Капитан Соколин - Исбах Александр Абрамович - Страница 26

Как бы хотелось ему сейчас, под этим солнцем, пройтись на лыжах по хрустящему снегу или мчаться за конем, туго натянув поводья и собрав в кулак всю волю, все внимание, чтоб не оступиться и не потерять стремительного темпа!

Да, пожалуй, в этом году лыжи уже потеряны. После операции придется все же недельки две чиниться. Ну, он их использует, эти две недельки, на подготовку к экзаменам в академию. Теперь он уже может взяться за теоретические науки. Он вспомнил Кириллова, Меньшикова, Дроздюка, чехол от знамени тихо засмеялся. Скоро, скоро он увидит их всех. И Галю, Гальку он тоже увидит. Не век же ей летать там, у океана! И Галька даже не узнает, как он страдал. Хорошо, что ее нет здесь! Или плохо? Нет, хорошо…

Он встретит ее здоровый. И прямо на аэродроме, при всех, расцелует ее. Опять побегут привычные дни. Прощай койка… Прощай унылая тишина палаты и седобородый угрюмый профессор…

Уже лежа на столе, перед самой «маской», он широко-широко улыбнулся, по детски, со всхлипом вздохнул, последний раз вобрал в себя этот светлый, солнечный день и… потерял сознание.

Так вот, с этой широкой солнечной улыбкой, он и лежал в гробу в полковом клубе.

Командир дивизии стоял в первом почетном карауле. Давно уже кончилось время того караула, и сменили давно остальных часовых. Но Кондратова не трогали. Он стоял без движения. Смотрел прямо в лицо Саше Соколину. Он не хотел поверить, что человек с такой солнечной улыбкой может быть мертв. Она говорила, эта улыбка, о том, как принял последний бой капитан Соколин. Он улыбался жизни, горячей, боевой, полнокровной — той жизни, добиваясь которой он погиб. Он видел победу, ждал ее и улыбался ей открыто и радостно.

Красноармейцы и командиры проходили мимо гроба.

Прошел Дроздюк, часто моргая; прошел Кириллов, до боли сжав зубы; прошел маленький Меньшиков, не скрывая обильных слёз.

Орден Красного Знамени блестел на груди Соколина.

Закрывая тело комбата, тяжелыми складками спадало вниз шелковое знамя, которое перед войсками нес через зеленый солнечный луг командир Соколин в далекий памятный день своей весны.

А комдив Андрей Васильевич Кондратов все стоил в почетном карауле, смотрел в лицо своего приемыша, своего воина, своего сына… И никто не решался сменить командира дивизии…

Телеграмму о том, что Соколин при смерти, Дубов получил у себя на квартире.

Японская авантюра была ликвидирована, полковник Седых разоблачен и арестован. Да и не один Седых. Дубов разоблачил полковника и его организацию. Но насколько раньше следовало это сделать! Дубов не ног простить себе, старому большевику, подобной беспечности. Он осунулся, стал резок и раздражителен.

Работал он теперь и диен и ночью.

Случайно выдался один из редких свободных вечеров. Они сидели вдвоем с Митькой и играли в шахматы. Он дал Митьке фору — две ладьи и одного слона — и старался проиграть ему.

Старания эти ни к нему не приводили. Лавры Капабланки не были суждены молодому Дубову. Он терял фигуру за фигурой и упорно подводил своего короля под мат.

Пока отец вскрывал телеграмму, Митя неожиданно заметил незащищенного отцовского коня и с воинственным кличем Североамериканских индейцев схватил его за голову. Победоносно взглянув на отца, он увидел, что тот откинулся на спинку стула и глаза его словно окаменели. Потеря коня не могла так подействовать на него. Митя сразу понял, что отец не шутит, случилось какое-то очень большое несчастье.

— Отец, отец, — закричал он в испуге, — что с тобой, отец?

— Умирает, — тихо сказал Дубов, — умирает Соколин…

Черный конь выпал из Митиных рук и с шумом покатился по полу.

Митя хорошо помнил молодого капитана. Капитан считал его своим другом, и Митя гордился этим.

…Умирает капитан Соколин. Его больше не будет. Митя никогда его не увидят. В этом было что-то загадочное, непостижимое и страшное.

Митя чувствовал — огромная тоска охватывает его, слезы подступают к горлу, мешают дышать…

«Не надо, не надо плакать», говорил он себе и, уткнувшись в рукав отца, заплакал горькими детскими слезами.

Тяжелее всего было рассказать о состоянии Соколина Гале.

Она выполняла сложные задания командующего авиацией и частенько снижалась в районе дубовского полка.

Она заходила к Дубову (сдружились они тогда еще, в перелете); привыкла к Мите, играла с ним и однажды, к неописуемому его удовольствию, «покатала» на своей воздушной птице.

Комиссар выслал всех из своего кабинета. Он не скрыл от нее ничего…

В глазах ее были страдание и страх.

— Что делать, Павел Федорович, что мне делать? — с предельной тоской прошептала она. — Я должна быть с ним…

Она сжалась, собралась в комок; она казалась ему маленькой беспомощной девочкой.

Только сейчас она поняла, как крепко любят Сашу Соколина. Вот ведь уже несколько месяцев были они в разлуке и даже переписывались редко, и все же он всегда был с ней. Она знала, что он работает, учится, командует, думает о ней. Она верила в него. Вот скоро они встретятся и поговорят обо всем… А теперь кончено… Все кончено. Скоро не будет Соколина, любимого, родного Сашко. Может быть, уже нет… Она вспомнила день последней встречи с ним: и лыжи, и снег, и сугробы, и солнце.

Ей казалось, самое дорогое потеряла она в жизни. И не найдет уже больше никогда.

Она должна лететь туда, успеть. Может быть, его еще спасут. Его должны спасти. Но она не может лететь на запад, — у нее срочное задание, и задание ведет ее на восток.

Дубов понимал, что не время сейчас никаким словам утешения. Они просто не дойдут до нее.

Как маленькую девочку, как дочь, о которой он всегда мечтал, он бережно отвел ее к себе домой и отдал на попечение жены.

Он вернулся в батальон, связался по прямому проводу с командующим и долго говорил с ним.

Вечером пришел приказ: пилоту Сташенко срочно вылететь в Москву с особым заданием.

…Метеорологическая станция давала неблагоприятные сведения. Полоса штормов. Лететь нельзя. Галина решила лететь.

Перед самым полетом к ней пришел Василий Гордеев. Капитан спас ему жизнь, и, если бы он мог, он вернул бы эту жизнь Соколину. Но Гордеев знал, что чудес не бывает на свете. Он знал, что Галина — любимая подруга капитана. Был день, когда Гордеев дал слово капитану: никому не рассказывать о его героическом поступке во время воздушного десанта. Как это ни было трудно, он твердо держал свое слово.

Но теперь Гордеев не мог молчать. Он все рассказал Галине. Рассказал и о последнем бое у острова, о том, как, изрешеченный пулями, не покидал капитал Соколин рукояток боевого «максима». И Галина вспомнила тот давний яркий, солнечный день и сотни голубых парашютов в воздухе. Горькими глазами посмотрела она на Гордеева, но ничего не сказала ему. Да, он был героем, ее Сашко. Разве он мог поступить иначе!

Она встает, решительная, готовая к полету. Она пожимает руку Гордееву и идет к машине.

Штормы кидали ее самолет, точно пушинку. Облака окутывали ее, и она прорывалась сквозь них и вела машину в слепом полете над облаками, не видя земли.

Однажды самолет отказался подчиниться ей. Обледенели крылья, и машина, проваливаясь в облака, падала вниз. Сначала она пыталась выровнять машину, потом внезапно пришла мысль: а может быть, так и надо? Она ударится о землю, и все будет кончено. Сначала Саша, теперь она. Но это было только мгновенье полной безнадежности и отчаяния.

Красная армия воспитала ее. Перед ней примерами стояли образы ее друзей — Кондратова, Дубова, Саши Соколина, — и она могла подумать о таком поступке! И погубить машину!.. Машину, которую доверил ей командующий. Гадина знала, что никакой необходимости послать ее на запад у командующего не было. Но он послал… А она… И потом она обязана успеть. Он еще жив. Он ждет ее…