Буг в огне
(Сборник) - Крупенников А. А. "Составитель" - Страница 69

Это был период становления отряда. Прежде всего мы обзавелись несколькими радиоприемниками. Записывали сводки Совинформбюро и размножали их. Михаил Чернак принимал меры для обеспечения отряда боеприпасами. Их возили из брестских фортов, а из 8-го форта шли обозы с винтовками, пулеметами, патронами, гранатами. Неоценимую помощь оказали в этом Надя Бобкова, Феня Тронкина и другие. Особо о Галине Николаевне Костенко из Черниговской области. Жена офицера 125-го стрелкового полка, она поселилась в деревне Черняны и была нашей разведчицей, Это была женщина необыкновенной красоты. Немцы так и вились вокруг нее, где бы она ни появлялась. Однажды произошел такой случай. Галина Николаевна несла чемодан, наполненный гранатами. Вдруг на одной из улиц к ней подходит немецкий офицер. Сердце ее упало, но она берет себя в руки, улыбается.

— Гутен таг, э… как это… здравствуйте, по-русски, — остановил ее офицер. — Я хочу задайт один вопрос.

Галя поставила чемодан, чтобы не заметил фашист, что тяжело, да и дух перевести.

— Здравствуйте, — ответила она, сияя улыбкой.

— Почему такой красивый фрейлейн несет чемодан, э… как это…

— Сама.

— Да, да, сама, — осклабился офицер, довольный. — Давайт ихь помогу.

— Ой, нет! Что вы, что вы! Он не тяжелый. — Галя схватила чемодан.

— Найн, я буду помогайт, — настойчиво повторил офицер, берясь за ручку чемодана.

Делать нечего. Женщине пришлось уступить. И офицер добросовестно тащил чемодан, не подозревая, что несет гранаты партизанам. Нес до самого поселка Тришин, где Галя наконец смогла отделаться от не в меру любезного провожатого.

В августе 1942 года отважная разведчица была расстреляна фашистами вместе со 120 другими советскими людьми. Похоронена в деревне Малиновка Чернянского сельсовета.

В июне — сентябре 1941 года мы продолжали пополнять запасы боеприпасов. Каждый день приносил новые связи, расширял наши возможности. В августе 1941 года мне стало известно, что в Старое Село прибыл бывший польский осадник пан Кенсицкий. Я его хорошо знал до войны по Бресту. С его дочкой дружил Федя Шмелев, и мне довелось не раз бывать в гостях у Кенсицкого. И вот решаю попробовать восстановить связи, могут пригодиться. Иду в село. Вызываю к себе пана. Войдя в хату, гость остановился в изумлении.

— Сергей Сергеевич, какими судьбами!

— Судьба у нас, советских, одна — бороться с врагом.

— Помилуйте, я думал, что вы давно ушли на восток. Сергей Сергеевич, мне вас жаль, погибнете. Прошу вас, поезжайте в Варшаву. Там вы будете в безопасности, у меня там брат фабрикант. Вы не верьте немцам, война не скоро кончится.

— А почему сами не едете в Варшаву?

— Тут мое имение, я — хозяин. А вам дело предлагаю, поезжайте, я все устрою.

— Спасибо за заботу, только мне это не подходит. Вот вы говорите, война будет большой, долгой. Так что ж, по-вашему, один в Варшаву, другой в Париж, а третий к бабе на печку? Нет. Мы все, независимо — русский, поляк, белорус — все должны объединить силы в борьбе против общего врага.

— Это так, конечно…

— А раз так, я вам предлагаю, пан Кенсицкий, — вы будете в имении, но только не хозяином, а нашим управляющим.

Этот честный поляк-патриот два года был нашим связным. Через него мы знали многое, что делается в полиции, ее замыслы. Кенсицкий связал меня с другими польскими гражданами — Юздепским, Су ходким, Вуйциком.

Зимой 1943 года фашисты схватили пана Кенсицкого, и он был расстрелян в брестской тюрьме.

В последних числах октября 1941 года наша разведка задержала пять человек. Оборванные, заросшие, изможденные, они едва держались на ногах.

Знакомлюсь. Старший из них называет себя:

— Полковой комиссар Чепиженко, начальник политотдела Брестского укрепрайона.

Гляжу на него и вспоминаю, что слышал такую фамилию до войны.

Но так ли, нет ли — еще не все ясно. Видимо, Чепиженко прочел в моем взгляде сомнение или недоверие, и он сказал:

— Что так смотришь, лейтенант? Не верится? — он уставил в меня свой острый взгляд, словно сам хотел вначале удостовериться — можно ли мне рассказать все, что думает, что волнует его. — Да, брат, такие дела. Вот какая она, война! Враг жесток и неумолим. И каждый, кто способен носить оружие, должен встать в строй бойцов. Я, к сожалению, в первый же день был тяжело ранен и попал в плен. Четыре месяца пропало. 25 октября мы, тринадцать человек, бежали из лагеря по теплофикационной сети в Южном городке. Вот сюда добрались. Отдохнем, и на восток, к фронту. Будем бороться, пока в груди бьется сердце.

— Что ж, батя, я вам верю. И потому предлагаю: оставайтесь у нас, вместе будем бить фашистскую сволочь.

— Спасибо за честь, лейтенант, только мое место там, на фронте.

Некоторое время комиссар жил в отряде. Набирался сил, готовясь к походу на восток.

Однажды он пошел в Старое Село. Но туда внезапно нагрянула полиция и схватила Чепиженко. Связные немедленно доложили об этом.

Посылаю ребят по разным дорогам — перехватить полицию и во что бы то ни стало освободить комиссара. На дорогу, что шла от села к хутору Мельники, вышел отважный комсомолец Николай Алексиевич[63]. Вскоре он увидел повозку, на которой везли Чепиженко. Николай выскочил из кустов. Направив пистолет на коменданта, сопровождавшего арестованного, он нажал на спуск. Но выстрела не последовало. Осечка! Волнуясь, Николай стал перезаряжать пистолет, но комендант выбил оружие из рук партизана. Тогда Николай свалил коменданта в канаву. На помощь подоспел Чепиженко, и скоро все было кончено.

Алексиевич, радостный и счастливый, вместе с Чепиженко вернулся в отряд.

Во второй половине ноября полковой комиссар Чепиженко ушел на восток, намереваясь перейти линию фронта.

К осени 1941 года наш отряд обрел силу, а в последующий год мы нанесли удары по гарнизонам немцев и их прислужников — полицаев в Ракитнице, Озятах, Радваничах, Великорите, Малорите, Чернянах, Мокранах, Ратно, Камень-Каширском, Новоселках. Особенно запомнился разгром гарнизона в деревне Ходосы.

За околицей деревни, на отшибе, у самого шоссе стоял домик, который гитлеровцы превратили в укрепленную точку. Небольшой участок вокруг дома обнесли колючей проволокой в два кола. Внутри ходил часовой. В сторону шоссе оскалились тупыми носами пулеметов амбразуры дзота, а ночью прожектора освещали все подступы к укреплению.

Гарнизон его насчитывал свыше сорока человек. И подобраться к нему никак невозможно. А уничтожить надо. Сидит тот гарнизон, что болячка на носу.

Недели две готовились к операции. Провели тщательную разведку. Выяснилось, что в 13 часов гитлеровцы обедают, а затем отдыхают. Это и было самым удобным временем.

Однажды на рассвете наша группа в 30 человек пробралась в густые заросли лозняка метрах в 150–200 от вражеского логова. Мы терпеливо стали ждать. Время тянулось мучительно медленно.

Солнце взошло и словно остановилось на месте, казалось, этому дню не будет конца. Успокаивало лишь то, что у немцев все идет своим чередом — ничего они не подозревают. Рядом по шоссе время от времени проходят одиночные машины.

Наконец у наших подконтрольных прозвучал сигнал обеда, а скоро шумное оживление сменилось тишиной — наступил час отдыха. Я с тревогой посматриваю на проселочную дорогу — она пуста. Проходит минут пятнадцать — двадцать. Теперь уже вся группа с нетерпением смотрит на дорогу, кое-кто начинает нервничать.

Наконец на обочине шоссе показались двое в крестьянской одежде с корзинками в руках. Они неторопливо приближались. Наши!

— Хальт! — останавливает их часовой.

— Шнапс — е? На курку менять будем. — Из корзин заманчиво торчали петушиные головы.

— О-о! Шнапс — е. Давай, давай курка, — оживился немец, открывая дверь ограды.

Вот наши уже внутри двора. Наступают решительные минуты.

— Приготовиться! — поднимаю всю группу.

Один из тех, что вошли в ограду, быстро выхватывает пистолет и в упор стреляет в часового. Тот падает. Петухи с криком летят прочь. В тот же миг в окна, в амбразуры дзота летят гранаты. Взрывы, крики, дым! Мы буквально подлетаем к ограде, к дому и завершаем разгром.