Легкий привкус измены - Исхаков Валерий - Страница 33
- Предыдущая
- 33/68
- Следующая
17
Не знаю, понравится ли эта вставная новелла про читателя каталожных карточек Виктории, но, думаю, она согласится, что человеческое сердце со временем обращается в библиотечный ящик, набитый карточками, заменяющими нам некогда живые чувства. Мы уже не в силах снова почувствовать любовь или ненависть к тому или иному персонажу из нашего прошлого, как не можем прочитать книгу, которую дали на время любимой женщине, а после, когда она бросила нас, сочли неделикатным потребовать обратно, но мы можем достать соответствующую карточку и прочесть то, что на ней написано нами - только нами, такие карточки всегда заполняются лично, - и вспомнить хотя бы факты: цвет волос, выражение глаз и, если повезет, - запах ее духов...
Странный каталог нашего сердца. Как он интересно устроен: пока человек нам близок и дорог, нет нужды заводить на него карточку, он занимает все пространство нашего сердца, он всегда здесь, рядом, внутри нас, как, если уж продолжать аналогию с библиотекой, настольная книга, с которой мы не хотим расстаться ни на минуту и даже засыпая прячем ее под подушку. А как только перестанет интересовать - тут же появляется и чистая карточка, и особо прочные, не выцветающие до конца жизни чернила (такими когда-то заполняли партбилеты), и невидимая рука выводит на карточке имя человека, который, может быть, в эту самую минуту сидит напротив вас, мадам, смотрит на вас с любовью, любуется вами - и не подозревает бедняга, что перестает числиться для вас по разряду живых и прямо сейчас превращается для вас в одну из множества единиц хранения. И уже занесен в безжалостной руке смазанный фиолетовыми чернилами штемпель: "В архив. Хранить вечно!" И нет такой силы, которая могла бы уничтожить карточку и вернуть бывшего любимого в прежнее, живое состояние.
Потому что сколько ни говори красивых слов о памяти сердца, а ничего там особенно красивого нет, кроме стопки аккуратно нарезанных листков бумаги - уже пожелтевших от времени и совсем еще свеженьких, но заранее обреченных пожелтеть и покрыться мелкой и противной бумажной пылью.
18
Влюбленные - забавные люди. Сами они с этим ни за что не согласятся, они слишком серьезны, слишком озабочены своими чувствами - и именно потому со стороны кажутся такими забавными. Но самое забавное ускользает от тех, кто составляет их обычное окружение, потому что видеть самое забавное может только божество, ведающее на небесах любовью, - Эрос, Эрот, Амур - не все ли вам равно, как его зовут; только с небес можно наблюдать, как близко порой влюбленные подходят к вожделенной цели - и как они проходят в миллиметре от нее, словно блуждают по жизни с завязанными глазами. Вот это-то и есть самое забавное, это-то и составляет божественное развлечение, недоступное нам, смертным.
Алексей Михайлович так никогда и не узнал, как близок он был к исполнению своей мечты, когда Виктория призналась ему, что хотела бы родить второго ребенка.
- Ну, ты же знаешь, как я к этому отношусь, - сказал он, пожимая плечами.
Эх, не надо было ему так говорить. И плечами пожимать не надо было. Мог бы проявить хоть чуточку больше энтузиазма. Глядишь, и получилось бы так, как он хотел. Но вот только хотел ли он?
Виктория иногда сомневается в этом. Когда Алексей Михайлович трагическим тоном, прерывающимся от волнения голосом говорит ей, что хочет иметь от нее ребенка, ее душит смех, который ей с трудом удается скрыть. Ну, во-первых, трагический тон в мужчине сорока лет уже достаточно смешон, согласитесь, а во-вторых, в самом строении этой фразы есть что-то неправильное. Не может мужчина сказать женщине: "Хочу от тебя ребенка" - это женщина может сказать мужчине, это она хочет, она имеет ребенка от мужчины по собственному выбору, он же в лучшем случае может сделать ей ребенка, если она ему это разрешит.
Виктория понимает, что Алексей Михайлович пытается как можно точнее выразить свою мысль и не его вина, что правила русского языка не позволяют ему этого. Он как раз не хочет сделать ей ребенка, не хочет выступать в роли донора спермы: он хочет иметь ребенка вместе с нею, иметь общего ребенка, что, пожалуй, можно считать доказательством истинности его любви к ней. Однако когда он говорит это, трагически запинаясь и закрывая глаза, ее всегда посещает мысль, что дело тут не в любви, не в желании иметь ребенка именно от нее, а в том, что Алексей Михайлович в свои сорок лет до сих пор не имеет детей и что не он высказывает желание иметь ребенка, а желание иметь ребенка говорит в нем голосом миллионов неиспользованных, пропадающих понапрасну при каждом соитии сперматозоидов.
Она отчетливо представляет, как эти крохотные, невидимые невооруженным глазом живчики ерзают в его яичках, как они подпрыгивают на месте в страстном желании вырваться на волю и как, вырвавшись, в очередной раз встречают перед собой непреодолимую преграду из тонкой полупрозрачной резины или, не встретив препятствия и с радостным воем ворвавшись в тесные влажные пределы вагины, обнаруживают, что там хорошо поработали современные противозачаточные средства и что ни одному из них и на этот раз не удастся довести работу до конца.
Она словно воочию видит, как крохотные существа, на каждом из которых написаны, как на майках футболистов, номера - или, того лучше, имена тех мальчиков и девочек, которыми они могли бы стать, - утратив весь свой боевой дух, присаживаются там, внутри нее, на чем попало, и переговариваются тоненькими обиженными голосами:
- Ну что, опять?
- Опять...
- А я думал, на этот раз прорвемся.
- Я тоже думал. Как увидел, что проход впереди свободен - как рванул вперед! Ну, думаю, помру лучше, но приду первым! И что же? Прибегаю - а тут тишина.
- Как на кладбище.
- Вот именно. Кладбище погибших яйцеклеток.
- И ведь была еще надежда, что забудет таблетку в очередной раз принять...
- Это не поможет. Сколько раз уже забывала - и ничего. Нынче средства такие - обладают пролонгирующим действием, одного раза пропустить недостаточно.
- Интересно, а что она принимает? "Ригевидон"?
- Нет. "Ригевидон" это был раньше. Теперь ей прописали "Три-регол", производство Гедеон Рихтер, Венгрия.
- Да, это безнадежно... Ну что, покурим, мужики, пока нас не смыли в канализацию?
И каждый сперматозоид с сигаретой во рту удивительно походит в ее представлении на самого Алексея Михайловича, каким она его видит каждый раз, вернувшись из ванной: голого, худого, выдыхающего струю серого дыма и глядящего мечтательно куда-то в ему одному ведомую даль.
- Дай мне сигарету, пожалуйста.
- Пожалуйста. - Он протягивает ей пачку "Кэмела".
- Слишком крепкие для меня.
- Если хочешь, ради тебя буду курить какие-нибудь другие.
- Да нет, не надо ничего делать ради меня... - Она прикуривает от его зажигалки, выпускает длинную струю дыма. - Ну так как же ты к этому относишься?
- К чему? А-а... К ребенку... Да как тебе сказать...
Его обычная присказка. Когда не знает, что сказать, говорит "Да как тебе сказать". А когда слышит что-нибудь от нее и не знает, как к этому относится, говорит "Понятно".
- Скажи как думаешь.
- Я всегда одинаково думаю. Выходи за меня замуж и рожай хоть еще троих.
Вот оно! Вот оно! Вот тот самый роковой промах! Вот как это бывает, когда влюбленный с завязанными глазами проходит в миллиметре от цели - и боги смеются. Да что там боги! Бедные сперматозоиды, в очередной раз обреченные на бесполезную гибель, - и те смеются над хозяином, потому что любой из них, одержимый своей главной, своей единственной целью жизни - оплодотворить яйцеклетку, а там хоть и помирать, - произнес бы эти слова с большей экспрессией и с большей искренностью.
И хотя Алексей Михайлович не лжет Виктории, хотя она уверена, что он предлагает это честно, однако в интонации, с какой он произносит свои слова, ей слышится совсем иное. Ей слышится: "Это твоя проблема, милая. Тебе надо, ты и рожай". Она знает, что он так не думает, но не может не слышать эту интонацию, и вместо того, чтобы произнести уже почти созревшее в ней, подобно яйцеклетке, готовой к овуляции, короткое и внушительное "Я согласна", оживленно начинает разговор о каких-то пустяках и отводит Алексея Михайловича в сторону от опасной темы, как умелый матадор красным плащом отводит распаленного боем быка, чувствуя, как острый рог едва ли не вспарывает расшитую ткань его костюма.
- Предыдущая
- 33/68
- Следующая
