Мастер и Виктория (СИ) - "Странная Любовь" - Страница 1

Тяжелые капли падают на каменный пол. Этот влажный звук сводит с ума. Губы сухие, как растрескавшаяся от июльского зноя земля. Пытаюсь сглотнуть и кривлюсь от першения в горле. Там словно песок.

Глаза закрывает плотная повязка. Она влажная от слез. Ничего не вижу, но знаю, что это за место. Слишком хорошо оно мне знакомо. До дрожи в коленях, до туго свернутого узла в животе от сладкого ужаса и жуткого предвкушения. Почему я снова здесь?! Я не хочу тут быть! Пальцами ног едва касаюсь шершавого холодного камня. Одна каменная плита чуть выше и мне удается хоть немного ослабить давление на запястья, стянутые кожаными наручниками. Я знаю, они пристегнуты к цепям, спускающимся с низкого потолка. Тело, натянутое как струна, кажется, взорвется от одного прикосновения. Руки, спина затекли, но боли нет. Пока нет. Знаю, она придет позже. Я ее боюсь. Но жду ее, потому что пытка ожиданием страшнее.

Боль… Я знаю столько ее разновидностей. Испепеляющая и почти невыносимая, нежная и приятная, колющая и режущая, разрывающая мое нутро и тянущая мои истерзанные мышцы, опаляющая кожу, заставляющая ее гореть. Накатывающая волнами, когда освобождают стянутые ремнями руки или снимают зажимы с сосков.

Мне хорошо знакома боль. Я почти ее люблю. Боль всегда честна, откровенна, и заставляет тебя быть такой же. Перед её лицом ты не сможешь притворяться безразличной, скучающей или бездушной. Не сможешь лгать. Ожидание ее — сладкая мука, что разливается толчками по напряженному телу, медленно, по клеточке, захватывает все тело. И когда ты больше не можешь ждать ее, когда готова молить о ее приходе, она вдруг дарит тебе яркую вспышку, и ты кричишь от радости освобождения и искупления.

Мягкие шаги по каменному полу. Из пересохшего, сожженного жаждой горла рвется крик. Я хочу приветствовать его, упасть в ноги. И, обняв колени, целовать их. Мой Господин. Мой Спаситель. Мой Судья и мой Палач. Но я не могу. С губ не сорвется ни единого звука. Пока он не позволит. В душной черной темноте своего сознания пытаюсь вызвать его образ. Но лица не вижу. Его просто нет. Только руки, сильные, твердые, немного шершавые. Я знаю, какое наслаждение они могут дарить. Какими быть жестокими. Знаю, что сейчас эти пальцы сжимают плеть. Уверена — он выбрал свою любимую. Кожаную, из сплетенных ремешков черного цвета. С обтянутой кожей ручкой. С металлическим наконечником, который оставляет на теле болезненные сине-черные рубцы — они не проходят неделями. Я чувствую ее запах: хорошо выделанная дорогая кожа, мой пот, моя кровь, моя боль и мое возбуждение.

Невесомое движение воздуха по обнаженному телу — и я дрожу. Дрожу от его присутствия, от исходящей от него мощи и силы. От ожидания его кары. Я готова принять все, что он дарует мне — страдание или наслаждение.

Легкое прикосновение — и меня словно бьет электрический разряд. Беспомощно дергаюсь в своих оковах и теряю слабую опору под ногами, вновь ощущая тянущее напряжение в суставах рук.

Сильная жестковатая ладонь, сухая и горячая, скользит по моему телу от горла вниз, по плечам, обводит каждую грудь, касается сосков, которые уже болят от предвкушения, ниже по животу, по внутренней стороне бедер, становится влажной, так как я уже теку, изнемогая от желания.

Едва сдерживаю крик, когда между ног врывается грубая, твердая рукоять плети. Тяжелое дыхание — это все, что мне позволено. И я дышу… дышу… сдерживаясь из последних сил. Потому как знаю: я не достойна. Мое наслаждение принадлежит Ему. Как и я. Вся. Абсолютно и без остатка.

Его пальцы легко касаются моих иссохших губ, очерчивают их контур. Чувствую на них вкус своего возбуждения.

Вздрагиваю всем телом, когда над ухом раздается тихий, низкий голос:

— Девочка, ты знаешь, за что будешь наказана?

И я с ужасом понимаю, что ответа у меня нет! Леденящий страх охватывает мою душу, запечатывает рот, заставляет дергаться в конвульсиях. Я не знаю… не знаю…

— Ну же! — настаивает голос, ледяной и жестокий. — За что? Говори!

Из горла вырывается только сипение.

— Жаль, — голос становится печальным. — Твое невнимание будет стоить тебе лишних десяти ударов. Я-то надеялся обойтись только двадцатью.

Снова ледяные пальцы страха сжимают мое сердце так, что, кажется, из него брызжет кровь.

Тридцать ударов плети… Тридцать! После пятнадцати я лежала пластом сутки. И главное, я не знаю за что! Спросить?! И добавить себе еще десяток. Но я должна знать, за что приму эту муку. Иначе не смогу ее пережить.

— Господин… Мастер, — хрипение, которое вырывается из моего горла, не может быть моим голосом, — простите, в чем мой проступок?

Хлесткая пощечина обжигает щеку, заставляя голову дернуться.

— Ты еще смеешь спрашивать?!

Голос исполнен гнева и презрения.

— Считай!

Свист плети и первый резкий удар, пришедшийся на поясницу и ниже. Нестерпимая боль прожигает кожу до мяса. В мозгу — яркий всполох, под повязкой — слезы.

— Один! — хрип пополам с криком вырывается из горла, даря крохи облегчения.

Второй удар обжигает живот и правое бедро. Металлический наконечник беспощадно жалит между бедрами, разрывая нежную плоть. Теплая струйка крови стекает вниз, щекочет кожу.

— Два! — я исторгаю этот звериный вой и изо всех сил держусь за остатки разума, чтобы не сбиться. Если я перестану считать или собьюсь, Господин начнет сначала.

Но после восьмого разум начинает терять ясность, зыбкая и вязкая серая муть просачивается в него, словно вода в пробитую обшивку подводной лодки, неумолимо заполняет собой, я чувствую, как мысли захлебываются в ней, переставая мне подчиняться.

И когда левую грудь и живот обжигает удар плети, губы не слушаются и выдавить из себя «девять» я не могу.

Жесткие пальцы сжимают мой подбородок, сдвигают повязку с выжженных слезами глаз, поднимают веки — яркий свет ослепляет. Плеть падает на пол.

Сильные руки приподнимают мое обмякшее тело и отстегивают наручники от цепей, я мешком валюсь на холодный влажный каменный пол, разбивая колени. И тут приходит невыносимая боль, она захлестывает меня от макушки до пяток. Я кричу так, что горлом идет кровь из разорванных связок, я захлебываюсь ею, хриплю, но продолжаю кричать.

— Тише… тише… — его голос почему-то стал мягким, почти испуганным, заботливым. Теплые мягкие губы — так приятно — на лбу, на щеках, на шее. Господин…

Резко распахиваю глаза, и с ужасом понимаю, что ничего не вижу. Потом загорается теплый неяркий оранжевый свет. Ласковые ладони стискиваю мои плечи, прижимают к сильному мужскому телу. Впиваюсь пальцами в него. Когда он успел развязать мои руки?

— Вик… — мое имя? Он произнес мое имя?

— Тише, родная, тише. Это сон, просто сон.

Наконец я вижу склонившееся надо мной лицо. Милое, родное, небритое и слегка помятое. Антон… Антошка… мой…

Рыдания душат, но слезы такие сладкие. Они льются и льются, и я их даже не вытираю. Боль, страх вытекают вместе с ними, оставляя горькое послевкусие.

Вжимаюсь в теплое ото сна тело мужа, оплетаю его руками и ногами, покрываю все, до чего могу дотянуться, безумными поцелуями, не обращая внимания на боль в искусанных губах.

Он, немного оторопев от этой безумной ласки, отвечает. Сначала мягко, сдерживая меня и себя, но потом распаляется, сжимает крепче, нетерпеливые губы впиваются в мои…

Утром не могу удержаться, чтобы не посмотреть в зеркало на свою спину, ягодицы и живот. Следов от плети, конечно, нет. Выдохнув сквозь зубы, иду на кухню готовить завтрак. Но из головы не идет этот жуткий в своей реальности сон. Я вижу такие сны слишком часто. Слишком.

А ведь уже почти год, как я вышла замуж за Антона, выбросила все свои странные игрушки и поклялась себе, что больше никогда не стану играть в эти жестокие игры. Никогда.

Слишком дорого мне обошлось прощание с этим темным, странным, а иногда жутким миром. Оно почти стоило мне жизни. Я не хотела о нем вспоминать. И ни за что на свете не допустила бы, чтобы тьма, которой я когда-то принадлежала, запятнала моего солнечного зайчика, моего светлого принца. Чтобы понять, что есть тьма, нужно увидеть свет. И этим светом стал для меня Антон.