«Шоа» во Львове - Наконечный Евгений - Страница 8

Чтобы перетянуть на свою сторону «единокровных братьев», о которых говорил Молотов, проводилась поверхностная украинизация. В правительственных учреждениях Львова впервые зазвучал украинский язык, радио тоже заговорило по-украински. Стали наполовину украиноязычными театры. Но настоящим реальным шагом в прекращении вековой полонизации Галиции стал стихийный массовый переход школ на украинский язык. Всего за несколько месяцев количество украинских школ выросло с 371 до 5 536. Также возросло количество еврейских школ — с 23 до 103. Из 7000 западноукраинских школ в 1940 год польскими оставалось 984 школы. Пропорция 1 к 7 в основном соответствовала действительному количественному соотношению польского и украинского населения. Если еще добавить украинские этнические земли, которые очутились тогда у немцев за Сяном (Лемковщина, Засяння, Холмщина), то соотношение не в пользу поляков будет еще больше. Вот какого скромного результата достигли поляки за шестьсот лет политики всесторонней полонизации. Национальный состав Галиции накануне войны был следующим: украинцы — 4 257 тысяч (73,2 %), поляки — 984 тысячи (16,2 %), из них 73 тысячи колонистов 1920–1930 годов, и 570 тысяч (9,9 %) евреев. Кроме того, 49 тысяч (0,8 %) приходилось на немцев и других. Русские в предвоенной Галиции в статистике не значились. Чтобы понять дальнейший ход событий стоит эти цифры запомнить.

Галицкие евреи отнеслись к украинизации спокойно, хотя были сторонниками немецкой и польской культуры. Мусе Штарк, который любил почти каждый день приходить на беседы к моему отцу (по его понятию — общаться с пролетарием), попробовал перейти на украинский разговорный язык. На этом же языке Мусе принялся преподавать в университете, где сразу получил должность. Раньше евреям было тяжело получить должность в университете, а украинцам — невозможно. Львовский университет им. Яна Казимира (в период Австро-Венгрии — им. Франца І) переименовали в университет им. Ивана Франко. Как всегда, польская профессура всеми силами пыталась противостоять украинизации высших школ, в частности университета. Единственным аргументом у них было то обстоятельство, к которому они сами приложили руки, что на украинском языке, как негосударственном, не существовало учебно-научной литературы. В свою очередь, эта литература, не пользовалась бы спросом, поскольку нет украинских высших учебных заведений. Этим лукавым софистическим аргументом российские украинофобы широко пользуются и поныне. Необходимо подчеркнуть, что поверхностная большевистская украинизация существенно не изменила разговорный режим города. За весь период войны Львов сохранял польскоязычный разговорный характер. На польском львовяне общались на улице, в транспорте, на почте и в иных местах.

Известный в Польше литератор и шутник Бой-Желенский, который сбежал перед немцами из Варшавы во Львов, говорил тогда так: «Теперь я работаю в украинском университете имени Ивана Франка, получаю за это зарплату российскими рублями, читаю курс французской литературы еврейским студентам на польском языке». Как бы там не было, при содействии новой власти и усилий галичан украинский язык во Львове стал звучать шире, массовое.

Как-то в то время я попал в Городской театр, который вскоре переименовали в Оперный, на спектакль киевского театра — драму «Богдан Хмельницкий» (автор — А.Корнейчук). Когда со сцены начали звучать выкрики казаков «Кари ляхам, кари (Наказать ляхов, наказать)!», польские зрители втянули головы и стали озираться. В пьесе есть такая сцена: послы короля вручают Хмельницкому польский бело-красный флаг в руки, он рассматривает его со всех сторон, на минуту задумывается, а затем с отвращением рвет и топчет его ногами. В театре послышался возмущенный шум зрителей. Присутствующие в тот момент на спектакле поляки демонстративно встали и покинули зал. Наоборот, украинцы вместе с евреями, дружно зааплодировали, зазвучали выкрики «Браво!».

Из Киева во Львов прислали на пропагандистские гастроли, кроме драмтеатра, артистов и из других театров. Особенной популярностью среди львовян пользовалась солистка Киевского театра оперы и балета, знаменитая певица Оксана Петрусенко. Мне посчастливилось несколько раз попасть на её концерты. Свое выступление она начинала арией Наталки из оперы «Наталка Полтавка», затем исполняла российский классический романс, потом какую-то народную песню, однако публика не отпускала Петрусенко со сцены, пока она не запоет своим чудесным лирико-драматическим сопрано песню «Украина, моя Украина». Сейчас эта песня, к сожалению, не исполняется, она совсем забыта, хотя красивая и мелодичная. Чтобы передать дух эпохи, разрешу себе привести отрывок из этой песни:

В 1939 году эту песню, написанную двумя евреями (слова Лебедева-Кумача, музыка Дмитрия Покрасса), в Галиции восприняли почти как национальный гимн.

Однако никакие иерихонские трубы большевистской пропаганды не смогли склонить на свою сторону даже незначительную часть львовских украинцев. Они видели и понимали, что Галиция навсегда осталась колониальной территорией, предназначенной для наживы теперь уже не польского, а российского чиновничества, и полигоном для подготовки к новой войне. Тем более, не склонила на свою сторону советская власть львовских поляков. Только одни евреи стали лояльными к советской власти, но искренне, тоже не все.

Руководимая НКВД и парторганами имитация выборов в так называемое Народное собрание завершилась победой блока «коммунистов и беспартийных», которые получили смешные для трезвого рассудка 90,4 % голосов. Достойно удивления, но современные еврейские историки эти бутафорские «выборы» важно трактуют — как волеизъявление населения, и жалуются на непропорционально малый процент делегатов еврейского происхождения, словно это играло какую-то роль. Настоящее значение тогда и впоследствии имел национальный состав руководящей партийно-чекистской вертикали, которая была исключительно русскоязычной. Мы там не найдем галицийских украинцев и поляков. Не было там и галицийских евреев.

Делегацию от Народного собрания во главе с академиком Кириллом Студинским повезли в Москву просить «Верховный Совет» о присоединении. Просьбу милостиво удовлетворили. На этом функция Народного собрания завершилась. Через полтора года ненужного больше Студинского, который драматическим тоном провозглашал во львовском Оперном театре установление на Западной Украине «советской власти», доблестные чекисты по невыясненным обстоятельствам «пустили в расход».

Когда город охватывали сумерки, тихо и незаметно в наш скромный дом, словно птицы на ночлег, пробирались на ночной отдых какие-то чужие люди. Утром они быстро, также тихо и незаметно, разлетались по суетливым улицам. Это были еврейские беженцы из настоящей Польши, из территории, которая попала под гитлеровскую оккупацию. Не знаю, куда девались беженки, но в нашем доме ночевали только молодые мужчины. НКВД относилось к беженцам с подозрительным предубеждением. Чекисты смотрели на них, как на потенциальны шпионов, диверсантов и контрреволюционеров, потому что органы не могли должным образом проверить их тождественность, ни отследить соответствие данных их биографии. Как правило, подозрительных беженцев не спешили прописывать во Львове и, конечно, не принимали на работу. Поляки-беженцы, которых волна военных событий занесла во Львов, пользуясь открытой до конца октября границей, массово возвращались домой. Возвращаться «под немца» еврейские беженцы как раз не желали, хотя и такие единичные случаи были. На эту тему бытовал такой шуточный рассказ: В Перемышле, на мосту через речку Сян, которая служила границей, встречаются два еврея, которые направляются в противоположные стороны: один к советам, второй к немцам. Встретившись взглядами, один другому укоризненно покрутил пальцем возле виска — жест обозначавший дурковатого.