:

«Английским политическим деятелям мало что известно о континенте. С точки зрения континента они знают столько же, сколько мы знаем об идеях в Перу или Сиаме. Они наивны в своем сознательном эгоизме и в определенной своей слепой уверенности. Им трудно поверить в наличие у других действительно дурных намерений. Они очень спокойны, очень флегматичны и очень оптимистично настроены…»[243]

Ответ Солсбери принял форму лекции и тщательно продуманного стратегического анализа, преподнесенного беспокойному и неуверенному в себе собеседнику. Процитировав бестактное замечание германского посла в Лондоне, полагавшего, что Великобритания нуждается в союзе с Германией для того, чтобы избежать опасной изоляции, Солсбери написал:

«Обязательство защищать германские и австрийские границы против России тяжелее, чем обязательство защищать Британские острова против Франции… Граф Хатцфельд [немецкий посол] говорит о нашей «изоляции», как представляющей для нас серьезную опасность. Разве мы ощущали когда-либо эту опасность на самом деле? Если бы мы потерпели поражение в революционной войне, то наше падение не было бы по причине нашей изоляции. У нас было много союзников, но они не спасли бы нас, если бы французский император оказался в состоянии господствовать над Ла-Маншем. И, если исключить период его [Наполеона] правления, мы так никогда и не были в опасности; и поэтому мы не можем судить, содержит ли в себе «изоляция», от которой мы, как предполагается, страдаем, какие-либо элементы опасности. Едва ли было бы мудрым взять на себя новые и обременительнейшие обязательства, чтобы защищаться от опасности, в существование которой у нас нет исторических оснований верить»[244].

Великобритания и Германия просто не имели достаточного количества параллельных интересов, чтобы оправдать официальный глобальный союз, которого так жаждала императорская Германия. Британцы опасались того, что новое приращение германской мощи превратит предполагаемого союзника в нечто вроде доминирующей державы, чему они противодействовали на протяжении всей своей истории. В то же время Германия вовсе не стремилась играть при Великобритании роли второго плана по вопросам, традиционно находившимся на периферии немецких интересов, таких, как угроза Индии, а Германия была слишком самонадеянна, чтобы понять все выгоды британского нейтралитета.

Следующий шаг министра иностранных дел Лансдауна продемонстрировал, что убеждение германского руководства в абсолютной необходимости собственной страны для интересов Великобритании было всего более делом повышенной самооценки. В 1902 году Лансдаун потряс Европу, заключив союз с Японией, впервые с установления деловых отношений Ришелье с оттоманскими турками, когда какая-то европейская страна обратилась к помощи вне пределов «Европейского концерта». Великобритания и Япония договорились о том, что если любая из них окажется вовлеченной в войну с одной посторонней державой по поводу Китая или Кореи, то другая договаривающаяся сторона будет соблюдать нейтралитет. Если, однако, любая из договаривающихся сторон будет атакована двумя противниками, то другая договаривающаяся сторона будет обязана оказать содействие своему партнеру. В силу того, что этот союз мог действовать только тогда, когда Япония воевала бы с двумя противниками, Великобритания, наконец, нашла себе союзника, который прямо-таки рвался сдерживать Россию, не заставляя своего партнера, однако, брать на себя лишние обязательства. Да еще такого партнера, чье дальневосточное географическое положение представляло гораздо больший стратегический интерес для Великобритании, чем русско-германская граница. И Япония получала защиту от Франции, которая, если бы не было подобного союза, могла бы попытаться использовать войну для усиления своих претензий на русскую поддержку. С тех пор Великобритания потеряла всякий интерес к Германии как к стратегическому партнеру; действительно, со временем Великобритания станет рассматривать Германию как геополитическую угрозу.

Еще в 1912 году существовала возможность урегулирования англо-германских разногласий. Лорд Холден, Первый лорд Адмиралтейства[245], посетил Берлин, чтобы обсудить вопросы смягчения напряженности. Холден получил указания добиться договоренности с Германией на базе морского соглашения одновременно с заверениями в британском нейтралитете: «Если одна из высоких договаривающихся сторон (то есть Британия или Германия) окажется вовлеченной в войну, в которой ее не смогут охарактеризовать как агрессора, другая сторона будет по меньшей мере соблюдать по отношению к вовлеченной подобным образом державе благожелательный нейтралитет»[246]. Кайзер, однако, настаивал, чтобы Англия обязалась придерживаться нейтралитета, «если война будет навязана Германии»[247]. Это было воспринято Лондоном как требование, Великобритании остаться в стороне, если Германии вдруг вздумается начать упреждающие военные действия против России или Франции. А когда британцы отказались принять формулировку кайзера, тот, в свою очередь, отверг их текст; закон о флоте Германии был принят, а Холден вернулся в Лондон с пустыми руками.

Кайзер так и не понял, что Великобритания не пойдет далее молчаливой сделки, а именно это на самом деле только и было нужно Германии. «Если Англия намеревается протянуть нам руку лишь на условии ограничения нами собственного флота, – писал он, – то это безграничная наглость, в которой содержится еще и грубейшее оскорбление германскому народу и его императору. Такого рода предложения следует отвергать сразу же…»[248] Как всегда убежденный, что запугает Англию и заставит ее пойти на официальный союз, кайзер хвалился: «Я показал англичанам, что, когда они затрагивают наши вооружения, они тратят силу понапрасну. Возможно, этим я усилил их ненависть, но и завоевал их уважение, что и заставит их со временем возобновить переговоры, как можно надеяться, в более умеренном тоне и с более успешным результатом»[249].