Метка - Бродвей Элис - Страница 23

– Можно подумать, ты обнаружила скелет в шкафу, – говорит мама таким тоном, будто отвечает на глупый вопрос надоедливой школьницы. Моё раздражение всё нарастает.

– У него был знак, правда? Знак Забвения, – выдавливаю я шёпотом, не решаясь выговорить эти слова в полный голос. Мамино лицо неподвижно. Прочесть её мысли нет ни малейшей возможности: она накрепко закрылась от меня. Сегодня мне ответов не дождаться.

– Не понимаю, о чём ты, Леора. – Это должно было прозвучать серьёзно и уверенно, но у мамы получается ломкий шёпот. Отодвинув тарелку с нетронутыми пирожными, я встаю и, подхватив шаль, спешу к двери.

– Что-то не хочется. Не жди меня.

– Леора, что за глупости? Вернись! – догоняют меня мамины возгласы.

До сих пор я всегда её слушалась.

Шагаю по пустынным улицам куда глаза глядят. Хорошо пройтись одной, смотреть на дома и воображать, кто в них живёт и как. Днём на улицах слишком много людей, их знаки словно выкрикивают истории каждого, на кого упадёт мой взгляд. Спрятаться от этих рассказов некуда, воображению ничего не остаётся. Но, когда все скрыты за стенами домов, когда окна задёрнуты шторами, я могу придумать знакомым и незнакомым людям новые истории, которых не расскажут их знаки. Могу представить, о чём они разговаривают, прежде чем почистить зубы перед сном, какие книги читают, над чем смеются и о чём плачут.

Мы были так дружны, все трое, пока папа не заболел. В нашей маленькой семье у каждого была своя роль. Мама всегда оставалась самой спокойной и разумной. Папа рассказывал всякие истории. Он очень любил старинные притчи, сказки – о Белой Ведьме, о Святом. Я слушала его, широко распахнув глаза. Если сказки становились слишком страшными, мама останавливала папу, опасаясь, что мне будут сниться кошмары. Тогда папа вспоминал какой-нибудь смешной случай из детства, когда он не слушался старших, и мы с мамой смеялись до слёз. Мама укоризненно покачивала головой, понимая, что папа шутит, а я не могла поверить, что взрослый человек когда-то был ребёнком и проказничал. С такими родителями я росла спокойной и довольной, лишь изредка бунтуя против правил.

Сколько я брожу по ночным улицам – не знаю, наверное не один час. Хочу удостовериться, что к моему возвращению мама отправится спать. На обратном пути я некоторое время медлю, оглядывая окна. Если не входить, можно представить, что всё по-прежнему, все дома, и папа тоже. Что он не стал книгой. И что мама – моя мама, а не лгунья в мамином платье.

Утром на кухне меня ждёт замороженная курица на блюде. Рядом записка:

Ушла пораньше. Всего хорошего!

Когда вернёшься, приготовь ужин.

Мама меня избегает. От неё ответов не дождаться. Приходится лезть в карман за мятым клочком бумаги, который мне дал вчера Оскар:

Что такое добродетельный человек?

Верь мне, Леора.

Если хочешь поговорить, приходи на площадь в пятницу, в шесть вечера.

Внизу крошечный рисунок – знак ворона.

Глава восемнадцатая

Просиди я чуть дольше, уставившись на записку, опоздала бы в студию. Опомнившись, отпиваю глоток чая и беру с собой вчерашнее пирожное, чтобы пожевать по дороге. Ночью прошёл дождь, на земле ещё больше влажных пожухлых листьев.

К студии я прихожу как раз вовремя. Карл собирается что-то сказать, очередную гадость, наверное, но тут появляется Обель, и Карл ограничивается презрительным взглядом. Входя в студию вслед за Карлом, я в ярости сверлю глазами его затылок. Раз уж мы всё равно проходим практику вместе, мог бы и спрятать свою неприязнь куда подальше.

Впустив нас, Обель переходит прямо к делу.

– У меня для вас на сегодня разные задания. Карл, ты поработаешь над качеством рисунков. Судя по знаку на твоей ноге, у тебя хорошие данные, но, если не совершенствоваться, талант заглохнет. Тебе ещё работать и работать над качеством линий. Вот книга. – Обель через стол передаёт Карлу учебник. – Попробуй скопировать знаки отсюда. Но не бездумно, не механически, постарайся вложить в каждый рисунок свои чувства. Понятно?

– Ну… Понятно. – С ошарашенным видом Карл берёт книгу, чернильную ручку и уходит за отдельный столик. Оказавшись рядом, шепчет мне: – Слышала? Хорошие данные…

– Леора, ты сегодня работаешь со мной. Обель направляется в зал, и под пристальным взглядом Карла я покорно следую на светлую половину. Наш наставник так внимателен к клиентам, так вежлив с ними, а для нас у него только строгие приказы. Мне всё ещё не удаётся прочесть Обеля. Можно подумать, он – музейный экспонат за стеклом, прекрасный, но мёртвый. Клиентов у Обеля очень много. Одни приходят, чтобы получить новые знаки, другие – просто обсудить будущие рисунки. Один посетитель привёл с собой белую собачку и спрашивает, нельзя ли вытатуировать ему «лучшего друга» на ягодице, где обычно наносят знак супружества.

– Я всё равно никогда не женюсь, – поясняет он. Удивительно, но клиенты приходят к чернильщику поодиночке. В краткий перерыв, складывая инструменты, я решаюсь задать Обелю вопрос:

– Скажите, почему к вам приходят по одному?

Протирая рабочий стол, он медлит с ответом.

– Некоторые чернильщики не против, если клиенты приходят нарами, но я предпочитаю видеть посетителей по одному. Мне нужно знать, что каждый выбирает себе знак самостоятельно, без постороннего влияния. Некоторые легко внушаемы, им нравится следовать советам, даже думать так, как им предлагают. Но знаки – что очень личное, история каждого из нас слишком важна. Здесь лучше избегать чужого вмешательства. Обель разворачивает кресло, подготовленное для следующего посетителя.

– Вам не кажется, что вы тоже влияете на выбор клиента? – спрашиваю я, волнуясь, не многовато ли вопросов для начала. Обель снова раздумывает, а потом отвечает:

– Моя работа, помимо прочего, состоит в том, чтобы служить для клиентов зеркалом. Я сознательно стремлюсь к тому, чтобы не просто стать для них чернильщиком, но и проникнуть к ним в душу. Я – отражение их страхов и страстей. Для них я – воплощённое доверие. Многие рассказываю! мне такое, о чём никогда не поведали бы даже самым близким друзьям. – Он пристально смотрит на меня. – Леора, в работе чернильщика есть то, чему научить невозможно. То самое, что превращает тебя из ученика с хорошими данными в настоящего чернильщика.

Мы выслушиваем мужчину, который желает отметить рождение внебрачного сына, не сообщая жене о любовнице. Потом приходит пожилая женщина, которая хочет записать свои ощущения от первого поцелуя.

– Видите ли, память-то уже не та, но некоторые воспоминания стоит хранить вечно, – поясняет она. Мне приносят букет цветов от Мел и записку: «Надеюсь, первые дни практики проходят успешно. Ты выбрала одну из наиболее благородных профессий». Под этими словами Мел нарисовала фигуру Святого. В конце рабочего дня – Карл уже ушёл, а я заканчиваю уборку и ставлю цветы в вазу – в студию заходит женщина. При звуке её шагов Обель поднимает голову от записей. Это хрупкая темнокожая женщина, в её глазах таится что-то такое, отчего я застываю на месте.

– У нас закрыто, – говорит Обель, но в голосе его слышится сочувствие.

– Я знаю. Быть может… Не найдётся ли у вас совсем немного времени? – спрашивает она, протягивая Обелю обрывок бумаги.

Он читает записку и вешает на дверь табличку: «Закрыто».

– Конечно, найдётся. Проходите, садитесь, – вежливо отвечает он, засовывая клочок бумаги в задний карман брюк. Я не знаю, уходить мне или оставаться, и вдруг чувствую на себе задумчивый взгляд Обеля. В следующее мгновение он принимает решение и говорит: