Метка - Бродвей Элис - Страница 31

Набрасываю на плечи шерстяное одеяло и шлёпаю к старому дивану в гостиной. Некогда красная обивка подушек выцвела, пружины давно промялись, но это всё ещё самый удобный диван на свете. Надо бы разжечь камин, но за дровами придётся идти на задний двор, а мёрзнуть, даже чтобы потом согреться, совсем не хочется.

Свернувшись калачиком на диване, я дремлю, пока не становится теплее и можно даже попробовать вылезти из халата. Силой воли вытаскиваю себя на кухню, по дороге решая приготовить горячий шоколад. Маме тоже сделаю чашечку, совсем как папа угощал её по субботам, когда она нежилась в постели. Мама ещё не встала, наслаждается отдыхом, ведь сегодня выходной. Некоторые привычки не меняются.

Горячий шоколад я готовлю, как папа. Наполняю две чашки молоком, чтобы наверняка хватило, и выливаю в кастрюльку. Пока молоко греется, режу на кусочки горький шоколад моим любимым кухонным ножом. Рука почти не болит, только ноет, когда нож с силой входит в шоколадную плитку. По краям кастрюльки появляются крошечные пузырьки, и я высыпаю квадратики шоколада в молоко. Растерев в ладонях прилипшие к пальцам шоколадные крошки, вдыхаю тёплый, сладкий аромат. Осторожно помешиваю шоколад, чтобы кусочки не прилипли ко дну, тру на тёрке ломтик апельсиновой цедры и осторожно добавляю в молоко. Шоколад растворяется, молоко темнеет, и я помешиваю ложкой всё быстрее, взбивая пушистую пену. За секунду до того, как молоко закипит, не давая пузырькам горячего воздуха устремиться вверх со дна кастрюльки, я снимаю горячий шоколад с плиты и разливаю по фарфоровым чашкам. Тонкие полоски апельсиновой цедры покачиваются на поверхности пушистой пены, когда я осторожно несу чашки в мамину спальню.

Мама полулежит в кровати, опираясь на большую подушку. В руке у неё книга, но взгляд устремлён в пустоту, а на лице печать тревоги.

Заметив меня у двери, мама улыбается и садится поудобнее.

– Доброе утро, дорогая. Ты давно встала? – Увидев чашки с горячим шоколадом, мама расплывается в улыбке. – Какой сюрприз! В последний раз мне подавали в постель горячий шоколад… Вздрогнув, мама спохватывается и молча берёт у меня чашку, а я ставлю свою на тумбочку у кровати и забираюсь к маме под одеяло.

– Недавно. Так холодно, что решила приготовить что-нибудь погорячее. Осторожно, чтобы не пролить ни капли, беру с тумбочки чашку и замираю, вдыхая аромат шоколада с нотками апельсина, смешанный с ароматом маминых духов. Натянув одеяло повыше, мама делает глоток. – Леора, ты на меня не сердишься? – спрашивает она тихо и осторожно, глядя в стену прямо перед собой. – Я только хотела оградить тебя от неприятностей. Ты ведь всё понимаешь, правда?

– Понимаю, конечно, понимаю. – Ещё теснее придвинувшись к маме, быстро отпиваю глоток горячего шоколада, чтобы не облить одеяло. – Я знаю: ты считаешь, Что меня надо всячески оберегать, но я справлюсь. Я уже выросла.

– Ну не совсем. – Мама шутливо толкает меня в бок. – Ты – моя дочь, моё дитя, и так будет всегда, доживи ты хоть до восьмидесяти лет! – Перехватив чашку другой рукой, мама нежно обнимает меня за плечи. – Моя девочка, только моя… навсегда. – Она говорит так тихо, что я едва разбираю слова. Мы молча сидим обнявшись, и меня снова клонит в сон. Но тут мама судорожно всхлипывает – она плачет. Ставлю чашку на тумбочку и покрепче обнимаю маму, положив голову ей на грудь. Слёзы капают мне на волосы, и я слышу шёпот:

– Ты моя добрая девочка, Леора… Мы так и сидим, пока горячий шоколад не остывает, а я не проваливаюсь в дрёму. Мама тихонько обнимает меня и, откашлявшись, говорит:

– Знаешь, я не могу сидеть весь день в постели. Пойду умоюсь. Выбравшись из постели, она целует меня и гладит по мокрым от её собственных слёз волосам. Я сажусь и потягиваюсь, сонно кивая в ответ.

– Я люблю тебя, ты ведь знаешь? Улыбнувшись, я открываю один глаз.

– Ты моя мама, по-другому и быть не может! Мама укоризненно качает головой и тоже с улыбкой треплет мне волосы.

– Разогреть тебе шоколад заодно с моим?

Передаю ей чашку и устраиваюсь поудобнее в тепле и безопасности маминой кровати.

Проснувшись, обнаруживаю на тумбочке холодный напиток. Сколько же я спала? Неохотно сбрасываю одеяло и топаю на кухню. На столе пыхтит кофейник, а мама читает на диване книгу. Ополаскиваю свою чашку и наливаю немного кофе взамен некогда горячего шоколада. Согревая ладони о тёплый фарфор, отпиваю глоток. Кофе горячий, достаточно крепкий, чтобы вырвать меня из объятий сна. Я даже вновь могу говорить и желаю маме доброго утра.

Взгляд падает на полки с книгами предков, цветные знаки будто бы смотрят на меня. Как давно я не держала в руках книг пращуров! Казалось бы, вот они, здесь, читай хоть каждый день, но книги предков словно любимые романы. Прочёл один раз, узнал интересную историю и оставил книгу на полке неподалёку – вдруг потянет перечитать? У нас дома книги только маминых предков, потому что папа вырос далеко отсюда и не принёс с собой книг своей семьи. Из-за этого кажется, что наша полка с книгами предков какая-то неправильная.

Ставлю чашку на стол и беру с полки одну из книг. Прошу разрешения у своих предков и благословляю их память и доброе имя. Мама отрывается от чтения и с улыбкой смотрит, как осторожно я кладу книгу на стол. На обложке имя – Билл Томлинсон. Эго мамин отец, мой дедушка. Он был дубильщиком, выделывал кожи и умёр ещё до моего рождения. Иногда мне приходило в голову, что он спешил уйти из жизни, чтобы скрыться от бабушкиного ворчания. Из маминых рассказов выходит, что бабушка могла замучить придирками кого угодно. Но вообще мама редко говорит о родителях.

Знаки на страницах книги оживают. Я вижу дедушкино детство: братья любили его и иногда поддразнивали, а сестра умерла. Вижу, как менялась год от года его жизнь и карьера. Вижу знак супружества – рисунок удивительной красоты. Дедушка не пытался сбежать от бабушки, здесь не может быть и тени сомнения. Они обожали друг друга. Она ушла из жизни вслед за мужем, совсем скоро. Наверное, разбитое сердце не выдержало утраты. Интересно, как можно найти любовь всей жизни, любить всем сердцем и быть любимым так преданно, так… И тут я понимаю, что уже некоторое время сижу, уставившись на рисунок, что был когда-то у моего деда пониже спины, и торопливо переворачиваю страницу.

Открывается самый грандиозный знак – дедушкино семейное древо. Здесь его родители, братья, покойная сестра – её звали Софи. Наверное, маму назвали в её честь. Знаки рассказывают о нежной дружбе дедушки и его младшей сестрёнки и о горе его потери.

А вот и мамино имя, рядом с ним оставлено место. Наверное, дедушка с бабушкой надеялись, что у них будут ещё дети. Рядом с маминым именем, чуть ниже, папино. При виде знакомых букв в душе поднимается тёплая волна, в памяти мелькают воспоминания о счастливых днях. Но, присмотревшись к папиному имени на семейном древе, взглянув на него глазами дедушки, я застываю от ужаса. Вокруг папиного имени клубится тьма. Сердце становится тяжёлым и холодным, как камень. В нём нет любви, нет радости, нет даже симпатии. Меня заливают чужая ярость и отвращение, которые могли прийти только от деда.

Я с трудом отрываю взгляд от книги. Дедушка ненавидел моего папу – никаких сомнений. Нет, даже не ненавидел – он презирал папу. Всё древо будто подёргивается дымкой горечи, и у меня противно кружится голова.

Холодно, так холодно!.. Дрожащей рукой беру чашку кофе, подношу к губам, но неудачно промахиваюсь, и горячая струйка проливается на книгу. Я вскакиваю, хватаю салфетку и промокаю тёмную лужицу кофе. К счастью, кожу для книг выделывают хорошо, чернила не размылись, но боюсь, кипяток разрушил защитный слой, и теперь книга в этом месте покоробится или сморщится. Бросив взгляд в мою сторону и увидев, что я наделала, мама потрясённо вскрикивает. Она спешит помочь и видит страницу, которую я читала.

– Что ты тут творишь, а?! – сдавленным голосом спрашивает мама, вырывая у меня книгу. – Ах ты бестолочь!

Глава двадцать четвертая