Из моего прошлого 1903-1919 годы (Часть 3) - Коковцев В. Н. - Страница 7

• Предыдущая
• 7/29
• Следующая

{201} Я обещал Трепову попытаться разъяснить Государю этот вопрос на будущей неделе, если только не будет слишком поздно, но наотрез отказался просить экстренной аудиенции, минуя Председателя Совета Министров. Через четыре дня Трепов снова приехал ко мне и оказал, что брат вызвал его в Петергоф, был очень мрачен и сказал ему, что по его впечатлению его проект не имел успеха, хотя Государь с ним о нем более не заговаривал, но от окружения Столыпина он слышал, что вся комбинация канула в вечность, так как все более и более назревает роспуск Думы.

На следующем моем всеподданнейшем докладе Государь встретил меня, как только я вошел, словами: "То, что так смутило Вас прошлую пятницу, не должно больше тревожить Вас. Я могу сказать Вам теперь с полным спокойствием, что я никогда не имел в виду пускаться в неизвестную для меня даль, которую Мне советовали испробовать. Я не сказал этого тем, кто предложил Мне эту мысль, конечно, с наилучшими намерениями, но не вполне оценивая, по их неопытности, всей неопытности, и хотел проверить Свои соответственные мысли, спросивши тех, кому Я доверяю, и могу теперь сказать Вам, что то, что Вы мне сказали, - сказали также почти все с кем Я говорил за это время, и теперь у Меня нет более никаких колебаний, да их и не было на самом деле, потому что Я не имею права отказаться от того, что Мне завещано моими предками и что Я должен передать в сохранности Моему сыну".

Государь не обмолвился мне ни одним словом о том, с кем говорил Он, кроме меня, но я думаю и сейчас, как думал и в ту пору, что у Него не было на самом деле ясно созревшей мысли допустить переход власти в руки кадетского министерства, и мысль об этом была Ему навязана извне и представлена ему через Генерала Трепова.

Со мною Столыпин об этом не говорил ни тогда, ни после, и я отвергаю целиком предположение о том, что и Столыпин был сам не прочь допустить такое Министерство, видя какой оборот принимают события. Со мною он ни разу не заговаривал на эту тему, и я думаю, - хотя и не могу подтвердить моего мнения какими-либо фактическими ссылками, - что наибольшее, о чем он думал, сводилось к мысли об образовании так называемого "министерства общественного доверия" с ним самим во главе, о чем он несколько времени спустя после роспуска Думы вел {202} со мною совершению определенную беседу. Об этом я говорю вслед за сим.

Уже много лет спустя, в беженстве, благодаря любезности С. Е. Крыжановского, мне пришлось познакомиться с записками Д. Н. Шипова, в которых видное место отведено эпизоду, с его личным участием, в переговорах о вступлении его и некоторых видных общественных деятелей того времени в составе правительства, а также и со статьями Милюкова" посвященными тому же эпизоду.

Поставивши себе задачею говорить в моих воспоминаниях только о том, что мне известно по личному моему участию в событиях пережитого мною времени, - я не могу входить в обсуждение того, что приписывается покойному Столыпину или его личному честолюбию его политическими противниками, но считаю только своим долгом решительно отвергнуть какую-либо мысль о том, что его личная роль играла в этом случае решающее значение, и что идея министерства из общественных деятелей была оставлена им только потому, что эти деятели не согласились идти под его руководящую роль в том правительстве, в состав которого он их звал.

Можно быть какого угодно мнения о политической личности Столыпина, об устойчивости его взглядов и даже о наличии у него точно установленной и глубоко продуманней программы, но ставить личное честолюбие во главу угла его деятельности и отвергать мысль о том, что им не руководило стремление к ограждению интересов государства и к предотвращению его крушения, - это совершенно несправедливо, ибо вся его деятельность служит самым неопровержимым аргументом против такой личной политики.

Столыпин был далеко не один, кому улыбалась вту пору идея министерства из "людей, облеченных общественным доверием". Он видел неудачный состав министерства, к которому сам принадлежал. Он разделял мнение многих о том, что привлечение людей иного состава в аппарат центрального правительства может отчасти удовлетворить общественное мнение и примирить его с правительством. Он считал, что среди выдающихся представителей нашей "общественной интеллигенции" нет недостатка в людях, готовых пойти на страдный путь служения родине в рядах правительства и способных отрешиться от своей партийной политической окраски и кружковской организации, и он честно и охотно готов был протянуть им руку и звал их на путь {203} совместной работы.

Но передать всю власть в руки одних оппозиционных элементов, в особенности в пору ясно выраженного стремления их захватить власть, а, затем идти к несомненному государственному перевороту и коренной ломке только что созданных основных законов, - не могло никогда входить в его голову, и не с такою целью вел он переговоры с общественными деятелями, если даже он и вел их на самом деле так, как говорит о нем и пишет в своих воспоминаниях Д. Н. Шипов.

Я повторяю, однако, что со мною никто не вел об этом никаких разговоров, и до самого роспуска Думы я находился не только в полном неведении каких-либо предположений по этому поводу, но был, напротив того, в каждом заседании Совета Министров постоянным свидетелем самых решительных заявлений со стороны Столыпина о том, что вся тактика думских заправил есть прямой поход на власть во имя захвата ее и коренной ломки, нашего государственного строя.

Нужно не знать бесспорного личного благородства Столыпина, чтобы допустить мысль о том, что он находил возможным передать власть партии народной свободы, лишь бы сам он оставался во главе правительства, как будто он не понимал простой истины, что сам он попадал в плен организованной партии, которую сам же обвинял в нескрываемом стремлении только к власти, и даже больше того - к уничтожению монархии.

Наши встречи с Столыпиным в конце мая становились все более и более частыми по мере того, что настроение в Думе поднималось все выше и выше. Не раз он показывал мне в эту пору наиболее существенные из донесений губернаторов и нисколько не скрывал, что необходимость роспуска Думы становится все более и более неотложной. На мое замечание, что при таком его взгляде, для меня непонятно, почему же все правительство не приходит к определенному решению, и какова же роль так называемого объединенного правительства, ответственного перед Монархом, когда в такую тревожную пору все мы стоим совершенно в стороне от решения, несмотря на то, что Государь не мне одному ясно говорит о том, что Он ждет решения Его министров.

Ответ Столыпина был такой: "Я не раз говорил Горемыкину буквально то же самое, что говорите Вы, но у него преоригинальный способ мышления; он просто не признает никакого единого правительства и говорит, что все правительство в одном Царе, и что Он скажет, то и будет нами исполнено, а пока от Него нет ясного указания, мы должны ждать и терпеть".

От себя {204} Столыпин оказал мне только: "теперь нам недолго ждать, так как я твердо решил доложить Государю на этих же днях, что так дольше нельзя продолжать, если мы не хотим, чтобы нас окончательно не захлестнула революционная волна, идущая на этот раз не из подполья, а совершенно скрыто из Думы, под лозунгом народной воли, и если Государь не разделить моего взгляда, то я буду просить Его сложить с меня непосильную при таком колеблющемся настроении ответственность".

На мой вопрос рассчитывает ли он провести роспуск без особых потрясений и волнений и как смотрит он на возможность поддержать порядок в провинции, он ответил совершенно спокойным тоном, что за Петербург и Москву он совершенно уверен, но думает, что и в губерниях не произойдет ничего особенного, тем более, что из самой Думы до него доходят голоса, что немало количество людей начинает там понимать, какую опасную игру затеяли народные представители, и в числе главарей даже кадетской партии есть такие, которые далеко не прочь от того, чтобы их распустили, так как они начинают понимать, что разбуженный ими зверь может и их самих смять в нужную минуту.

• Предыдущая
• 7/29
• Следующая